Оруженосец Манфреда восседал на не столь роскошно экипированном коне и вместо седла использовал старую торбу. Перекинув через правое плечо дорожный мешок господина, набитый разными походными принадлежностями, а на левое с помощью перевязи повесив щит хозяина, с копьем за спиной и колчаном в руке, он казался снаряженным куда более устрашающе, чем тот, кому служил.
— Вообрази, — сказал Манфред Дитриху, стоявшему подле вороного коня в разбитом копытами месиве грязи и талого снега. — Герцог призвал от меня шесть с половиной человек, а выбирать того, кто раньше отправится домой, — всегда такая морока. Они борются за привилегию, знаешь ли, но никогда в открытую. Тот, кто заслуживает эту милость, сразу становится врагом для остальных и чаще всего задерживается дольше, лишь бы его не сочли трусом. Зато теперь я могу взять полчеловека герцога и полчеловека маркграфа и получить, таким образом, целого, — герр запрокинул голову назад и расхохотался, а Дитрих пробурчал нечто невнятное. Манфред подмигнул ему: — Ты считаешь остроту неуместной? А что еще остается человеку, отправляющемуся навстречу возможной погибели?
— Здесь нет повода для смеха, — ответил ему Дитрих. Манфред хлопнул перчатками по левой ладони:
— Что ж, я покаюсь на исповеди после, как и подобает солдату. Дитрих, как бы ни хотел я держать свой манор в мире, для мира требуется согласие всех, а войну может разжечь и один. Я поклялся защищать беззащитных и карать нарушителей спокойствия, даже если они будут людьми знатными. Вы, священники, учите прощать врагов своих. Это правильно, иначе можно до скончания времен мстить друг другу. Но если сравнивать того, кто не остановится ни перед чем, и того, кто не готов хоть на что-нибудь, то преимущество обычно на стороне первого. Язычники тоже бывают правы. Всепрощение — это ложный мир. Твой враг может счесть снисходительность за слабость и ударить первым.
— А как ты решаешь для себя этот вопрос? — спросил Дитрих.
Манфред усмехнулся:
— Ну, я должен сражаться со своим врагом… но честно. — Он повернулся в седле посмотреть, собралось ли его войско. — Эй, Ойген, знамя вперед!
Юнкер, верхом на белом валашском коне, под приветственные крики собравшихся проскакал галопом со знаменем Оберхохвальда, вставленным в стремя.
Кунигунда подбежала к коню Ойгена и, вцепившись в поводья, закричала:
— Обещай мне, что вернешься! Обещай! — Знаменосец подхватил платок девушки как знак милости, засунул его за пояс и объявил, что тот убережет его от всякого зла. Кунигунда оборотилась к отцу: — Обереги его, отец! Не позволяй никому причинить ему боль!
Манфред погладил дочь по щекам:
— Оберегу, насколько это позволит мой меч и его честь, радость моя, но все в руках Господа. Молись за него, Гюндл, и за меня.
Девушка убежала в часовню, прежде чем кто-либо смог увидеть ее слезы. Манфред вздохнул, глядя ей вслед:
— Она слишком много слушает миннезингеров и думает, что все прощаются как в романах. Если я не вернусь… — добавил он, но не договорил и спустя секунду продолжил уже спокойнее: — В ней вся моя жизнь. Я решил, что Ойген женится на ней, как только тот заслужил свои шпоры, и именно ему суждено оберегать Оберхохвальд от ее имени; но если он… Если ни один из нас не вернется… Если это случится, проследи, чтобы она удачно вышла замуж. — Он перевел взгляд на Дитриха: — Доверяю ее тебе.
— Но маркграф…
— Маркграф Фридрих оставит ее незамужней, чтобы доить мои земли и набить свой карман. — Манфред помрачнел. — Если бы мальчик выжил и Анна вместе с ним… А! Никто бы слова не сказал против, если бы эта женщина стала моим бургфогтом! То была жена, достойная мужчины! Часть меня умерла, когда я услышал вопль повитухи! Все эти годы — одна сплошная пустота.
— Так вот почему ты отправился на французскую войну? — спросил Дитрих. — Заполнить пустоту?
Манфред разозлился:
— Следи за своим языком, священник. — Он рванул уздечку на себя, но, посмотрев вверх, остановил коня. — Тпру! Что тут у нас такое?
