Дирк и его соседка некоторое время молчали.

Под умелой рукой Паулы автомобиль плавно несся по улицам. Когда он остановился у дома, где жил Дирк, она сказала:

– Я подымусь к тебе, хотя, я думаю, чаю у тебя не получишь?

– Нет, конечно. Что ты думаешь там увидеть? Обстановку молодого человека из английского романа?

Они поднялись на третий этаж. Паула оглядела все в комнате, но без особенного разочарования.

– А здесь не так плохо. Кто все это сделал? Она? Очень мило. Но, конечно, тебе надо бы иметь свою собственную элегантную квартирку и слугу-японца. Вот хотя бы для того, чтобы он делал то, что сейчас делаешь ты.

Дирк укладывал свой чемодан, не швыряя туда вещи, как попало, а складывал их аккуратно, как полагается сыну благоразумной матери.

– Да, конечно, – отвечал он угрюмо. – Моего жалованья как раз хватило бы на японца в костюмах из белоснежного полотна.

Паула расхаживала по передней части комнаты, то открывая какую-нибудь книгу, то дотрагиваясь до пепельницы, то выглядывая в окно или рассматривая одну из фотографий, то закуривая папиросу, взятую из ящика на столе. Непоседливая, порывистая, гибкая, похожая на кошечку.

– Я хочу прислать тебе кое-какие вещи для комнаты, Дирк.

– Ради Бога, не вздумай сделать это!

– Отчего же?

– Есть два сорта женщин. Этому я выучился в колледже. Одни, которые посылают мужчинам вещи, и другие, которые не делают этого.

– Как ты зол!

– Ты сама заставила меня сказать это. Ну, я готов.

Он запер свой чемодан.

– Сожалею, что не могу ничем тебя угостить.

У меня ничего нет. Даже стакана вина… и что еще полагается в романах? Ах да – бисквита к вину!

Вот они снова в автомобиле и плавно скользят вдоль Шеридан-Роуд, огибают Эванстон, минуют предместья.

– Мы назвали нашу усадьбу «Штормвуд»[4], – рассказывала ему Паула. – И никто из посторонних не подозревает, какое это подходящее для нашего жилища название. Не хмурься, сделай милость. Я не собираюсь поверять тебе свои семейные неприятности. И не вздумай мне говорить, что я сама на них напросилась… Ну как служба?

– Хорошего мало.

– Тебе не нравится эта работа?

– Она мне до некоторой степени нравится, но только до некоторой степени. Видишь ли, все мы заканчиваем университет с уверенностью, что через сутки станем знаменитостями первой величины. А я вот провел последние два дня, вычерчивая план витрин мануфактуры и галантереи в каждом из этажей нового здания, которое будет строиться на углу Милс-авеню и Эшланда.

– Ну так отчего бы тебе не бросить все это?

Он был поражен.

– Бросить! Что ты хочешь сказать?

– Оставить все это. Делать что-нибудь, что даст быстрые результаты. Ты уже не в том возрасте, когда сидят и выжидают. Ты будешь еще двадцать лет сидеть и обдумывать проект большого готического сооружения, для того чтобы украсить знаменитый бульвар Мичиган, о котором все столько кричат! И превратишься тем временем в среднего человека, живущего в доме среднего типа, в районе, где селятся представители среднего класса, и имеющего жену среднего качества!

– Быть может, – был ответ. – А быть может я стану чикагским сэром Кристофом Рэном.

– А кто это такой?

– Боже милостивый! Сколько раз ты бывала в Лондоне?

– Три раза.

– В следующий раз, когда будешь там, удостой вниманием премилую маленькую постройку, которая зовется собором Святого Павла. Я никогда не видел его, но о нем столько говорили!

Они доехали уже до ворот Штормвуда. Деревья и кусты были еще обнажены, но трава повсюду уже зеленела. В угасающем свете дня виднелась вдали блестящая поверхность озера. Под сверкающими красками заката она напоминала расплавленный сапфир.

Последний поворот. Аллея кленов. В конце ее – дом, массивный, с колоннадой и портиком. Дверь уже была открыта, когда они подъехали к подъезду. Горничная в чепчике и переднике встретила их, а дверцу автомобиля распахнул какой-то мужчина, почтительно приветствовавший Паулу.

