Литмир - Электронная Библиотека

— Как тебе удалось… он сумел добраться до этого дома, дабы досаждать нам?

— Он тебе снился, ты проговаривал его имя, — сказала она, стараясь улыбнуться и тем смирить его нарастающий гнев.

— Он не представляет никакого интереса. Попрошайка, что подстерег меня на улице. Пошли за доктором.

Только не тверди ему нелепости на попугайский манер.

У девочки начнутся кошмары. Не разыгрывай трагедий.

Она придет в себя в два счета… заметь себе.

Она заметила себе и эти слова, и его тон; между тем он удалился. Но с какою легкостью он умолчал о пропасти, отделяющей искренние жалобы от кошмаров!

Она не послала за доктором, поскольку дитя ни на что более не жаловалось, а мета на шейке, безусловно, внимания не требовала. Однако тем же вечером Ангелика впервые непритворно воспротивилась спальне, кровати, дреме. Обширное чувствоизъявление дочери поразило Констанс: будучи безмерно прихотливым, оно не могло основываться лишь на ухищрениях своевольного ребенка.

— Мне чудно, — сказала Ангелика в итоге, мотая головой, дабы не закрывать глаза. Ее ножки сражались с плотно заправленными простынями.

— Чудно, любовь моя?

— Я не желаю спать.

— Но ты устала.

— Пожалуйста, не давай мне спать.

— Почему же? Спят все и каждый.

— Лучше бы я не спала. Я не желаю спать. Мне чудно. Когда я сплю.

— Я стану присматривать за тобой. Не покину этого кресла. Устроит это тебя?

— Обещай мне. Ты не будешь спать. Поклянись, мамочка.

— Клянусь. — Констанс легко засмеялась. — Я стану бодрствовать.

Почти на этом улыбчивом слове Ангелика задремала. И почти немедленно после этого в комнату вступил Джозеф; он шел из гостиной с целью разыскать супругу.

Он спросил, не уснуло ли еще дитя.

— Почти уснуло, — ответила Констанс. Весьма скоро он спустился из спальни, дабы увести ее, и она сказала: — Я буду мгновение погодя, — и притворилась, будто занята, раскладывая одежды в Ангеликином платяном шкафу. Он удалился вновь. По всей длине боковой панели шкафа бежала широкая трещина, возникшая, надо думать, недавно, и Констанс ощутила, как предмет дрожит под ее рукой.

До слуха Констанс доносились шаги Джозефа, что расхаживал наверху, и она знала: если он придет звать ее в третий раз, значит, терпение, кое он хранил одиннадцать месяцев, истощилось и срок, что она выторговала ложью несколькими ночами ранее, наступил. Джозеф рискнет жизнью супруги ради собственного желания.

Она слышала, как он нисходит, и несуразно ощущала себя девочкой, кою вот-вот выбранят. Она не в состоянии была сочинить предлог: одежды подобающе разложены, окна заперты, простыни в порядке, книги убраны с глаз, девочка сопит, его шаг в коридоре…

— Когда ты сделаешь мне одолжение, возвратившись на место?

Она была неправа, противясь ему. Сейчас, когда их разделяла Ангеликино ложе, ей нечего было сказать в свою защиту — только сослаться в очередной раз на предостережения докторов.

— Я обещала ей, — вздорно начала она взамен.

Она сидела в эдвардсовском кресле голубого шелка до тех пор, пока Джозефово топотанье наверху не угомонилось. Не угодив никому, она старалась не провалиться в дрему. Когда противиться сну стало невозможно, она взамен увидела сон о противленье сну. Она сидела на корточках в заброшенном саду за домом. Высокая трава кралась вверх по подолу ее ночной сорочки и щекотала ноги, рисуя на коже красные шишечки. Констанс поклялась сидеть в траве и никогда не спать, как спят взрослые, требуя того же от детей. Ей было холодно, а остаток солнца, оплавляясь, исчезал на глазах. Я никогда не усну, говорила она себе, потому что мне будет чудно. Иногда я буду моргать, но никак не более. И тут явился незабвенный палящий запах.

Ангелика уселась на краю кровати.

— Вот видишь, — упрекнула она; с ее личика не сошла еще припухлость, обретенная в ночных странствиях. — Вот видишь. Ты уснула. Ты мне обещала. Ты соврала. Хорошая мамочка не оставила бы меня одну.

