В августе Лотти вместе с матерью и тетей Шарлоттой отправились на один из летних курортов на берегу Мичигана, где они проводили каждое лето. Пейсоны снимали небольшую дачу в три комнаты неподалеку от отеля, с верандой, обвитой диким виноградом, и крошечным садиком. Днем Лотти чувствовала себя еще сносно. Миссис Пейсон часто уходила на партию бриджа. Тетя Шарлотта покачивалась в кресле с вязаньем в руках и провожала глазами молодых девушек в ярких легких свитерах, белых туфлях без каблуков и шуршащих юбках. Иногда Лотти даже играла в гольф, когда мать и тетя Шарлотта дремали или благодушествовали на веранде дачи или отеля. На неделе мужчин было мало, но по пятницам пароходы и поезда привозили толпу мужей и женихов на субботу и воскресенье. По субботам устраивались танцевальные вечера. Лотти, сидя на веранде дачи, слушала доносившуюся до нее музыку. Мать и тетя Шарлотта укладывались спать самое позднее в половине одиннадцатого, а частенько и на час раньше. И эти вечера бывали неописуемо ужасны. В долгие, черные, бархатные ночи Лотти сидела одна на веранде, охраняя сон двух спящих старух и вперив взгляд в темноту. Громко стрекотали кузнечики. Со стороны отеля доносился молодой девичий смех. Порой раздавался низкий мужской голос – какая-то парочка проходила мимо. Мотылек бился головой о стеклянную дверь. Группа спешащей из отеля домой прислуги нарушала тишину. Вечера были неописуемо ужасны.

Лотти Пейсон последний раз так проводила август. В августе же следующего года она, сидя уже в мастерской Красного Креста на Мичиган-авеню, резала марлю, свертывала бинты, простегивала теплые куртки и размышляла о том, что беседы женщин, работающих за длинными столами и склонившихся над швейными машинами, поразительно напоминают болтовню в светлой памяти «Кружке для чтения». Впрочем, этот кружок был здесь представлен почти в полном составе. Лица его членов, в рамках белых наколок сестер милосердия, казались странно просветленными. Одна Бекки Шефер носила свой чепец с несколько залихватским видом. Она была «капитаном отряда», и ей по должности была присвоена алая наколка. Бекки походила на Кармен, забредшую в женский монастырь. Лотти работала в мастерской три раза в неделю. Миссис Пейсон занялась продажей облигаций займа Свободы с уверенностью и сноровкой профессионала. Что касается тети Шарлотты, то ее руки, которые так бойко шили, кроили и стегали в шестидесятые годы и даже создали знаменитое одеяло в семидесятые, не потеряли своей ловкости и поныне. Она вязала с поистине фантастической быстротой и совершенством, заканчивая свитер в три дня, пару носков – в два часа. Сверх того она складывала и свертывала перевязочные материалы, записавшись в мастерскую Красного Креста, открытую в гостиной ближайшего отеля. Даже Жаннета была заражена общим энтузиазмом. Как стенографистка она получала неслыханное для этого времени жалованье, и хоть и не в силах была отказаться от шелковых чулок, дорогих блузок и перчаток и поговаривала даже о меховом пальто на зиму (каждая уважающая себя стенографистка непременно должна обзавестись таковым к декабрю), денег тем не менее у нее оставалось достаточно, чтобы делать щедрые пожертвования во всевозможные фонды, ассоциации и комитеты помощи жертвам войны, растущие, как грибы после дождя. Она давно уже выплатила сто долларов своему брату Отто, ушедшему на войну с первым набором. Даже Гульда сменила свои многомильные кружева на клубок шерсти. Генри Кемп работал по вечерам в окружной вербовочной комиссии. Чарли танцевала в благотворительных спектаклях и записалась на воскресные дни на амплуа запасного шофера. Из всего семейства одна Белла оставалась в стороне. Правда, время от времени она лениво садилась за вязанье, но от шитья в мастерских, говорила она, у нее болит голова, а царящая там сумятица неблагоприятно отражается на ее пищеварении. Она была против войны, против принудительного набора, против Вильсона.

А Бен Гарц преуспевал. Тот, кто когда-либо сомневался в наличии у него дара коммерческого предвидения, должен был навеки умолкнуть. На руке каждого защитника отечества – будь то рекрут или генерал, матрос или адмирал – красовались часы. И когда теперь Бен Гарц предлагал Кемпу толстенную сигару, Генри нехотя, но почтительно брал ее в руки, одобрительно разглядывал красный с золотом кант и уже не предлагал свои, значительно худшей марки.

