— И скорость света?

— Верно. — Она поставила солонку рядом с перечницей. — Отмерь километр на поверхности шара. Свету потребуется, уф, возможно, треть микросекунды, чтобы покрыть его. Километр, отмеренный на поверхности шара, и километр, воткнутый внутрь шара, одинаковы. Надуй воздушный шар, и что произойдет?

— Хм. Расстояние на поверхности шара увеличится, а расстояние внутри — нет.

— А если скорость света постоянна в поливерсуме, какое расстояние прейдет свет за треть микросекунды?

— Ровно один изначально данный километр… Который стал короче твоей километровой отметки.

— Верно. Следовательно, лучу света потребуется больше времени, чтобы покрыть «то же самое» расстояние, что было прежде.

Том потянул себя за нижнюю губу и вновь воззрился на люстру:

— Остроумно.

Шерон подалась еще ближе:

— Все еще хитрей.

— Почему?

— Я могу рассчитать только половину расчетного уменьшения скорости света.

Том посмотрел на нее и прищурился:

— А куда девается другая половина? Она усмехнулась:

— Расстояние деленное на время, любимый. А что, если секунды становятся короче? «Постоянный» луч света покрывал бы меньшее число километров «за то же» количество секунд Вся эта ерунда с «палочками» и «часами»… Они не в особом положении, они не вне Вселенной. Когда я делю расширение пространства на сокращение времени и экстраполирую все это на Большой бум — я хочу сказать Большой взрыв — я получаю в конце концов… я хочу сказать бесконечно долгую секунду и бес-ко-неч-но быструю скорость света — при делении; а это… палка о двух концах, благодаря кинематической теории относительности Милна. Э-спри-меи-льно… Экс-пи-ре-мен-тльно, ты не сможешь отличить Милна от Эйнштейна. До настоящего времени. Все, пора. — На сей раз она отсалютовала сама себе, осушив остатки вина. Когда она перевернула бутылку, чтобы наполнить его вновь, то обнаружила, что бутылка пуста. Том покачал головой:

— Я всегда чувствовал, что, чем старше я становлюсь, тем быстрее летит время.

Шерон проснулась с головной болью и приподнятым, неопределенным настроением. Ей хотелось валяться в постели. Ей нравилось ощущать на себе руку Тома. Она чувствовала себя в безопасности. Но головная боль пересилила. Шерон выскользнула из-под Тома — только что-то сопоставимое с извержением Кракатоа могло разбудить его — и на цыпочках прошмыгнула в ванную, где вытряхнула себе на ладонь две таблетки аспирина.

— Ньютон, — сказала она таблеткам. Она потрясла ими в кулаке, словно игральными костями, изучая собственное отражение в зеркале — Чему ты улыбаешься? — Она была женщиной, которая держала себя с чувством собственного достоинства, а прошлым вечером она вела себя образом, который ее решительно не красил. — Ты знаешь, что тебе нравится, когда выпьешь слишком много, — выбранила она свое отражение.

«Конечно, ты знала, — ухмыльнулось зеркало. — Вот почему ты это сделала».

— Чепуха. Ты переставляешь местами причину и следствие. Я хотела отпраздновать свое открытие. Что случилось потом, было побочным результатом.

Ну да, точно. Она проглотила аспирин и запила его водой. Затем, раз уж она встала, Шерон отправилась в гостиную и принялась собирать свою разбросанную одежду. Тарелки в нише для обеденного стола упрекнули ее видом засохшей на них пищи. Теперь она вспомнила, почему не готовила чаще. Она ненавидела беспорядок. Теперь она потратит весь день на то, чтобы отмыть их, вместо того чтобы заниматься физикой.

Ньютон… Так с какой стати сэр Исаак не идет у нее из головы? Он устарел со своей физикой для старых заводных часов. Эйнштейн сделал его частным случаем, равно как она сделает частным случаем Эйнштейна. Но Ньютон говорил, что для изменения скорости требуется сила, которая объясняла бы это.

Итак, если время ускоряется…

Она резко выпрямилась, выронив всю собранную одежду:

— Ба! Ну до чего необычное место, эта Вселенная!