По рядам ожидающих рыцарей и слуг пробежал шум. Некоторые на биваке указывали на небо и приветственно восклицали. Другие вскричали от ужаса, когда пять крэнков в упряжи для полетов опустились, словно опадающие листья, с небес на взрытое конями поле. Оки несли ручные pot de fer, висящие на перевязях, и длинные светящиеся трубки через плечо. Дитрих узнал Ганса и Готфрида — и ему показалось странным, что когда-то они все казались ему на одно лицо.
Среди тех, кто до сих пор не видал крэнков, прибыв из отделенных имений, поднялся вой. Маркитантка из Хинтервальдколфа принялась размахивать в воздухе ковчегом для мощей, который носила на шее. Другие пытались улизнуть, опасливо оглядываясь назад. Францль Длинноносый успел пройтись жезлом по спинам нескольких убегающих маркитантов.
— Как, вы уже бежите от горстки кузнечиков? — смеялся он. Некоторые рыцари наполовину вынули свои мечи из ножен, а Манфред громовым голосом крикнул, что незнакомцы — путешественники из далекой страны и явились помочь войску своим хитроумным оружием. Затем прибавил sotto voce[182] Дитриху:
— Благодарю тебя за то, что сумел убедить Гроссвальда. Дитрих, знавший, сколь безуспешны были его просьбы, промолчал.
Дружелюбие, с которым местный гарнизон приветствовал вновь прибывших, многих успокоило. Некоторые пробормотали о том, что «демонов приветствуете», но ни один из окрестных рыцарей не решился взять в галоп, пока их братья из замка стояли на месте, ничуть не тревожась. Когда Ганс и Готфрид склонили колени перед Дитрихом, осенили себя крестным знамением и попросили благословения священника, шушуканье стихло, подобно тому как вода уходит в пересохшую землю. Многие из тех, кто больше всех волновался, невольно тоже перекрестились и взяли себя в руки, а то и вздохнули с облегчением при виде столь благочестивого жеста.
— Это что значит? — спросил Дитрих Ганса посреди всеобщей сумятицы. — Гроссвальд согласился?
— Мы должны вернуть медную проволоку, украденную фон Фалькенштайном, — сказал Ганс. — Она лучше подойдет, чем та, которую вытянул благословенный Лоренц. — Один из трех незнакомых крэнков запрокинул голову и прокомментировал сказанное жужжанием, но на создании отсутствовала упряжь для переговоров, Дитрих не понял его, а Ганс жестом велел своему товарищу молчать.
Манфред, надев собственную упряжь, приблизился и спросил, кто из них капрал.
Ганс выступил вперед:
— Мы прибыли восславить Гроссвальда, мой господин. С вашего позволения, мы полетим впереди колонны и будем сообщать о том, что предпринимает Фалькенштайн, посредством устройства, передающего голос на расстоянии.
Манфред потер подбородок:
— И будете вне поля зрения наиболее слабых духом среди нас… Есть ли у вас гром-глина? — Крэнк хлопнул по ранцу, перекинутому через туловище, и герр кивнул: — Очень хорошо. Пойдет. Полетите в авангарде.
Дитрих со смешанными чувствами наблюдал за тем, как крэнки растворяются в небе. Доводов против было два. Армия разболтает секрет без особых усилий, посеяв по всей округе изрядное волнение, а даже мимолетное появление Ганса и его спутников придаст молве плоть. С другой стороны, крэнки смогут вернуть проволоку и тем ускорить свое отправление. Ergo… Главный вопрос в том, что произойдет раньше — прибытие любопытных или отлет гостей. Конечно, к настоящему моменту слухи наверняка уже широко разошлись, так что россказни солдат не слишком осложнят ситуацию. А вот насчет отбытия крэнков у Дитриха ответа не нашлось.
По дороге к Церковному холму священник проходил мимо домика Терезии и заметил ее лицо в раскрытом окошке. Они встретились взглядом, и он вновь увидел закоченевшую, неспособную плакать девочку лет десяти, которую увез в леса. Взмахнул рукой, и что-то, кажется, дрогнуло в ее чертах, но девушка захлопнула ставни, прежде чем он смог в этом убедиться.
Дитрих медленно опустил руку и сделал еще несколько шагов по склону, а потом внезапно сел на валун и заплакал.