– Выкурю ее после обеда, – говорил он и засовывал в жилетный карман.

Генри постарел за последний год. Торговля у него шла из рук вон плохо, товары американского производства не пользовались спросом.

Зимой, перед началом войны, в феврале 1917 года Чарли в один прекрасный вечер объявила отцу и матери, что намеревается стать женой Джесси Дика, когда ей исполнится двадцать, то есть в июне месяце. Джесси получил место фельетониста в Чикагском информационном бюро и кинорецензента в одной из вечерних газет. Его корреспонденции в этой новой для него области отличались такой же силой и выразительностью, как и его поэтические опыты.

– Ну разве я не была права? – спросила миссис Пейсон Беллу. – Недаром она, словно кокотка, говорила об этих… пяти детях!

– У кокоток не бывает по пяти детей, – довольно неудачно отпарировала Белла.

Миссис Пейсон убеждала свою дочь в необходимости принять немедленные меры к пресечению сумасшедшего замысла Чарли.

– Ты должна этому помешать, вот и все.

– Как помешать?

– Как! Запретить и кончено.

Белла только улыбнулась:

– О, мама, до чего ты странная! В наше время родителям так же невозможно запретить дочери выйти замуж за кого она хочет, как посадить ее на цепь в башне.

– Позволь мне с ней поговорить, – сказала миссис Керри Пейсон. – Я сумею найти для нее несколько теплых слов.

Несколько теплых слов свелись к тому, что она назвала Джесси Дика сыном мясника, бездельником и щелкопером, не умеющим заработать себе на хлеб насущный. Чарли выслушала ее со стальным блеском глаз. Затем она заговорила спокойно, убедительно, с потрясающим чувством собственного достоинства и необычайно эффектно.

– Вы – моя бабушка, но это не дает вам права говорить со мной так неуважительно, как вы только что себе позволили.

– Неуважение?! К тебе? Ну, честное слово!..

– Я понимаю, что это вас поражает. Но если бы в писании было сказано: «Чти сыновей своих и дочерей твоих» наряду с заповедью: «Чти отца твоего и мать твою», то мир был бы избавлен от многих неприятностей. Вы никогда не уважали членов своей семьи. Вы не относились с уважением ни к Лотти, ни к маме, ни к отцу, ни к тете Шарлотте. Понятно, что и меня вы не уважаете. Я и не жду от вас другого. Я выхожу замуж за Джесси Дика потому, что хочу быть именно его женой. Может быть, я делаю ошибку, но если это так, я готова расплатиться за нее. Во всяком случае, мне придется упрекать только самое себя.

– Вы, современные дети, воображаете себя всезнающими, но вы ошибаетесь. Погоди, увидишь. Я знаю!

– Ничего вы не знаете. Ничего вы не знали, когда выходили замуж. Вы думали, что делаете хорошую партию, а оказалось, что ваш муж негодяй и мошенник. Простите, если я огорчила вас, но вы меня на это вызвали. Если же я неправа, то, по крайней мере, я иду на это с открытыми глазами. Я знаю все слабости Джесси Дика и люблю их. Через пять лет он будет знаменитым американским поэтом, если не самым знаменитым. Я знаю все, что ему нужно, и знаю, что я ему нужна. Может быть, со временем он уйдет к другой…

– Чарли, как смеешь ты говорить такие вещи.

– …но он вернется ко мне, я знаю. Свое место у Шильда я сохраню. Через два или три года я буду получать очень солидное жалованье.

– А пока где ты будешь жить, позволь тебя спросить? Твой отец не в состоянии выдержать зятя-поэта, свалившегося ему как снег на голову. Впрочем, может быть, ты предполагаешь поселиться в чулане за гастрономическим магазином?

– Мы нашли маленький коттедж в Гэббард-Вудсе. Я бы очень хотела, чтобы вы в нем побывали, когда будете чувствовать себя лучше. Принадлежит он Дорну, художнику-пейзажисту. В нем три комнаты, камин в нем не тянет, водопровод не действует, окна не закрываются. Стоит этот домик на самом краю большого-большого оврага, и от одной мысли о нем я чувствую радость. А теперь, бабушка, я хочу вас поцеловать, что, по-моему, страшно мило с моей стороны, принимая во внимание все эти обстоятельства, милая вы моя, старомодная старушка!