B течение двух недель, что последовали за ужасным откровением Ганса, Дитрих вновь избегал лагеря крэнков; и Ганс тоже не звал его по передающему голос на расстояние устройству, а потому временами он почти забывал о существовании этих тварей. Он попытался даже отговорить от посещений Хильду, но женщина, обретшая ныне непристойную гордость в своем служении, отказалась:

— Их алхимик желает, чтобы я принесла другую пищу, чтобы сравнить и отобрать более подходящее их вкусу. Кроме того, они смертные создания, хотя и омерзительные.

Смертные? Да. Но волки и медведи тоже были смертными созданиями, а никто к ним с легким сердцем не приближался. Он не думал, что Максу удастся защитить ее, если крэнк возьмет да и ударит.

И все же, крэнки разговаривали и изобретали хитроумные инструменты, так что они явно обладали интеллектом. Могут ли они иметь душу и интеллект, но быть лишенными воли? Все эти вопросы ставили его в тупик, и он написал запрос, который Грегор должен был доставить архидьякону во Фрайбург.

На День святого Аврелия[124] герр объявил, что снаряжает обоз на рынок Фрайбурга, чтобы продать вино и шкуры и купить ткани и прочие товары. С этим известием деревню охватила лихорадочная активность. Были выкачены огромные четырехколесные телеги, колеса и крепления осмотрены, упряжь починена, оси смазаны жиром. Селяне тем временем исследовали свои собственные закрома в поисках товаров на продажу и собирали партии шкур, жира, меда, медовухи и вина, как подсказывали им ум и размеры собственности. Клаус поручил Грегору везти общинный фургон.

Дитрих отыскал каменотеса на лугу — тот наблюдал за погрузкой телег.

— Посмотри внимательно, что бочонок привязан крепко, — предупредил Грегор сына. — Добрый день, пастор. У вас есть что-нибудь на продажу?

Дитрих вручил ему письмо:

— На продажу нет, а вот это нужно передать архидьякону Вилли.

Каменотес осмотрел пакет и красную сургучовую печать, на которой Дитрих оставил свой оттиск.

— Выглядит официально, — произнес каменотес.

— Всего лишь некоторые вопросы, которые я хотел ему задать.

Грегор засмеялся:

— Я думал, что вы как раз тот, у кого есть ответы! Вы никогда не идете в город с нами, пастор, Ученый человек, подобный вам, наверняка нашел бы там для себя много интересного

— Возможно, даже слишком много, — ответил Дитрих. — Известно ли тебе, что брат Петр из Апулии однажды ответил, когда его спросили, что он думает об учении Иоахима из Флоры?

Грегор залез под днище телеги и принялся смазывать ось»

— Нет, и что же?

— Он сказал: «Меня так же мало заботит Иоахим, как и пятое колесо в телеге».

— Что? Пятое колесо? Ха ха-ха! Ай, черт побери! — Грегор стукнулся головой о днище. — Пятое колесо! — повторил он, вылезая наружу. — Это смешно. О-ох.

Дитрих повернулся и увидел удаляющегося брата Иоахима. Он устремился было за ним, но Эверард, надзиравший за повозками поместья, поймал его за руку:

— Герр вызвал троих из своих рыцарей служить в качестве охранников, — сказал он, — но он желает, чтобы Макс возглавил отряд пеших воинов. Фалькенштайн не будет грабить обоз, идущий вниз по долине. На что ему мед — разве только подсластить свой нрав? Но возвращающийся обоз может оказаться слишком большим искушением. Все это серебро будет звенеть, словно колокол, созывающий на мессу, и его жадность может пересилить осмотрительность. Макс ушел в лазаретто. Возьмите одного из palefridi[125] герра и поезжайте за ним.

Дитрих махнул в сторону удаляющегося гостя:

— Я должен поговорить с…

— Герр произнес слово «тотчас». Спорьте с ним, а не со мной.

Дитрих не хотел отправляться с визитом к говорящим животным. Кто знает, к каким поступкам приведут их звериные инстинкты? Он бросил взгляд на солнце: