На небольшой прогалине, где журчал ручей, они остановились отдохнуть среди папоротников. Дитрих присел на замшелый камень возле запруды. Макс коснулся воды, затем зачерпнул руками и отхлебнул.

— Холодная, — сказал он, наполняя свою флягу. — Должно быть, течет с Катеринаберга.

Хильда оглянулась вокруг и поежилась:

— Лес — страшное место. Здесь живут волки и ведьмы.

Макс высмеял ее:

— Деревенские басни. Мои родители были лесниками. Я не рассказывал вам, пастор? Мы рубили лес и продавали углежогам. Мы покупали зерно у жителей долины, но ягоды и мясо добывали в лесу. Это была тихая размеренная жизнь, и никто нас особо не беспокоил — пока однажды мимо куда-то на войну не прошло войско савояров. — Он помолчал, затем заткнул пробкой горлышко фляги. — Именно тогда я сбежал. Вам известно, каковы люди в молодости. Я хотел узнать мир за пределами леса, а савоярам нужен был проводник. Поэтому я и пошел с ними, пока не указал им дорогу на… куда-то, я уже забыл, куда именно. Они были в ссоре с Висконти из-за какого-то никчемного клочка Пьемонта. Но я остался с ними, нес на себе оружие и сражался с миланцами. — Он взял флягу Дитриха и тоже наполнил водой. — Я обнаружил, что мне это нравится, — сказал он, возвращая флягу назад. — Не думаю, что вы можете понять это, пастор. Переполняющая тебя радость, когда противник падает. Это похоже на… Это похоже на обладание женщиной, и я предполагаю, что вам не понять и этого тоже. Не подумайте, я никогда не убивал человека, если он не поднимал на меня меч. Я не убийца. Но теперь вам известно, почему я так никогда и не вернулся. Жить в Альпах после того, что я видел, все равно что жить прямо здесь. — И он обвел рукой вокруг себя.

Хильда уставилась на сержанта:

— Каким же должен быть человек, чтобы наслаждаться убийством?

— Живым.

Это фраза была встречена молчанием как священника, так и жены мельника; и в наступившей тишине они услышали сквозь беспрерывный стрекот цикад звук далеких ударов молота. Макс вытянул шею:

— Туда. Близко. Двигаемся тихо. В лесу любой звук подобен грому.

Приближаясь к источнику звука, Дитрих услышал хор неритмичных, но не резких звуков. Возможно, барабаны. Или бубенцы. И еще — скрежет и щелканье. Один звук он смог различить: удары топора по дереву, за которым следовал характерный треск падающей ели.

— А вот этого, — сказал Макс, — мы не можем так оставить. Это господские деревья. — Он жестом велел им отойти и стал красться к полосе деревьев на вершине хребта Там он застыл как окаменевший, и Дитрих, отправившийся за ним следом, шепнул:

— Что там?

Макс обернулся и закричал:

— Бегите, ради спасения души!

Дитрих вместо этого схватил сержанта за руку:

— Что… — и тут он увидел сам.

В лесу оказалась вырублена огромная концентрическая просека, как если бы исполин махнул здесь косой. Во все стороны распластались поломанные деревья. В центре завала располагалось белое строение, огромное, как аббатский амбар для хранения церковной десятины, с открытыми дверьми. Дюжина фигур, прервав работу, уставилась на Макса и Дитриха на вершине гребня.

Это не безземельные, понял Дитрих.

Это вообще не люди.

Тщедушные, неуклюжие, непропорционально сложенные. Тела, украшенные потрепанными лоскутами ткани. Серая кожа, покрытая бледно-зелеными пятнами. Длинные безволосые туловища были увенчаны ничего не выражающими лицами, на которых отсутствовали нос и уши, зато выделялись огромные, золотистые, сферические глаза, граненные подобно бриллиантам, которые не смотрели в одну точку, но словно видели разом все. Наверху, словно спелые пшеничные колосья, качались усики.

Только рты выражали какое-то настроение: мягко жующие, или отвисшие наполовину, или же сжатые в жесткую линию. Мягкие, влажные губы разделялись надвое в обоих уголках рта, так что они, казалось, улыбались и сердились одновременно. Парные полосы какого-то рогового вещества лежали в складках уголков губ и издавали дребезжащий звук, как от далеких цикад.

