— Бен шутит, — мягко вставил Гершель. — Открытие нашего мака связано с Большой топографической съемкой Индии начала девятнадцатого века, которую Бен упорно сравнивает с проектом по исследованию генома.

— Как и с любым другим делом по составлению карт, — добавил Бен, — так что картографы могут контролировать то, что они наносят на свои карты. На сей раз исследуют наши внутренности. Генетики — это просто ответ двадцатого века викторианским строителям империи.

Гершель, чье лицо выдавало сдерживаемое нетерпение, предложил отложить спор до тех пор, пока я лучше не познакомлюсь с ЮНИСЕНС. Нас провели сквозь несколько неотличимых друг от друга помещений с секционной мебелью, схемами информационных потоков и заглушающими шаги коврами пастельных тонов, где меня било током от каждого металлического предмета, в лабораторию, переполненную людьми в белых халатах. Эти люди, как объяснил Гершель, занимались тем, что анализировали семь тысяч существующих запахов и ароматов в год.

— Вся полученная информация хранится в нашей молекулярной библиотеке, которой позднее мы пользуемся, если обнаруживаем, что какая-нибудь отдельная молекула постоянно воздействует на человеческий центр удовольствия. У нас самая большая в мире библиотека по разложению запахов на мельчайшие частицы.

— Как вы разлагаете запахи? — спросила я. — Они ведь так мимолетны.

— Что ж, взгляните, — ответил он и повел нас по беленым коридорам, где стены были окрашены запахами настолько летучими и всепроникающими, что невозможно было удержать их в пробирках.

В помещениях из нержавеющей стали, заставленных колбочками и разными электронными штучками, нас преследовала ваниль, запах трубочного табака вдруг наполнял дамскую комнату, а из-под двери мужского туалета струился аромат бананов. Гершель гордо указал мне на розу, заключенную в стеклянный колпак, будто в бак с кислородом, весь усеянный проводками; они вели к патрону, подсоединенному к аппарату для хроматографического анализа. У меня в сознании мелькнул образ несчастных бритых кроликов, на которых тестируют медицинские препараты, вместе с еще одним воспоминанием, слишком далеким и неуловимым. Я почувствовала сильное желание разбить колпак и выпустить пленницу на волю (первый садоводческий террорист! Фронт цветочного освобождения!).

— Все это мы применим к зеленому маку, если найдем его, — продолжал Гершель. — Хроматография в сочетании с масс-спектрометром, инструментом, который разбивает молекулы на атомы. Потом мы применим ЯМР… — Встретив мой недоумевающий взгляд, Гершель замолк и принялся составлять путеводитель по науке для «чайника». — ЯМР — ядерный магнитный резонанс. Еще один метод изучения молекул. — Он указал на одну из трубок, прикрепленных к розе, и продолжил: — Представьте себе, что этот цветок — машина. Эта трубка впускает внутрь воздух, другая трубка выкачивает летучие ароматы розы, клетки которых позднее будут изучаться с помощью хроматографического анализа или масс-спектрометра. Их можно назвать станциями техобслуживания, где машину разбирают на отдельные части и сообщают вам, если у машины было пять колес. В то время как ЯМР может угадать, какое из них было запасным. Проблема в том, что ЯМР требуется значительное количество материала для анализа. А мы подозреваем, что способность нашего зеленого мака повышать иммунитет зависит от свежести содержащегося в нем хлорофилла, и сильнодействующая часть пигмента мака может быть так же ничтожно мала, как та молекула, которая делает вкус натуральной малины гораздо более свежим, чем вкус искусственной…

Чем больше он говорил, тем навязчивей иной образ, что-то среднее между трагедией и фарсом, маячил на краю моего сознания.

— Для сравнения, вообразите себе ягоду малины размером с плавательный бассейн, — терпеливо продолжал Гершель, — и тогда эта «свежая» молекула окажется песчинкой, брошенной в него. А теперь позвольте мне показать вам ольфактометр — устройство для обнаружения и анализа запахов.