– Он отнесет твой чемодан наверх, – сказала Паула Дирку.

– Как ваши ребятишки, Анна? А что, мистер Шторм уже здесь?

– Он звонил, миссис Шторм. Он сказал, что приедет поздно, в десять или еще позже. Так что просит не ждать его к обеду.

Паула от роли опытного, ловкого и бесстрашного шофера теперь сразу перешла к роли хозяйки дома, спокойно за всем наблюдавшей, отдававшей распоряжения одним только кивком головы или даже движением бровей.

Не пожелает ли Дирк сначала пройти к себе? Или, может быть, он хотел бы взглянуть на малюток, раньше, чем они уснут, хотя няня еще, пожалуй, выставит его из детской. Она строгая особа, эта британка. Обед в половине восьмого. Он может не переодеваться, если ему не хочется. Здесь все было очень чопорно, но они упростили это.

(Дирк на следующий день насчитал тринадцать слуг только в доме, не побывав ни на кухне, ни на конюшне, ни в прачечной и тому подобных местах.)

Комната, ему отведенная, показалась Дирку довольно безвкусной. Просторное четырехугольное, помещение с узкими окнами с двух сторон. Озеро было видно лишь в одно из этих окон, и то едва-едва.

Видимо, в комнатах, выходивших на озеро, устроены были спальни хозяев. В среде, из которой вышли родные Дирка, и по кодексу, принятому в доме его матери, гостям полагалось все самое лучшее. Здесь же у богачей и светских людей, очевидно, лучшее предоставлялось хозяевам, гостя же устраивали удобно, но не уделяли его устройству особенного внимания. Чемодан его был уже распакован и отнесен в кладовую до его прихода в комнату. «Надо рассказать все это Селине», – подумал он, усмехаясь, и критически оглядел комнату. Она была отделана во французском вкусе: всюду – розовая с золотом парча, кружева кремового оттенка и розовые бутоны. «Чересчур слащаво для мужской комнаты», – решил Дирк и наклонился к стулу подле места, где стояло «fauteuil»[5]. Он подумал с тайным удовлетворением, что произносит правильно по-французски. Повсюду высокие зеркала, шелковые драпировки, кремовый шелк на стенах. Кровать вся в кружевах, с покрывалом из розового атласа. Он распахнул дверь в ванную: она была много больше его алькова на Демин-Плейс. Ванна была великолепна – голубая с белым. И повсюду белые и голубые полотенца, полотенца и полотенца, от тонких, узких, вышитых до мохнатых простыней величиной с добрый ковер.

Дирк был ошеломлен, несмотря на оборонительную критическую позицию, занятую с самого отъезда сюда.

Он решил принять ванну и переодеться к обеду и был доволен, что сделал это, когда спустился в столовую и увидел Паулу в черном шифоне перед камином в большой комнате, которую она называла библиотекой. Дирк подумал, что она очень эффектна в этом туалете, с жемчугом на шее. Он не хотел замечать этого и все-таки видел и овальное лицо с большими, скошенными в уголках, глазами, и длинную гибкую шею, и пышные волосы, зачесанные высоко и открывавшие маленькие уши.

– У тебя прямо-таки угрожающий вид, – заметила Паула при виде гостя.

– Этому виной голод, – отвечал Дирк, – он придает что-то зверское моим кротким голландским чертам. Скажи, Паула, почему ты называешь эту комнату библиотекой?

Пустые полки занимали все стены. В этой комнате должны были, видимо, храниться сотни томов, но их было в настоящее время не больше пятидесяти – шестидесяти, сиротливо стоявших или лежавших в беспорядке то тут, то там.

Паула засмеялась:

– Тебя смущает беспорядок на полках, я вижу? Теодор купил это поместье, знаешь ли, таким, какое оно есть. У нас, разумеется, достаточно книг в городе, но здесь я мало читаю. А Теодор! Я думаю, вряд ли он в своей жизни пробовал читать что-либо, кроме уголовных романов и газет.

Дирк уверял себя, что Пауле заранее было известно, что муж приедет не ранее десяти, и она умышленно подстроила этот обед вдвоем. Поэтому он почувствовал себя слегка задетым, когда Паула сказала: