– Что за глупые речи? – Он сонно глядел на нее сквозь табачный дым, блаженно попыхивая трубкой.

Несмотря на то, что Селина работала так же тяжело, как любая жена фермера, одевалась так же просто и бедно, ничего не требовала для себя, муж продолжал смотреть на нее, как на некую роскошь, которую он себе позволил, на изысканную игрушку, приобретенную в минуту безумия. «Маленькая Лина» – звучало так бережно и одновременно снисходительно, что можно было подумать, будто ее балуют и лелеют. Да он, может быть, действительно так думал.

Когда Селина заговаривала о современных методах обработки земли, о книгах по сельскому хозяйству, Первус либо забавлялся, либо приходил в раздражение. Линней, Бурбенк – о них он и не слыхивал. Агрономические институты называл глупостью…

Он уверял, что Селина портит их мальчика. Частично, может быть, из ревности. «Вечно только мальчик да мальчик, ни о чем другом и не услышишь», – бормотал он, когда Селина принималась строить вслух планы относительно будущего Дирка или защищала его (иной раз и несправедливо). «Ты сделаешь из него мямлю, не няньчись ты с ним так». Время от времени Первус принимался закалять характер Дирка. Результат был довольно плачевный. Однажды дело чуть не окончилось драмой. Это было во время летних каникул. На песчаных холмах и в рощах вокруг Ай-Прери земля была сплошь покрыта темно-синим ковром совершенно уже спелой черники. Герти и Жозина Пуль отправились по ягоды и согласились взять с собой восьмилетнего Дирка, что было большой милостью со стороны таких взрослых девиц.

Но последние помидоры на ферме де Ионгов совсем созрели, и их пора было снимать – крепкие, сочные, алые шары, предназначавшиеся для Чикагского рынка. Первус собирался снимать их в тот же день. И в такой работе мальчик мог бы помочь. На вопрос Дирка: «Можно мне за ягодами? Черника совсем созрела, Герти и Жозина идут сегодня», его отец отрицательно покачал головой.

– Помидоры тоже уж спелые, и это важнее, чем твои ягоды. Вот всю эту полосу надо снять сегодня к четырем часам.

Селина подняла глаза, взглянула в лицо мужа, потом на сына и ничего не сказала. Но в выражении ее лица можно было прочитать: «Ведь он – еще ребенок. Пусть бы шел за ягодами. Отпусти его, Первус».

Дирк весь вспыхнул от огорчения и разочарования. Это было за утренним завтраком, день еще только занимался. Он глядел упорно в свою тарелку, губа у него дрожала, густые ресницы низко опустились на щеки. Первус поднялся, утерев рот рукой. Предстоял тяжелый день. «Когда мне было столько, сколько тебе теперь, Слоненок, я считал день очень легким, если только и надо было собрать помидоры с одной полосы».

Дирк взметнул глаза на отца.

– А когда я их все сорву, мне можно идти в рощу с Герти?

– Да это работа на весь день.

– Но если я сниму все, если я рано окончу, можно идти?

Первус усмехнулся:

– Да, снимешь все – можешь отправляться. Но не швыряй их в корзины, а укладывай их осторожно, смотри.

Про себя Селина решила помочь Дирку, но она знала, что освободится только после обеда. Роща, куда он собирался, была в трех милях от фермы. Чтобы попасть туда вовремя, Дирк должен был окончить работу не позже трех часов. У Селины же все утро было занято работой по дому.

Не было еще и шести, когда мальчик добрался до участка с помидорами. Принялся за работу с лихорадочной быстротой. Он срывал и складывал томаты в кучи. Алые гряды рдели на солнце, как кровь. Мальчик работал как машина, рассчитывая каждое движение, не отдыхая ни минуты. Было душное, знойное августовское утро. Пот струился по его лбу, намокли и потемнели белокурые волосы, щеки, сначала порозовевшие, затем покраснели, стали краснее плодов, которые он собирал. Когда наступило время обеда, он несколько раз шумно вздохнул, сев за стол, наскоро проглотил кое-что и снова убежал работать под палящим полуденным солнцем. Селина оставила невымытой, даже неубранной посуду со стола, собираясь пойти помочь мальчику. Но вмешался Первус.

– Он должен сделать все сам, – постановил он.

