– Какой странный, неестественный сюжет, не правда ли?

Указательный палец тети Шарлотты описывал круг за кругом по черному шелковому колену. Лотти прочла ей вслух этот рассказ.

– Нет. Он очень правдив. И естествен.

– Не понимаю, как можешь ты говорить такие вещи. Ну, когда тебе было около сорока…

– Когда мне было тридцать пять или сорок, у меня были ты и Белла. То есть я могла нянчить вас, смотреть за вами. Я не говорю, что убежала бы с первым встречным, если бы вас не было, но и не говорю, что не сделала бы этого. Всякий раз, когда я вытирала вам носы, или одевала вас, или шлепала, чтобы вы не капризничали, это… это…

– Как бы помогало тебе выпустить пар, хочешь ты сказать? – подсказала ей Лотти недостающую метафору.

– Да. От тридцати пяти лет до сорока – вот когда нужно смотреть в оба. До этого возраста вы можете издеваться над природой, но затем она оборачивается и жестоко мстит за себя.

– Однако взгляни на всех моих знакомых девушек – моего возраста и старше: они счастливы, заняты делом и удовлетворены.

В темных глазах под густыми черными бровями появилось мягкое, нежное выражение. С высоты своей старости, умудренная тяжким жизненным опытом, она изрекла:

– Женщины – удивительный народ, Лотти. Да, удивительный! Большое счастье для человечества, что мужчины на них не похожи: не похожи в смысле самообладания и так далее. А то, пожалуй, самого человечества не существовало бы!..

Итак, Лотти Пейсон размашисто шагает, торопясь домой сквозь предвечерний туман. Проказливый мартовский ветер раздувает ее юбки – нет, юбку: дело происходит в 1916 году и дамы не признают нижних юбок. Она торопится домой, побывав «на чашке чая» у подруги.

За последние годы Лотти почти забросила эти вечеринки. Перестала она бывать на них отчасти по собственному желанию, отчасти благодаря обстоятельствам. Другие интересы отвлекли ее от встреч с бывшими подругами по школе. Она сделалась поддержкой, на которую все сильнее и сильнее опирались две женщины, жившие вместе с нею. Лотти Пейсон была главной хозяйкой, но не имела в доме авторитета. Ибо миссис Пейсон все еще держала в своих руках бразды правления.

Традиция собираться на чашку чая лет семь-восемь тому назад положила начало «Кружку для совместного чтения», разумеется, серьезного чтения. Эффи Кэс заявила:

– Нам нужно заниматься своим развитием, а не читать что попало. По-моему, лучше всего начать с немецких поэтов – Гете и других.

Так они и начали с Гете и других, но увидели, что дело подвигается очень туго. Поэтому, промучившись год над гортанными звуками немецкой речи, занялись французским языком по разговорному методу. Затем обратились к современной американской литературе и наконец, постепенно опускаясь, дошли до бесед по текущим вопросам, Беседы эти вела специально приглашенная дама, бывшая председательница какого-то общества, преподносившая им кисловатую окрошку, в которой было всего понемногу: и политика, и новейшие изобретения, и сплетни, и моды, и рабочий вопрос, и светские новости, и уголовщина, и события в мире коронованных особ. Однажды, когда эта особа не явилась из-за гриппа или сильной простуды на очередное собрание, одна из участниц рискнула в последнюю минуту предложить:

– Не сыграть ли нам в бридж?

После сего дамский кружок занимался попеременно то бриджем, то шитьем, то еще чем-то…

В самом начале установилось правило относительно угощения.

– Никаких затей, – решили они, – ничего, кроме кофе или чая с сухарями. Ну, пожалуй, еще клубничное варенье или что-нибудь в этом роде. Но ни в коем случае не больше.

Компоты, кексы и мороженое начального периода были признаны неуместными и изгнаны со стола.

