Дитрих не мог проникнуть в подтекст ее высказывания. Задумывала ли она отмщение крэнкам? Кровь за кровь? Берегись гнева кротких и мирных, ибо он тлеет еще долго после того, как пламя погаснет.

Он откусил еще кусок рябчика и схватился за щеку:

— У крэнков тяжелая рука.

— Вы должны поставить припарку, это поможет от ушиба. Они ужасные люди, эти ваши крэнки, что обошлись так с вами, дорогой отец. — Слова тронули его сердце. — Они заблудились и напуганы. Такие люди часто срываются. — Вязание замерло в руках Терезии. — Я думаю, что брат Иоахим прав. Я думаю, им нужен другой род помощи, чем та, которую вы — и жена мельника — оказывали им.

— Если я смог простить их, сможешь и ты.

— Значит, вы простили им?

— Ну разумеется.

Терезия отложила вязание на колени:

— Это не так естественно — простить. Естественно отомстить. Ударь дворнягу, и она укусит. Расшевели осиное гнездо, и осы тебя ужалят. Вот зачем был нужен наш благословенный Господь — чтобы научить нас прощать. Если вы простили этих людей, почему же не вернулись, как солдат и жена мельника?

Дитрих отложил в сторону недоеденную грудку. Буридан доказывал, что не может быть действия на расстоянии, а прощение было действием. Так может ли тогда прощение быть на расстоянии? Хороший вопрос. Как он сподобится заставить крэнков отбыть восвояси, если не придет к ним? Но жестокость крэнков пугала его.

— Надо еще несколько дней отдохнуть, — сказал он, откладывая принятие решения. — Сходи, принеси сладких пирожков с огня, и я почитаю тебе из De usu partium.[100]

Его приемная дочь просияла.

— Я так люблю слушать, как вы читаете, особенно книги по врачеванию.

На праздник явления Богородицы Дитрих приковылял на поля, чтобы присутствовать при пахоте десятинных земель, которые он сдавал в аренду Феликсу, Гервигу Одноглазому и другим. Началась вторая пахота, и мычание волов да ржание лошадей смешивались со звоном упряжи и ваги, руганью пахарей, ударами мотыг о комья земли. Гервиг разрыхлил поле в апреле и теперь пахал более глубоко. Дитрих коротко поговорил с людьми и остался доволен их трудом.

Он заприметил Труду Мецгер за плугом на соседней пашне. Ее старший сын Мельхиор тянул на поводу вола, тогда как младший, совсем малец, размахивал мотыгой с себя ростом. Гервиг, поворачивая упряжку в сторону непаханого конца поля, изрек мудрость в том духе, что пахать — это занятие для мужчин.

— Опасно такому маленькому мальчику тянуть вола, — сказал Дитрих своему арендатору. — Именно так задавило ее мужа.

Раскат отдаленного грома эхом разнесся с вершины Катеринаберга, и Дитрих взглянул в безоблачное небо. Гервиг сплюнул в грязь.

— Гроза, — сказал он. — Хотя я и не чуял дождя. Но Мецгера задавила лошадь, а не вол. Жадный дурак слишком долго натруждал животное. И по воскресеньям тоже, хотя мне и не следует говорить плохое о покойнике. Возьми вот вола, он тянет медленно, а лошади может взбрести в голову и взбрыкнуть. Вот почему я запрягаю волов. Хэй, Жакоп! Хейсо! Тяни!

Жена Гервига подстегнула Хейсо, головного в упряжке, и та сдвинулась с места. Плуг отбрасывал в стороны жирную, тяжелую глину, образуя гряды по обе стороны борозды.

— Я бы помог ей, — сказал Гервиг, кивнув в сторону Труды. — Да только язык у нее не легче, чем был у мужа. А мне еще пахать и собственный манс, после того как я закончу с вашим, пастор.

Это было вежливым приглашением уйти; поэтому Дитрих перешел через межу на землю Труды, где ее сын все еще пытался повернуть упряжку. Каждый раз, когда вол дергался с места, Дитрих боялся, что парень будет раздавлен под его копытами. Младший же сел на гребень борозды и ревел от усталости, выронив мотыгу из онемевших и кровоточащих пальцев. Труда тем временем нахлестывала вола плетью, а сына — словами.

