Дверь открыла Гесси. Симпатичная молодая женщина, эта Гесси, способная, сдержанная, с чувством собственного достоинства. Она отличалась педантичностью, чистоплотностью и прямодушием.

– О-о, мисс Лотти! Как вы рано! Барыня еще не встала, а мисс Чарли в ванне.

– Ничего, Гесси. Я пришла к вам.

Глаза Гесси были красны от слез.

– Ах… Дженни…

Она повела Лотти на кухню. Мужественная молодая женщина, смотревшая на вещи трезво, принялась рассказывать о своих горестях, продолжая в то же время проворно делать свое дело. Лотти слушала рассказ Гесси о семье. Отчим – просто бездельник и пьяница. Мать вечно связывается с жильцами. И, наконец, Дженни. Дженни вовсе не испорчена. Она просто любит поразвлечься. Двое братьев, грубые, распутные парни, постоянно наскакивали на Дженни. Они не давали ей гулять со знакомыми ребятами. На улице орали на нее, так что от стыда она не знала, куда деваться. Они хотели выдать ее замуж за одного из жильцов. Правда, у него куча денег, только он стар, как отец Дженни. Дженни же только семнадцать… Все это поведала Гесси, проворно шмыгая от стола к раковине, от раковины к плите.

– Семнадцать! Почему бы ей не уйти из дома и не поискать себе место, как сделали вы, Гесси?

– Но Дженни, по-видимому, не создана для такой работы.

– Вот Дженни какая!

Гесси вытащила из кармана захватанный конверт, вынула из него мокрыми пальцами нацарапанное карандашом письмо и указала на подпись. Письмо было от Дженни к сестре и подписано с закорючками и росчерками: «Жаннета».

– Так, так, – сказала Лотти, – понимаю!

Дженни работала на фабрике и платила родным за стол. По вечерам и по воскресеньям она помогала в работе по дому. Но на нее вечно орали. И вот Дженни забрала сотню долларов и убежала из дому.

– О, Дженни умница и такая ловкая, – сказала в заключение Гесси, – ловкая, как машина! Может, в голове цифры складывать. Когда она окончила школу, она хотела учиться печатать на пишущей машинке, чтобы работать в конторе, но мамаша и братья не пустили. Орали, орали на нее, и вот Дженни на фабрике.

Лотти все было ясно. Недаром она часто подолгу бывала у судьи Бартон.

– Вы со мной не хотите пойти, Гесси?

Та энергично замотала головой.

– Нет, лучше идите без меня. Я сразу начну реветь, Дженни начнет реветь, мамаша начнет выть и…

– Хорошо, хорошо, Гесси… Чьи это были деньги?

– Брата Отто. Ох, он совсем взбесился. Говорит, что упрячет Дженни в тюрьму…

– Ну нет, Гесси! Без судьи Бартон он это сделать не может, а она ни за что…

Гесси исчезла в своей каморке и вынырнула оттуда с пачкой засаленных бумажек в руке. Она протянула их Лотти.

– Здесь больше пятидесяти долларов. Я их скопила. Дайте их судье, чтобы он не засадил Дженни в тюрьму.

Гесси принадлежала к классу людей, для которых сто долларов недостижимая сумма.

– Ах, Гесси, смешная вы! Судья – женщина. И вообще, не дело подкупать…

– Да ну-у? Женщина? В жизни такого не слыхала!

– Представьте себе, да! И Дженни в тюрьму не посадят. Обещаю вам.

По коридору мчалась фигурка в чесучовом купальном халатике, перехваченном в талии шнурком, тоненькая и скользкая, как золотая рыбка, – Чарли.

– Я слышала, как ты пришла. Кончила с Гесси? Тогда пойдем ко мне. Поболтаем, пока я буду одеваться. Потом поедешь быстрее и наверстаешь потерянное время. Ну пожалуйста! Ты сговорилась с Гесси?

