– Ну вот, оттого-то я тебе и толкую сегодня, что надо делать. Мы поедем за город завтра, Па и я. У Дирка будет все, чтоб жить прекрасно. Об этом мы позаботимся.
Но Селина возразила:
– Но я хочу сама об этом позаботиться, вот в чем дело. Сама сделать все для него. Я сумею. Только от меня он должен получить все, что украсит ему жизнь.
– Но это эгоизм, Селина!
– Я этого не думаю. Ведь я хочу жить только для Дирка.
На другой день, около полудня, Верхняя Прерия, заслышав непривычный шум мотора, кинулась к окнам и калиткам и была немало поражена, увидев Селину де Ионг в ее бесформенной фетровой шляпе и сияющего Дирка в блестящем красном автомобиле, мчавшемся по Гельстедской дороге и перепугавшем всех фермерских лошадей. Куда девалась кляча де Ионгов, собака Пом и повозка с овощами? Верхняя Прерия пребывала в состоянии неудовлетворенного любопытства целых двадцать четыре часа.
Идея такого помпезного возвращения принадлежала Юлии; Селина подчинилась, она слишком была утомлена, чтобы спорить с кем-нибудь. Захоти Юлия отправить ее в Ай-Прери в башенке на спине слона, Селина бы и на это согласилась, – скорее, не могла бы протестовать.
– Я вас доставлю домой в один миг, – энергично заявила Юлия. – Ты похожа на привидение, а малыш – совсем сонный. Я позвоню папе, и он отошлет твою тележку на ферму с кем-нибудь из своих конюхов. Предоставь все мне! И неужели ты никогда еще не ездила в автомобиле? Ничего в этом нет особенного. Я люблю больше лошадей, и Па тоже.
Дирк принял новость, как нечто вполне естественное, приспособившись быстро, как все дети, к перемене их положения. Малыш даже заявил важно, что у него будет непременно такой же автомобиль, когда он вырастет, и он будет мчаться даже быстрее, чем этот.
Ян Стин в первую минуту лишился от изумления дара речи.
Пока не прибыла тележка с лошадью, он считал, что та и другая таинственным образом пропали, а вдова де Ионг сошла с ума, чего и следовало ожидать.
На следующий день в легком фаэтоне, запряженном парой чудных серых, приехали Огаст Гемпель с Юлией. Но медленно поворачивавшийся мозг Яна больше не способен был уже воспринимать новые сюрпризы, и приезд этот оставил его довольно спокойным.
За двенадцать лет, отделявшие Гемпеля-мясоторговца от Гемпеля-учредителя общества упаковочных складов, он приобрел некоторый лоск и вальяжность. Весь седой в свои пятьдесят пять лет, краснолицый, он говорил почти без акцента, но вплетал в свою речь множество идиоматических выражений американских задворков.
За последние годы он стал туговат на ухо, так что, когда с ним говорили, он с усиленным вниманием глядел на собеседника, чтобы понять то, чего не мог расслышать. Одет Гемпель был в серый костюм, мягкую шляпу и ботинки с мягкими носами. Все это было дорогое и модное, но выглядело на нем, словно с чужого плеча.
Хозяйство Селины он осмотрел опытным быстрым глазом и спросил коротко:
– Желаете продать?
– Нет.
– Правильно. Через несколько лет эта земля будет стоить хороших денег.
Ему понадобилось не более пятнадцати минут, чтобы оценить всю собственность Селины от полей до риги, от риги до дома.
– Ну-с, так что же вы намерены делать, Селина?
Они сидели в прохладной маленькой гостиной, освещенной старинной голландской люстрой, разливавшей мягкий свет в комнате с тремя полками книг и прочим незатейливым убранством, придававшим гостиной уютный вид.
Дирк тем временем во дворе с одним из мальчиков Ван-Ройсов разглядывал серых рысаков Гемпеля. Ян возился на поле. Селина крепко стиснула свои руки с короткими обломанными ногтями, с загрубевшими и мозолистыми ладонями, руки, по которым, казалось, можно было прочесть всю историю последних двенадцати лет ее жизни.
– Я намерена остаться здесь работать на ферме и сделать ее доходной. Я сумею. Будущей весной моя спаржа начнет окупать расходы. Я больше не буду сажать обычные овощи, во всяком случае много. Хочу сделать упор на самый изысканный товар, для комиссионеров с Уотер-стрит. Хочу осушить дренажем низкие места. Удобрить их. Эта земля годами пустовала. Теперь она должна стать урожайной, если ее хорошо подготовить. А Дирк будет ходить в школу. В хорошую школу. И никогда мой сын не будет торговать на Сенном рынке. Никогда. Никогда.