— Тяни его за нос, ленивое отродье! — кричала она. — Влево, болван, влево! — Увидев Дитриха, она обратила свое перепачканное грязью лицо к нему: — А вы что здесь делаете, пастор? Хотите дать еще несколько бесполезных советов, как старый Одноглазый?

Мецгер был хмурым человеком, склонным к выпивке и крайностям, хотя и хорошим пахарем. Труда не могла похвалиться такой, как у него, ловкостью в обращении с плугом, но унаследовала изрядную долю его угрюмости.

— У меня пфенниг для тебя, — сказал Дитрих, копаясь в заплечном мешке. — Ты можешь нанять батрака для работы за плугом вместо себя.

Труда стащила с головы чепец и провела рукой по рыжим бровям, оставив грязный след.

— А почему я должна делиться своим богатством с каким-то безземельным?

Дитрих поразился, как быстро его пфенниг стал ее богатством.

— Для этой работы можно нанять Никела Лангермана, и он достаточно силен, чтобы обращаться с плугом.

— Так почему же никто другой не нанял его? «Потому что у него такой же скверный характер, что и у тебя», — подумал Дитрих, но благоразумно промолчал. Труда, заподозрив, вероятно, неминуемое возвращение пфеннига обратно в мошну священника, выхватила монету из пальцев Дитриха и сказала:

— Я поговорю с ним завтра. Он живет в хижине рядом с мельницей?

— Точно. Клаус использует его на мельнице, когда есть работа.

— Увидим, так ли он хорош, как вы говорите. Мельхиор! Ты выровняешь упряжку или нет? Ты хоть что-то можешь сделать как надо? — Труда бросила поводья, устремилась вперед и вырвала уздцы из рук сына. Навалившись всем телом на них, резко выправила упряжку и сунула поводья Мельхиору. — Вот как это делается! Нет, подожди, пока я возьму плуг в руки! Боже Всевышний! За что у меня такие уродились? Петер, ты пропустил несколько комьев. Подбери мотыгу.

Петер вскочил на ноги, прежде чем мать смогла дернуть его за ухо так же, как до этого дергала быка.

Дитрих отыскал тропинку к дороге и вернулся в деревню. Он подумал, что ему следует нанести визит Никелу и предупредить его.

— У вас не особо счастливый вид, — возвестил Грегор, когда Дитрих проходил мимо двора каменотеса. На козлах у него была огромная каменная плита, и Грегор с сыновьями ее отесывали.

— Я разговаривал с Трудой в поле, — объяснил Дитрих.

— Ха! Иногда я думаю, что старый Мецгер сам бросился под лошадь, чтобы спастись от нее.

— Я думаю, он был пьян и упал случайно. Каменотес невесело ухмыльнулся:

— Первопричина в любом случае остается та же. — Он подождал, чтобы убедиться, что Дитрих оценил его обращение к философским терминам, а затем засмеялся. Его сыновья, не понимая, что такое первопричина, сообразили, что отец отпустил остроту, и засмеялись вслед за ним.

— Я как раз вспомнил, — добавил Грегор. — Вас искал Макс. Герр хочет поговорить с вами там, в замке.

— Он не сказал о чем?

— О лепрозории.

— А-а…

Грегор обрабатывал камень, нанося сильные точные удары молотком по долоту. Во все стороны летели осколки. Грегор присел на корточки, погладив поверхность, чтобы определить, насколько она ровная.

— Не опасно ли, что прокаженные так близко? — спросил он.

— Проказа распространяется при прикосновении, как писали древние. Вот почему прокаженные должны жить отдельно.

— А, неудивительно, что Клаус так не в духе. — Грегор выпрямился и вытер руки о тряпку, засунутую за кожаный фартук. — Он боится прикасаться к Хильде. Или что-то вроде того, как я слышал. — Каменотес взглянул на него из-под насупленных бровей. — И так же боятся и все остальные. Она уже месяц ни с кем не кувыркалась, бедняжка.

— Разве это плохо?

— Полдеревни может взорваться от вожделения. Разве не Августин писал, что можно примириться с меньшим злом, чтобы избежать большего?

— Грегор, я все-таки сделаю из тебя богослова. Каменотес перекрестился:

— Да сохранят нас Небеса от этого.

Послеполуденное солнце еще не заглянуло в узкие окна, а потому скрипторий Манфреда наполовину был окутан мраком, отчасти рассеиваемым пламенем факелов. Дитрих сел перед письменным столом, в то время как Манфред разрезал яблоко и предложил ему половинку.