Ее вдруг осенило:

— Так вот почему вы подписываете свои работы только инициалами, из-за вынужденной безвестности вашего отца?

Она взглянула ему в лицо и увидела человека, готового ринуться в бой, но в следующую секунду выражение его смягчилось.

— Может быть. Я не думал об этом. — Он встал, и луна высветила его тень длинной стрелой, которая убегала прочь от Магды. — И больше всего на свете я желаю доказать истинность отцовских рассказов.

— А я надеюсь всем сердцем, что у вас это получится! — пылко воскликнула Магда, не думая. Взволнованная ответным движением на лице Аруна, она опустила глаза, смешавшись.

Он ушел бы, ограничившись учтивым кивком. Но в последнюю минуту она подняла голову и протянула ему руку, которую он зажат обеими ладонями, надолго удерживая в своих руках. Они расстались так, будто это было не больше чем рукопожатие, однако Магда была уверена, что человек, привыкший наносить на карту дикие края, не мог не понять, что ступил на опасную дорожку.

Она медленно пошла обратно к воротам, желая продлить иллюзию, будто она — свободная женщина. Остановившись на мгновение, она накрыла щеку рукой, которую он сжимал, провела ею по губам и дальше вниз по шее, забираясь под платье, оставляя на коже исходивший от него запах сандалового дерева, кокоса и земли, пытаясь вновь поймать то острое ощущение его руки в своих руках, ее тепло и аромат. Она чувствовала легкое покалывание тонких волосков на своей коже и слышала бумажный шелест бамбука. Ее ноздри наполнил чистый металлический запах приближающегося дождя — и еще один запах, менее приятный, который она узнала не сразу. Тошнотворный дух гниющего красного жасмина. «Но в этом саду не растет жасмин», — подумала она и вдруг поняла, что из тени за решеткой сада на нее смотрят глаза Джозефа. Он заговорил низким голосом, направленным в никуда:

— Его предупредили, призрака в саду сорняков предупредили. Она притворяется, что любит его, но он-то лучше знает. Она думает, он — развалина. Она не понимает, что лучи черного солнца, темного солнца могут сжечь ее.

«Черного лица, темного лица», — слышалось Магде. Читая свою безумную литанию, он крался к ней, и вот, когда он оказался в нескольких футах, что-то вылетело из его руки и ударило ее. Она закричала, когда что-то ее окутало. Магда боролась, пытаясь высвободиться, дергаясь, рыдая, а потом это исчезло, и ее держал Арун, хотя она, перепуганная, не слышала, как он приблизился.

— Все хорошо, все хорошо, — повторял он, поднимая ее с земли, и в ту же секунду, когда она твердо встала на ноги, отпустил ее.

Когда она лишилась его поддержки, ей показалось, будто бы он снова дал ей упасть.

— Я думал, это был тигр, — сказал он. — Вы так закричали. — Он поднял было руку, но опустил, так и не прикоснувшись к ее лицу.

Ее волосы выбились из прически и упали на лоб.

— Меня что-то ударило. Накрыло мне голову. Я не могла дышать. — Она поправила очки.

— Может, это была одна из тех больших бурых бабочек, что летают в это время года, — сказал он. — Они размером с птиц.

— Может быть. — Ее голос звучал до странности сдавленно. Она все еще задыхалась.

— Ну, если вы уверены, что с вами все в порядке… миссис Айронстоун.

Ей хотелось, чтобы он назвал ее по имени.

— Магда, — прошептала она вслед удаляющейся фигуре.

Он не услышал или не захотел услышать. Арун вышел, ворота закрылись, отец позвал ее из дома, и в эту секунду она увидела на земле то, что не заметил индиец: черную бархатную ткань, которой Джозеф накрывал голову, когда фотографировал.

На следующее утро ткань исчезла вместе с Джозефом.

Магда нашла Джозефа на третью ночь благодаря вмешательству Ахмеда, его водителя, который последовал за ним в надежде на вознаграждение.

— Саиб[44] попал в беду в Черном городе, — сказал он, — вам лучше быстрее приехать.

