Син учился в Стэнфорде и, как многие жители Новой Англии, кто жил на Западном побережье, нахватался выраженьиц типа «мать твою» и сыпал ими тут и там, тогда как истинные калифорнийцы вовсе не слыли отъявленными сквернословами.

Я призадумалась и мысленно убрала просьбу Сина подать чипсы. Он был в Нью-Йорке, а Джей в Англии, и потому хрустеть вместе чипсами, смотреть футбол по телевизору и пить, проливая на пол, пиво друзья не могли. Наверное, мое имя просто упомянули в разговоре, а чипсы поедались в квартире Сина. Алекс услышала, о ком речь, подскочила к телефону и восторженно прокричала что-нибудь типа: «Она же моя самая лучшая подруга! Непременно позвони ей!»

Джей:

— А ее бабуся…

Алекс:

— При чем тут бабуся? Поверь, Элоиза потрясающая! Ну и совпадение!

Не исключалась, конечно, и вероятность того, что Алекс не стала меня рекламировать. В таком случае разговор произошел примерно такой же, но без фразы «непременно позвони ей» и в уклончиво-осторожном тоне. Или осторожно-уклончивом?

Вторник с Джеем. Звучит, как название пьесы Нила Саймона. По крайней мере разговор с Алекс и проблема, что надеть, отвлекут меня от мыслей о Колине.

Прогнав остатки сомнений, я бросила в пакет еще одну баночку йогурта. Поужинаю с Джеем, окунусь с головой в круговерть событий из жизни Розовой Гвоздики — без помощи Селвиков — и мало-помалу вернусь к нормальной жизни, не омраченной думами о Колине. Если ссылок на Олсдейл не найдется, введу в строку поиска прозвища Джейн и мисс Гвен или пойду иным путем — изучу материалы о восстании Эммета, их немало. Особое внимание буду уделять именам и фактам, выбивающимся из общеизвестных описаний, зацепки найдутся и, если повезет, рано или поздно выведут на Розовую Гвоздику, а затем и на Черного Тюльпана.

Решительно взяв пакет с покупками, я пошла от стойки к выходу, ободренная только что принятыми решениями. В голове мелькнула последняя незваная мысль.

Вот будет смех, если Колин заревнует.

— Ну, что я говорила? Целая толпа — чудо!

У Летти не возникло желания называть сборище людей чудом. Едва заглянув в гостиную узкого дома из красного кирпича, что возвышался на Кафф-стрит, она насилу подавила в себе желание развернуться и убежать в комнаты, в которых поселилась. Однако в таком случае ее снова одолели бы мысли. А подолгу раздумывать последнее время стало небезопасно.

Пока она жила дома с родителями, голова ее была забита одними заботами: как выдать слугам жалованье в срок, примирить вечно споривших мать и отца да не позволить Мэри тайком сбежать. Теперь же, с той минуты, как она проснулась на дублинском пакетботе, все ее мысли были о другом. О лорде Пинчингдейле. Долгими ночами, когда Эмили уже давно крепко спала, Летти лежала с раскрытыми глазами и раздумывала, что ее ждет впереди. С каждой новой мечтой картинки делались все красочнее, а лорд Пинчингдейл — сговорчивее. Когда судно вошло в док, чуть задержавшись из-за непогоды всего в одном дне пути от Дублина, лорд Пинчингдейл уже убирал со щеки Летти прядь волос, многозначительно смотрел ей в глаза и с чувством признавался, что видит ее словно в первый раз.

Да, так все и будет! Как только она вступит на престол Франции.

Летти скрепя сердце призвала остатки благоразумия. На любовные взгляды надеяться, может, и не стоило, но чем больше она размышляла, тем больше верила, что внезапное решение ехать в Ирландию обернется удачей — во всяком случае, верила с тех пор, как утихла головная боль, а во рту вместо истоптанной верблюжьей тропы вновь появился язык. Теперь, после беседы с Генриеттой, было хотя бы понятно, почему лорд Пинчингдейл смотрел на жену как на прокаженную. Ведь до истории с побегом он неизменно казался Летти человеком добросердечным и рассудительным. Коль скоро она объяснит ему, что вовсе не помышляла погубить его жизнь, они принесут друг другу извинения, и все пойдет по-иному.