Юлия зашевелилась на стуле, и шелк и бисер ее платья зашелестели. Она почувствовала свою беспомощность перед железной решимостью в тоне подруги.
– Да, но как же ты Селина?
– Я?
– Ну конечно. Ты говоришь так, словно ты-то сама не в счет. А твоя собственная жизнь? Существует уйма вещей, которые могли бы и тебя сделать счастливой.
– Да, моя жизнь не идет в счет. Я буду жить только для Дирка. Со всем другим я покончила. О, это вовсе не значит, что я разочарована в жизни, или чувствую себя побежденной, или что-нибудь в этом роде. Я просто хочу сказать, что я начала свою жизнь с ложными идеями. Теперь я вижу, в чем мои ошибки. И я должна уберечь Дирка от таких ошибок.
Тут Огаст Гемпель, раскачивавшийся на своем стуле и пристально глядевший на Селину, пока она говорила, принялся с отсутствующим видом рассматривать в окно своих серых.
Спустя некоторое время он заговорил, и речь его походила не на возражение или уговоры, а скорее на размышления вслух.
– Это, мне кажется, не наилучший способ исправлять ошибки. Каждый их делает сам и по своей воле. И смешно думать, что вы убережете кого-нибудь от его собственных проступков и просчетов.
После этой тирады он тихонько засвистел сквозь зубы и забарабанил согнутыми пальцами по столу.
– Смысл жизни, творческий труд, красота! – Селина говорила страстно, стремительно, не останавливаясь, – Я думала когда-то, что стоит захотеть этого, хотеть сильно и с верой – и оно придет. Надо только ждать и стараться жить как можно лучше, зная, что красота – вот она, близко уже. И тогда она придет. Так я думала. А теперь думаю иначе.
– Красота, – тихонько повторила Юлия, в простоте души предположив, что эта изможденная жалкая женщина сетовала на то, что она некрасива.
– Да, красота. Все, что ценно в жизни, все вместе я называю красотой. Ярко освещенные прекрасные комнаты. Сладкий отдых. Красочность. Работа. Книги. Музыка. Картины. Люди – всякие люди. Труд, который вы любите. И возможность расти, расти самому и видеть, как на глазах растут другие.
Вот что я называю красотой. И я хочу, чтоб все это было у Дирка.
Юлия кивала и поддакивала с умным видом, который принимают обыкновенно, когда не понимают ни слова из того, что сказано. Огаст Гемпель прокашлялся.
– Думаю, что я понял, к чему вы стремитесь, Селина. То же самое я чувствовал по отношению к Юле. Я хотел, чтоб у нее было все самое лучшее. И она это получила. Стоило бы ей захотеть луну с неба – и ее она бы получила.
– Никакой луны я не получала, Па, ничего подобного.
– Потому что не просила никогда.
– Ради Бога, – взмолилась наконец Юлия, – довольно разговоров, надо делать что-нибудь. Каждый, у кого есть хоть немного денег, может иметь и книги, и свечи, и работу, может глядеть на картины, сколько его душе угодно, если в этом все дело. Так будем же действовать! Па, ты уже, наверное, все взвесил и у тебя есть какие-то соображения. Пора нам услышать, что ты придумал.
Огаст Гемпель помолчал перед тем, как подать реплику:
– Если вы хотите посвятить всю свою жизнь тому, чтобы ваш мальчик был счастлив, то вы не такая умница, какой я вас считал. Вы попытаетесь жить его жизнью за него, так, что ли?
– Я не собираюсь прожить его жизнь за него; я хочу его научить жить так, чтоб его жизнь была полноценной, имела смысл.
– И вы думаете достичь этого, спасая его от Сенного рынка? А что, если это – его естественное место, где он найдет себя? Почем вы знаете? Обезьянничать в жизни не годится. Я каждый день отправлялся на скотопригонные рынки, входил в загоны для скота, беседовал с погонщиками, скотоводами и покупателями. Я могу на глаз определить вес свиньи и цену ей, и быка тоже. Мой зять, Майкл Арнольд, просиживает в конторе целый день, диктуя деловые письма и официальные бумаги. От его костюмов никогда не несет запахом скотного двора, как от моих… Я ничего не хочу сказать о нем худого, Юлия… Но бьюсь об заклад, что мой внук Евгений, – он выговорил это имя так, что видно было, как оно ему не нравилось, – Евгений, если он вообще будет заниматься делами, когда вырастет, – не станет и близко подходить к скотным рынкам. Его контора, ручаюсь вам, будет, к примеру, на Мэдисон-стрит, с видом на озеро, в каком-либо из новых домов. Вы будете отмахиваться от нашего дела с отвращением и не будете знать его.