И все. Она немедленно пошла в оранжерею и заручилась помощью Аруна, потому что не смогла вспомнить никого надежнее, не считая отца, которого не хотела беспокоить. Ахмед несколько минут поговорил с Аруном, и после этого короткого разговора ботаник задержался, чтобы захватить свою сумку с лекарствами.

— Ахмед о чем-то не сказал мне? — спросила она.

— Всего лишь меры предосторожности.

Когда они доехали до того места, где избили Джозефа, Магде сказали, что его еще и ограбили, хотя камеру не взяли, только разбили и оставили валяться рядом с телом. Сна-чата она подумала, что Джозеф умер, потому что никогда не видела столько крови. Она присела на колени, чтобы взглянуть на него, и отошла вся липкая, промочив его кровью платье. Какой-то человек объяснил ей, что ее муж часто приходил сюда фотографировать.

— Слишком часто, — добавил он, словно поводом для избиения Джозефа было не ограбление.

Около них образовался круг любопытных, и Магда боялась, что упадет в обморок, но потом поняла, что их лица выражали не ненависть, как ей показалось, но всего лишь жалость. Знание этого придало ей сил, чтобы ровно держать фонарь, пока Арун быстро осматривал раны Джозефа.

Человек, заговоривший с ней первым, указал на переулок позади них: там теснились грязные хижины, отделенные друг от друга лишь слабым подобием прохода.

— Там — вдова. — сказал он и махнул рукой на женщину, державшуюся поодаль, в сером царстве теней, как можно дальше от кольца света. — Он платит ей за картинки ее ребенка, того, с двумя головами. Ребенок умер, и теперь ее муж тоже.

Люди о чем-то зашептались между собой на своем языке.

— Арун, о чем они говорят? — Едва ли она заметила, что назвала его по имени.

— Они говорят, что ваш… Они говорят, что мистер Айронстоун делал фотографии этой женщины, которая стала торговать собой после недавней смерти мужа, а до этого ребенка, который… — Он сделал глубокий вдох. — Ребенок, родившийся с двумя головами, его показывали вместе с ней, чтобы собирать больше подаяния.

— Но почему?… — начала было Магда.

Он перебил:

— Я расскажу вам позже. Нужно поскорее увезти отсюда вашего мужа, на случай, если нападавшие вернутся.

Она стояла позади, пока Арун с Ахмедом переносил ее мужа в экипаж; одежда обоих мужчин перепачкалась кровью и грязью, в которой лежал Джозеф. Его, должно быть, еще и стошнило, потому что перед его пиджака и рубашки был желтым от рвоты, которая также запеклась у губ и ноздрей.

Всю дорогу домой она молчала, размышляя о том, есть ли связь между нападением на Джозефа и теми бумагами, которые она нашла у него в спальне несколько месяцев тому назад, когда он опять спал, одурманенный наркотиком. Она вошла к нему посмотреть, чем можно помочь, и обнаружила, что по всей комнате разбросаны научные тексты вперемешку с фотографиями мутировавших растений и искалеченных людей. Возможно, там даже был снимок этого двухголового мальчика, про которого говорил Арун, она не помнила. Но больше всего ее обеспокоил отрывок, написанный Джозефом: «Стремление испытывать или причинять боль — не главное. Непременное желание состоит в том, чтобы полностью оказаться во власти другого, потерять власть и ответственность за свои действия, стать беспомощным объектом воли другого. Быть, так сказать, пред Богом. Или же обратное, как в случае де Сада. Ибо так же, как величайшее проявление власти над другим человеком — это заставить его страдать, так и охотное приятие боли есть признание собственной вины и искупление. Ни одно животное не соглашается страдать добровольно. Стало быть, разве не истинно то, что, делая так, мы становимся более, чем людьми? Больше, чем человек. Сверхчеловек».

Читая эти слова, она почувствовала огромную жалость к Джозефу, как чувствовала ее в те ночи в Лондоне, когда он описывал ей свое кошмарное детство, проведенное с Лютером Айронстоуном. Воробышек, вскормленный в гнезде ястреба, так рисовала себе это Магда, думая о тонких костях, которые Джозеф унаследовал от матери. У него была ее внешность — и ее безумие тоже, так она подозревала.