– Да-а, – благодушно сказала Гесси, но удивленное выражение словно застыло на ее лице. – Да! Подумайте, судья – женщина. Никогда в жизни…

– Гесси, будьте добренькая, подайте мне завтрак на веранду? Утро такое хмурое. Я через пять минут…

Действительно, больше пяти минут не потребовалось. Наблюдая за тем, как одевается Чарли, Лотти пыталась представить, что подумали бы об этом бабушка или двоюродная бабка молодой особы. О прабабушке и говорить нечего. Лотти решила, что эта давно лежащая в сырой земле викторианская леди, запакованная с головы до ног в полотно, кисею, шерсть и сукно, опутанная бесчисленными шнурками, тесемками и проволокой, несомненно упала бы в обморок от такого зрелища. Детали туалета Чарли были удивительно немногочисленны и просты. Обыкновенно ее туалет состоял из трех полувоздушных предметов, не считая чулок и ботинок. В данный момент она начала в них облачаться. Сначала она туго натянула чулки, затем скатала их валиком чуть пониже колена. Стянув лишнюю часть плотным жгутом, она подсунула его под валик, который скатала еще и закрепила дюйма на три ниже колена в виде искусно сделанного шелкового браслета. И чулок держался плотно без всяких подвязок. Далее шла пара легких и коротеньких штанишек вязаного шелка, маленькая прямая сорочка, подхваченная на плечах лентами, и лифчик, стягивающий юную грудь. Поверх этой призрачной основы – легкое, тоненькое и короткое платье. Вот и все. Но ведь она – гибкий стебелек, легкая былинка, стрела звенящая (см. стихотворение, посвященное Ш. К. в «Ежемесячнике поэзии» за февраль, подписанное Джесси Дик). Волосы она свернула в узел, который обезобразил бы каждую, но не Чарли. Надув губки, она критически оглядела себя в зеркало. Хулители говорили, что у Чарли чересчур полные губы. Чарли ненавидела свои губы, считая их грубыми и чувственными. Некоторые были другого мнения (см. стихотворение «Ваши губы» в июньском номере журнала «Век»).

– Ну вот, – сказала Чарли и отвернулась от зеркала. – Прошло ровно пять минут.

– По-твоему, ты одета?

– Ну да. А что…

– По-моему, это только эскиз костюма. Но, пожалуй, так тоже ничего: во всяком случае, ты прикрыта. Но, надеюсь, твоя бабушка никогда не увидит того, что видела я сегодня. Рядом с тобой Я чувствую себя пожилым, зашитым на зиму эскимосом.

Чарли выразительно пожала плечами:

– Терпеть не могу наворачивать на себя кучу всяких вещей.

На теплой веранде ее ожидал поднос с фруктами, поджаренными ломтиками хлеба, дымящимся шоколадом.

– Мне нужно идти, – бормотала Лотти, стоя в дверях и наблюдая за племянницей.

Чарли приступила к завтраку с таким аппетитом, что, глядя на нее, невольно тоже хотелось есть. С восхищением зажмурилась она после первого глотка шоколада.

– У-у, горячо! Так ты решительно отказываешься? И она быстро и основательно справилась со всем.

Сидя в беспощадном свете многооконной комнаты, она казалась такой же розовой, свежей и ясноглазой, как всегда.

Лотти принялась застегивать жакет. Чарли гоняла крошки хлеба по тарелке.

– Какого ты мнения о нем?

Лотти знала полный набор кавалеров Чарли. Но ни разу Чарли не интересовалась мнением о них Лотти.

– Очаровательный юноша и совсем не похож на поэта…

– Они всегда не похожи. Я имею в виду настоящих поэтов… И ты действительно находишь его очаровательным?

– Как и твоя мать. Вчера она с энтузиазмом отзывалась… о его произведениях.

– М-м-м! Мама пристрастна к молодым поэтам.

Между Чарли и ее матерью существовал как бы неписаный договор. Чарли успешно командовала целыми ротами преданных ей молодых людей различного роста, звания и состояния. Молодых людей, любивших дальние прогулки и придорожные ресторанчики; молодых людей, предпочитавших танцевать на вечерах; молодых людей, сопровождавших ее на симфонические концерты; молодых людей, читавших ей вслух. И миссис Белла Кемп, еще молодая и привлекательная, несмотря на двадцатилетнее супружество, с удовольствием болтала с этими стройными юнцами. Это был изящный, крепкий народ. Пожатие их рук вдавливало вам кольца в пальцы. Они смотрели вам в глаза – и слегка краснели, Их профили могли затмить любую звезду экрана. Их талии сделали бы честь любой девице – результат тенниса и бейсбола. И никаких нервов. Они были отнюдь не болтливы, но умели поговорить на обычные молодежные темы, как, скажем: рабочий вопрос, социализм, проблема пола, Фрейд, бейсбол, танцы и в последнее время – война. Некоторые из них горели желанием записаться в эскадрилью имени Лафайетта. Белла Кемп любила сидеть в кругу этой молодежи, и болтать, и смеяться, и покачивать своей туфелькой в воздухе. Чарли это знала. И мать понимала, что Чарли знает. Да, Чарли не надуть!