Бен Фиск едва мог сдержаться:

— Ольфактометр! Звучит как оргазмотрон для искусственных оргазмов в фильме Вуди Аллена — как он там назывался. Джек?[31]

Нахмурившись на неукротимого Фиска, Гершель быстро провел нас в лабораторию с нюхательными отверстиями. Там Фиск, Джек и я прижали лица к чистым пластиковым маскам, из которых в наши носы ударил едкий запах.

Фиск взревел:

— Жареный цыпленок!

Джек, прикрыв глаза, пробормотал:

— Испортившееся масло.

— Ну а у вас, Клер? — спросил Гершель. — Все три запаха связаны друг с другом.

Я вдыхала его тысячу раз.

— Гниющая плоть. — Тогда, когда кожа уже настолько разложилась, что сваливается со скелета, точно сброшенная одежда.

Гершель легонько хлопнул меня по плечу:

— Именно так! Масляная кислота, густой жир, содержащийся в прогорклом масле, — и в трупах, как вы заметили. Конечно же, мертвые тела пахнут еще и метаном, но именно от масляных кислот нас мутит.

— Зачем изучать отвратительные запахи? — спросила я Джека.

— Затем, чтобы наша компания могла изготовить приятные ароматы, маскирующие их, — ответил он. — Было бы полезно при такой работе, как у вас, а?

Дурной запах все еще присутствует, подумала я, но теперь уже в скрытом виде. И снова меня кольнуло забытое воспоминание, изводящее, как слабая боль в спине, с которой я жила долгое время.

— В подвале у нас есть занимательная лаборатория, — сказал Гершель. — Наши «анализаторские секции», где работал Джек, прежде чем сделал свое замечательное открытие в Калькутте. Он был специалистом по маскировке зловонных запахов.

— О да, — подтвердил Джек, — я был знатоком всех плохо скрываемых тайн нашего тела и молекул всех сильных запахов, которые могут их спрятать. Могу много чего рассказать о вонючих запашках — вроде дрожжевого благоухания чистых подмышек или застоявшегося духа ноги спортсмена, напоминающего сыр «Рокфор».

Секции анализа оказались герметичными стеклянными кабинками наподобие душевых, и в каждой из них стоял унитаз.

— Этого я раньше не видел, Крис, — сказал Бен Фиск. — Ну, и что же там происходит, в этих уборных? Ваша исследовательская группа испражняется и нюхает то, что получилось?

— Все гораздо сложнее, — сухо ответил генетик. — В унитаз наливается фекальная, реже искусственная, жидкость и затем смывается, а мы анализируем, какое из наших изделий лучше устранит наименее приемлемые запахи из оставшихся.

— Рабочее отверстие нюхачей подмышек! — оглушительно захохотал Фиск и так далеко отклонился назад, зайдясь в безудержном смехе, что случайно нажал на кнопку, и все бачки дружно спустили воду.

ЮНИСЕНС владела авторскими правами на синтетические версии запахов вишневого трубочного табака, жасмина и кофе. Здесь производили аэрозоль, от которого казалось, что где-то рядом пекут хлеб, и продавали супермаркетам, которые распыляли его через свои вентиляционные отверстия на улицы, чтобы заманить покупателей. Гершель называл это «коричневым» запахом. На запахе цвета — а именно так классифицировались различные ароматы — специализировался Джек. Он работал в лаборатории, посвященной всем оттенкам зеленого, от яблок до петрушки. Большинство более тонких ароматов заглушалось пиразинами, соединениями столь сильными, что, даже несмотря на вакуумную пену, в которую их запечатали, они наполняли воздух резким растительным запахом вареной капусты и зеленого перца.

Бен сморщил нос.

— Ну и вонь!

— Очень сильно, согласен, — произнес Гершель, — как и многие из наших более летучих соединений. — Он показал нам один из принадлежавших компании роскошных кожаных дорожных несессеров для перевозки образцов продукции: в нем в закупоренных стеклянных пробирках содержались химические ароматы в форме чистых жидкостей, кристаллов, белые порошки образцов очищающих средств.

— Идеально для контрабанды наркотиков, — пошутил Бен Фиск. — Ваши служащие не только имеют законное основание для путешествия с белым порошком туда-сюда, в Азию и Штаты, но они еще и обязаны наносить частые визиты в страны — поставщики опиума да еще и ездить с такими запахами, которые скроют наркотики от самых чутких собак на таможне!