Кроме того, в моду вошел метод Бантинга (лондонский купец, проповедовавший систему воздержания от пищи, вызывающей отложение жира, в качестве средства для похудения), а дамы эти приближались к тридцати годам, некоторые даже перешли этот коварный возраст, когда жирок исподтишка подбирается к бедрам, рукам и лопаткам и, раз осев там, уже не исчезает. Но правило относительно стола мало-помалу извратилось так же, как и первоначальная цель так называемого «кружка». Чем меньше они читали, тем больше ели. Бекки Шефер, например, изобрела и предложила однажды своим гостям какой-то замысловатый компот. На следующем заседании, состоявшемся у Эффи Кэс, последняя подала этот компот в миниатюрных корзиночках из выдолбленных апельсинов. Половина кожицы была искусно срезана и от нее оставалась только тонкая полоска, шедшая через вершину и игравшая роль ручки корзинки. После таких достижений чай с сухарями отошел в область преданий. Правда, параллельно с этим некоторые члены бывшего «Кружка для совместного чтения» стали появляться все реже и реже и наконец совсем исчезли с горизонта. Эти отступницы были более серьезно настроенные участницы собраний. Что же касается Лотти Пейсон, то вся ее молодость и здоровье, вся ее сила и энергия были посвящены уходу за двумя старухами. Из них одна принимала это как должное, другая продолжала возмущаться и протестовать. «Кружок» давно перестал существовать для Лотти.

По утрам она отвозила мать на рынок в дряхлом электрическом автомобиле. Миссис Пейсон редко правила автомобилем. Ревматизм, от которого она страдала, сделал бессильной ее левую руку. Когда-то, в дни молодости, электромобиль считался отличным автомобилем, но долгие годы службы вконец расшатали его и отняли жизненную силу у ее батарей. Последние были теперь так же ненадежны, как старое усталое сердце, каждую минуту готовое остановиться. Для того чтобы справиться с непослушным стартером, требовались сильные молодые руки и хорошо тренированные мускулы. Когда Пейсоны тряслись в этой ревматической посудине, высокомерные, полные презрения автомобили с бензиновыми двигателями нетерпеливо гудели сзади, причем шоферы нередко отпускали оскорбительные шутки по адресу «погребальных дрог».

В этой-то колеснице Лотти обычно сидела у рынка, читая «Обозрение» (влияние судьи Бартон), в то время как миссис Пейсон вела продолжительные и ожесточенные переговоры с Густавом. Красное лицо Густава, выглядывавшее из огромного белоснежного фартука, становилось все краснее и заметно теряло свое добродушие по мере того, как миссис Пейсон нагружалась продуктами. Молодой картофель. Кусок бараньего огузка. Пучок латука. Корзинка персиков. Отрывки разговора доносились до Лотти.

– Накажи меня Бог, миссис Пейсон, ежели я наживаю на этом товаре больше двух-трех центов. Ведь мне-то жить тоже надо… Да ну, миссис Пейсон, вы просто не хотите купить! Эти персики совсем мягкие… А вот самые свежие, сегодня утром с Мичигана. Я их собственноручно выбирал.

Безапелляционный голос миссис Пейсон заявлял:

– Для варки годятся.

– Слушаюсь. Ваше дело. Вам их есть, не мне. Только не говорите завтра, что они оказались плохими.

Завалив покупками переднее сиденье автомобиля, миссис Пейсон пускалась в обратный путь, сердито ворча, Теперь Густав для нее больше не существует. Этакий разбойник! Двадцать семь центов за фунт баранины!

– Но, мама, Белла на прошлой неделе заплатила тридцать два цента. Помню, она говорила, что два или три года назад баранина стоила семь-восемь центов, а теперь – тридцать или тридцать два…

– О, Белла! Удивляюсь, что она хоть изредка покупает баранину! Вечно выходит из бюджета со своими грибными соусами, почками да бифштексами. В прежние годы я вела хозяйство целый месяц на те деньги, что она тратит за неделю. Не понимаю, как только Генри терпит…

Описанная процедура закупок занимала все утро, хотя и часа могло хватить с избытком. Возвратясь домой, миссис Пейсон обычно жаловалась на слабость. Покупки раскладывались на кухонном столе, и затем Гульда, их служанка, получала инструкцию:

– Положите латук в мокрую салфетку.

Гульда исполняла приказание.

– Вотрите немножко соли с уксусом в мясо.