Одно из созданий поддерживали два его собрата. Оно открывало рот, как будто хотело сказать что-то; но изо рта вырывались не слова, а желтоватый гной, сочившийся вниз по подбородку.

Дитрих попытался выдавить из себя крик, но горло перехватило страхом. Ночные кошмары детства об огромных каменных горгульях Кельнского собора предстали пред ним наяву. Он повернулся, чтобы бежать, но обнаружил, что еще два существа стоят у него за спиной. Он почувствовал резкий запах мочи, а его сердце забухало, подобно падающим молотам Шмидмюлена. Были ли эти монстры тем народом, что разносил чуму?

Макс шептал:

— Святая Мария, Матерь Божья!..

Все остальное замерло. Птицы молчали, лишь тихо шумел ветер. Лес манил к себе, его папоротники и обманчивые укрытия. Если он побежит, с ним будет кончено, — но не лучше ли бежать, чем стоять и умирать целую вечность?

И все же он — единственное препятствие между этими призраками и его двумя спутниками, ведь только он был наделен силой изгнать демонов. Краем глаза Дитрих заметил, что пальцы Макса застыли на рукояти квиллона.

Правая рука Дитриха медленно поползла по груди и, нащупав распятие, выставила его перед собой, словно щит. Демон в ответ медленно потянулся к суме на поясе — но его руку остановил один из спутников. На руке было шесть пальцев, как заметил Дитрих, неутешительное число. Он попытался выговорить молитву для изгнания бесов:

— Я, священник Иисуса Христа, изгоняю тебя, нечистая сила… — но у него пересохло в горле.

Воздух прорезало пронзительное жужжание, и все головы обратились к амбару, из которого явилось еще одно создание, на сей раз миниатюрное и с непропорционально большой головой. Оно побежало к ним, и один из более высоких демонов издал квохчущий вой и пустился за ним. Для чего? Чтобы выбить из них дух?

На этом немая сцена закончилась.

Дитрих закричал.

Макс вытащил свой меч.

Демон позади них вытащил из мешка странную светящуюся трубку и навел на них.

А Хильдегарда Мюллер нетвердой походкой устремилась с гребня к стоящим внизу демонам.

Она один-единственный раз остановилась и посмотрела назад, встретившись взглядами с Дитрихом. Ее рот раскрылся, как будто бы она хотела что-то сказать; затем Хильдегарда повернулась и продолжила свой путь.

Дитрих овладел собой и наблюдал за разворачивающейся перед ним драмой со страшной сосредоточенностью. «Боже, дай мне сил понять!» Он чувствовал, что многое зависит от того, поймет ли он.

Хильдегарда остановилась перед демоном, изрыгающим гной изо рта, и протянула к нему руки. Потом поневоле отдернула их, но сумела себя пересилить, и демон упал в ее объятия, осев перед ней.

С тонким высоким плачем она упала на колени прямо в пыль, золу и древесные щепки и принялась баюкать странное создание у себя на коленях. Ее подол запятнала зеленовато-желтая сукровица, отдающая сладковатым, тошнотворным запахом.

— Добр… — она осеклась, сглотнула и начала заново: — Добро пожаловать, пилигримы, вкусите хлеб-соль в моем доме. Я рада… Я рада, что вы можете остановиться у нас. — Она мягко поглаживала голову создания и была в этот миг очень похожа на Скорбящую Богоматерь на тех Vesperbilden,[69] которые недавно стали столь популярны. Разве что ее глаза были плотно зажмурены, и она не глядела на того, кого утешала.

Внезапно для Дитриха все прояснилось с головокружительной быстротой. Демон, убаюкиваемый женой мельника, был тяжело ранен. Исходящие от него миазмы были чем-то вроде его «жизненных соков». Полоски ткани на демонах были оборванными и обгоревшими остатками одежды, употребленными на повязки, обматывающие туловища и конечности. Их тела и лица были перепачканы копотью, а пятна на коже обозначали бледно-зеленые синяки и ссадины. «А разве дьявольские создания страдают от земных мук?» Что же до маленького создания, которое бросилось на них с жужжанием, словно рассерженный шершень…