Дело оставалось за малым. По крайней мере так казалось, пока пакетбот не причалил к берегу.

«Завтра, — пообещала себе она. — Завтра же начну искать мужа. А сегодня… Если бы я не пришла на прием миссис Лейнерган, Эмили страшно огорчилась бы».

По пути в Дублин Эмили непрестанно повторяла, сколько, всего чудесного ей — и миссис Олсдейл — предстоит сделать в Дублине. Перво-наперво обойти торговые лавки, но, главное, побывать на ежегодном празднестве у миссис Лейнерган. Эмили в деталях продумывала туалет, сетовала по поводу задержки и то и дело повторяла, скольких женихов она попытается пленить.

— Ну, как я вам? — спросила Эмили, шурша бледно-розовыми юбками.

— Чудесно! — ответила Летти, позволяя ввести себя в гостиную, наполненную дамами в светлых платьях, офицерами в красных мундирах и щеголями в броского цвета сюртуках. Оказалось, хватка у хрупкой, точно бабочка, Эмили была почти мужская. — Ей-богу, чудесно!

— Тот, кого более всего волнует наружность, — проворчал сопровождавший Эмили мистер Тротуоттл, — немыслимо далек от людей серьезных, пекущихся прежде всего о развитии ума.

Всякий бы тотчас отметил: себя мистер Тротуоттл не иначе относит ко второму типу. Одежда его была неопрятного вида и мрачно-черная, белье определенно несвежее, покрой сюртука давно вышел из моды. Пряжки на башмаках были до того старые, что из них повылетали все камни. Менее подходящего человека на роль спутника для легкомысленной кокетки Эмили было невозможно себе вообразить. Тяготился выпавшей ему ролью и сам мистер Тротуоттл, а потому во время путешествия не без радости переложил обязанность развлекать Эмили на плечи Летти, и к моменту, когда пакетбот достиг ирландского побережья, голова ее звенела от восклицаний и плыла от превосходных степеней.

Летти протянула руку и поправила розовый цветок в венке, украшавшем локоны Эмили.

— Премилое дополнение к туалету.

— Благодарю! — Эмили просияла. — Я купила его в честь Розовой Гвоздики. Он окутан столь романтичной тайной, не находите?

Пришлось Летти признаться, что она об этом не задумывалась. Истории о шпионах казались ей глуповатыми, во всяком случае о тех, чьи подвиги описывались в газетах с картинками и занимали мысли пустоголовых девиц. Право же, иные из шпионов были все равно что разбойники с большой дороги, и ко всему непрестанно жаждали славы. Облачались в черные плащи, устраивали представления и оставляли насмешливые записочки, вместо того чтобы, как подобает, стараться всеми силами не привлекать к себе внимания.

— Я прочла о нем все, что пишут, — мечтательно протянула Эмили, как нельзя более кстати подтверждая мысли Летти. — Полагают, будто он высланный из страны дворянин-француз, а мне кажется, он англичанин. Как вы думаете, миссис Олсдейл?

— Право, не знаю.

От нужды отвечать на прочие вопросы спасла дама средних лет, которая в эту минуту как раз приблизилась к гостьям. Платье явно не подходило даме по возрасту: белый цвет невыгодно подчеркивал сероватый оттенок щек, нежный муслин безжалостно впивался в тучное тело.

Назвавшись хозяйкой, дама восторженно произнесла:

— Надеюсь, вам не придется скучать на моем скромном празднике!

— Как сказал поэт: «И ты в Аркадии его», — торжественно продекламировал мистер Тротуоттл.

— Имеете в виду «Et in Arcadia ego»?[4] — спросила Летти. У ее отца была привычка по любому поводу сыпать латинскими цитатами, главным образом чтобы вызвать негодование матери, ни слова не понимавшей.

— Разумеется. — Расширенные ноздри мистера Трогуоттла затрепетали. — Я так и сказал. Натурально, в переводе на английский, — прибавил он для непосвященных, к числу которых, по его разумению, относилась и Летти.

Миссис Лейнерган прижала к груди унизанные кольцами пальцы:

— Какое счастье, когда рядом люди ученые! Мистер Тротуоттл, вы непременно должны прийти ко мне снова.

— Непременно приду. Теперь же, если позволите, я желал бы уединиться в библиотеке.