– Никогда ему не сделать это одному, Первус. Ведь ему только восемь лет.

– Когда мне было восемь…

И Первус оказался прав: мальчик очистил всю полосу к трем часам. Он пошел к колодцу, жадно напился студеной воды, опорожнив два больших ковшика один за другим, а третий вылил себе на пылавшую голову и шею. Потом схватил пустое ведро для ягод и помчался по пыльной дороге, через поля, несмотря на то, что зной был нестерпимый и в горячих душных волнах его, казалось, нельзя было ни дышать, ни двигаться по раскаленной сухой земле. Селина минуту постояла в дверях кухни, следя за сыном. Маленькая фигурка мальчика промелькнула по дороге и скрылась в роще.

Дирк нашел Герти и Жозину с нагруженными ягодами корзинами, перепачканными в чернике, с разодранными в кустарнике платьями. Он принялся рвать сочные синие ягоды и ел их при этом, не переставая. Когда Герти и Жозина собрались домой, через час после его прихода, он взял свое большое, до половины наполненное ягодами ведро, но почему-то ему вдруг стало трудно двигаться. С трудом доплелся он до дому поздно к вечеру, голова у него страшно болела и кружилась. Ночью у него началась горячка, он пролежал некоторое время в постели, и его жизни грозила серьезная опасность.

Сердце Селины разрывалось от ужаса, ненависти, отчаяния. Ненависти к мужу, который виноват был в болезни мальчика.

– Ты это сделал! Ты! Он – дитя, а ты заставил его работать, как взрослого мужчину. А если с ним теперь что-нибудь случится. Если он…

– Да я не думал, что малыш проделает все это. Я не просил его все снять и еще бежать затем по ягоды. Он спросил, можно ли будет, и я ответил – да. Если бы я сказал «нет», он бы огорчился.

– Все вы одинаковы. Вот пример – Ральф Пуль. Из него тоже хотели сделать непременно фермера – и искалечили ему жизнь.

– А что же такого, если хотят сделать фермером? Сама ты когда-то говорила, что труд фермера – великое дело.

– О да. Великое дело. Могло бы быть таким. Но оно… Ах, да что пользы говорить об этом сейчас. Взгляни на него! Не надо, Слоненок. Не надо, мальчик мой. Какая горячая у него голова. Посмотри-ка, Первус, не идут ли Ян с доктором? Нет? Вот горчичник. А ты уверен, что это поможет ему?..

В то время у фермеров еще не имелось ни телефонов, ни автомобилей, которые теперь распространены повсюду. Чтобы добраться до поселка к доктору и вернуться обратно на ферму, Яну Стину понадобилось несколько часов. Но все обошлось благополучно, и через несколько дней мальчик был на ногах, немного побледневший, но совершенно оправившийся. Селина однако долго не могла прийти в себя от пережитого и простить Первусу то, что тот оставался таким, каков он есть, и на сей раз как и прежде.

Первус был бережлив, как его предки, но не отличался другой их типичной чертой – проницательностью и тем, что называют коммерческой сметкой. Он стремился сберечь пенни – и терял фунты. Эта черта его характера явилась причиной его смерти. Сентябрь в том году выдался исключительно холодный и дождливый, что было редким явлением в Иллинойских прериях: здесь обычно сентябрь – это золотые, мягко нежащие дни и опаловые вечера.

Первус сильно страдал от ревматизма. Ему было уже за сорок, но это был все тот же красавец могучего телосложения и Селине было мучительно видеть его страдания; всегда особенно тяжело видеть страдающим очень сильное либо очень слабое существо. Первус по-прежнему три раза в неделю проделывал утомительные путешествия на базар в Чикаго; сентябрь – последний, великий месяц сезона овощей. Позже сентября остаются самые выносливые из них – капуста, свекла турнепс, морковь, тыква. Дороги уже превратились в сплошную грязь, в которой увязали колеса. Тот, кто завязнул, часто вынужден был ждать, пока проедет мимо кто-нибудь и поможет ему выбраться.

Первус выезжал очень рано, чтобы хватило времени пробираться окружным путем и объезжать самые скверные места на дороге в Чикаго.

И ездил непременно сам: Ян Стин был, по его мнению, чересчур стар, чересчур глуп и неопытен в деле сбыта, чтобы можно было посылать его вместо себя на рынок.