Сжав принцессу Елизавету в кулачке, Ангелика пронеслась мимо ошеломленной матери, дабы найти Нору и вытребовать у нее утренние молоко и булочку. Скверное настроение отпустило ее не скоро, и в продолжение завтрака Констанс столкнулась с гневом ребенка и согласным чувством Джозефа.

XII

Он отбыл значительно раньше, чем должен был, явив неспособность вытерпеть лишний миг той жизни, кою вынужден был вести. Супруга предала его прошлой ночью, наутро же, столкнувшись с озлившейся на нее Ангеликой, Констанс со всей остротой ощутила нехватку его любви.

Столкнувшись с лишением неестественнейшего свойства, он проявлял героическую сдержанность, она же откликалась страхом. Доведись ей оказаться на его месте, она не была бы столь добра, она, верно, с наступлением вечера и не думала бы о здоровье супруги, напротив, попросту вкусила бы наслаждение, положившись в остальном на авось. И если случится худшее, почему бы не начать все сначала, радоваться жизни, не тяготясь более небрачной супругой и издержками на нее? Все эти долгие годы Констанс не заслуживала его добросердечия, она лишь требовала длить великодушие бесконечно, между тем лишая Джозефа его прав.

Значит, именно ей, жесточайше стесненной собственным нездоровьем, предстоит выправить превратную колею. Этим радужным утром Констанс осознала, что в ее власти — преподнести супругу дар, кой его окрылит. Она едва способна была сдержать себя, когда увидела, что способна осчастливить Джозефа одним лишь жестом, дать ему понять: ее сердце принадлежит ему, ее мысли естественным образом и вопреки всему вернулись к его довольству. Конечно, этот дар также служил нечаянно и ее целям, но вовсе не потому был ею замыслен.

Я с легкостью воображаю самообман, обуявший Констанс на этой стадии ее отчаянных и устрашенных борений, а также летучее, но сумбурное облегчение, кое она, должно быть, ощутила по избрании столь смехотворного средства, уподобясь любителю опия либо женщине, охваченной сновидением: она возродит для Джозефа домашнюю лабораторию — и все переменится к лучшему!..

О, сколь беспощадна она была все эти годы, сколь безжалостно злоупотребляла детским голосочком, настроенным в точности, дабы очаровывать молодого мужа, заставляя того исполнять ее желания: «Этой крошечной пахучей комнатке, разумеется, судьба сделаться детской, не правда ли, папочка?» И он привлек супругу к себе, облобызал ее, шепча: «Я полагаю, судьба ее именно такова». Его руки сжали ее, а назавтра он принялся упаковывать рабочие принадлежности.

Констанс застанет его врасплох своей изобретательностью, и, возможно, меж ними пробудится по меньшей мере искра взаиморасположения. Располагая лабораторией в доме, Джозеф смог бы давать Ангелике, если уж он настаивает, какие-нибудь уроки своей зловонной химии.

Либо, если он и в самом деле намеревался следовать сказанному, эту комнату может посещать, уделяя час-другой обучению, школьный наставник. Что еще замечательнее, Джозеф будет знать, что имеет власть над особым, неприкосновенным помещением, а значит, возможно, исчезнет нужда в иных комнатах.

Она не могла дожидаться вечера, дабы преподнести супругу свой дар и узреть цветение его довольства ею. Она доставит ему эту радость немедленно и по возвращении прикажет Норе переместить имущество Ангелики наверх сей же день. Оставив Ангелику, что все еще злилась на мать, под присмотром Норы, Констанс вышла из дому, села в омнибус, коим, вероятно, пользовался ее муж, пустилась в прогулку по улицам, что, скорее всего, помнили его поступь.

Она подмечала то, что Джозеф, очевидно, видел всякое утро, воображая, как он направляется к каждодневным ученым занятиям, дабы снискать семье достойное существование. Вид лошади, что пьет воду, мог напомнить что-то, и еще что-то, и затем еще что-то, а на конце соплетшегося вервия мудрости ждет ошеломляющее прояснение, и чрез него придумывается лекарство от какого-нибудь недуга. Благоухание корзинки цветочницы скоро пересиливается смрадом ветоши, сложенной в горки, либо апельсинной пирамидой на торговом лотке, гниющей с основания: глазам Джозефа город представал паутиной, в коей переплелись болезнь и здоровье, и разумным ученым надлежало их развести.

15
{"b":"138569","o":1}