— Андрюшик, милый, ты хоть понимаешь, насколько это серьезно? Тебе же всего-то неполных тридцать лет, еще вся жизнь впереди.

— Ага, — согласился Потураев. — А жизнь импотента, поди, тяжела и неказиста, словно жизнь советского артиста. Теперь понимаешь, почему я к тебе постоянно пристаю со своими мамонтами?

Виктория кивнула:

— Ты хочешь убедиться…

— Что еще не все потеряно, — закончил за нее Потураев. — Умница, все правильно. А ты, как та упрямая мамонтиха, только качаешь головой в ответ: нет да нет, нет да нет. Вот видишь, я с тобой уже стихами заговорил.

— Ну я ведь не знала! — возмутилась Виктория, не подумав, что это выглядит, словно попытка оправдаться.

— Теперь знаешь. И что это меняет?

Виктория смущенно зарделась и опустила глазки. Выдержала артистическую паузу, после чего ответила едва слышно:

— Андрюша, ты же знаешь — я замужем…

Но голос ее был так слаб, так неуверен, что ее ответ даже при хорошей фантазии никак нельзя было считать отказом. Впрочем, и согласием пока еще считать было рано.

— Я знаю, Викуля. А что делать? — Он потешно развел руки, демонстрируя полное отсутствие альтернативы. — Конечно, с моей стороны это полное свинство — обращаться к тебе с подобной просьбой, но… Знаешь, как-то не хочется смириться с таким положением дел.

Виктория еще пыталась сопротивляться:

— Но… Андрюшик, ведь и кроме меня есть на свете женщины…

— Да! — утрированно-убежденно согласился Потураев. — Да, 'есть женщины в русских селеньях!' Да только, знаешь, я, если честно, боюсь нарваться на такую же, как Любка. Тебя-то я давно знаю, к тебе никогда не испытывал отвращения…

Виктория вспыхнула:

— Отвращения?! Вот уж спасибо за комплимент! А я-то, дура, уже готова была согласиться! Поищи ту, которую полюбишь, с ней и попробуешь. Если повезет, и к ней не испытаешь отвращения! А может, жабу в постели обнаружишь вместо женщины!

— Вот спасибо! — возмутился Потураев. — Спасибо большое! Помогла! Да я теперь, с твоей подачи, любую бабу жабой восприму!

— Пожалуйста! — весьма нелюбезно, с издевкой, ответила Виктория. И, поразмыслив буквально мгновение, не удержалась и добавила детскую присказку: — Кушай с булочкой!

Вопрос с неудачным браком решился для всех неожиданно. Для Потураева же, кроме неожиданности, еще и крайне болезненно. Банально, как семейные трусы производства швейной фабрики 'Красный луч', элементарно, как дважды два, страшно, как в ночном кошмаре: ночь, зима, обледенелая дорога… И безапелляционный приговор докторов: 'Ходить вы, молодой человек, больше не будете'.

Автокатастрофа разделила жизнь на 'до' и 'после'. В 'до' остались бурная молодость, здоровье, отменный аппетит и недовольство неудавшимся браком вместе с невозможностью выхода из тупиковой ситуации. В 'после' пока что числились только боль, злость на несправедливость небес и дикий страх перед будущим.

Четыре месяца Андрей провел в больнице, где доктора усердно пытались поставить его на ноги. Увы, сколь усердно, столь и напрасно — выписывали Потураева в инвалидной коляске. Во всей этой ужасной трагедии был лишь один плюс — Любаша подала на развод.

Напрасно родители убеждали ее, что нельзя бросать человека в беде, тем более не чужого, а родного мужа, Андрюшу, которого с малолетства считали едва ли не родным сыном. Напрасно взывали к ее совести и родители Андрея: Любаша была тверда в своих стремлениях, как никогда раньше:

— Развод, и никаких гвоздей! На кой черт мне нужен муж-инвалид?! Мне ваш Андрюша и так уже море крови попортил. Я, бедная, с трудом мирилась с его импотенцией — я, такая молодая, такая красивая, вынуждена была терпеть рядом с собой чурку вместо мужика! Но адская смесь инвалида с импотентом — это уж слишком даже для моего ангельского терпения!

Развод был неминуем, но это-то как раз Андрея вполне устраивало. Хуже было то, что ненасытная Любаша претендовала на абсолютно все имевшееся в распоряжении супругов имущество: трехкомнатную квартиру не в самом центре города, но в весьма неплохом районе, машину (в аварию Потураев угодил не на личной, на служебной), капитальный гараж, по стоимости вряд ли уступающий самому автомобилю, не говоря уже о мебели и бытовой технике. Естественно, счет в банке также требовала переписать на нее. Ее, казалось, ни в малейшей степени не тревожило, что оставляет инвалида на улице и без гроша за душой. Непонятно было и то, на что она, собственно говоря, надеется, на каком основании суд должен лишить одну из сторон абсолютно всего ради того, чтобы вторая сторона в результате развода приобрела все. Претензию свою она выражала размытой формулировкой 'он обманул мои надежды' и была совершенно уверена в том, что суд непременно должен принять решение в ее пользу.

Вражда Потураевых и Литовченко, которой всеми силами старался избежать Андрей, началась. Собственно говоря, Георгий Владимирович пытался отговорить дочь от столь наглых притязаний, взывал к ее совести, но тщетно. Любаша уперлась, как когда-то в детстве, когда требовала купить ей очередную игрушку. И любящему отцу, привыкшему с радостью исполнять дочкины прихоти, пришлось нанимать дорогущего адвоката.

Потураевы были крайне несогласны с подобными требованиями невестки, и действия Георгия Владимировича против их несчастного сына, и без того неизвестно за какие грехи наказанного судьбою и до конца дней привязанного к инвалидной коляске, их крайне возмутили. Их 'ответом Чемберлену' стало обращение к не менее дорогому адвокату. Началась борьба не на жизнь, а на смерть. Только теперь бывшие друзья готовы были перегрызть глотки не воображаемым врагам, а тем, ради кого еще так недавно с готовностью ринулись бы в смертельную схватку, то есть друг другу.

На каких основаниях готовился выдвигать требования к суду Любашин адвокат — неизвестно, а вот адвокат Потураевых прежде всего попытался выяснить подробности личной жизни бывшей супруги своего клиента. И без особого труда обнаружил, что моральный облик истицы оставляет желать много лучшего. Мало того что в суде всплыли фотографии неверной супруги, входящей в собственную квартиру в обществе некоего Бочарова в то время, когда несчастный муж лежал в госпитале на растяжке, но нашлись и многочисленные свидетели, в основном из числа любопытных старушек-соседок, утверждающие, что этого же молодого человека истица водила в квартиру фактически с момента своего появления в этом доме. Плюс суд учел плачевное ныне состояние ответчика и постановил: брак считать расторгнутым, в имущественных же претензиях истице отказать, так как договор купли-продажи на спорную квартиру был заключен буквально накануне официального заключения брака, так же как и были соответствующим образом оформлены имущественные права ответчика на автомобиль и гараж, а стало быть, совместно нажитым имуществом признаны быть не могут. Материальные же претензии истицы суд разрешил следующим образом: совместно нажитыми следует считать лишь те деньги на указанном банковском счету, что поступили на него после официального заключения брака, и только от суммы этих поступлений истица должна получить пятьдесят процентов. Однако это оказалась не такая уж внушительная сумма, ведь к тому времени на счету мало что осталось ввиду того, что ответчику пришлось существенно потратиться на лечение. На адвокатов и та, и другая сторона потратили куда больше, нежели в итоге выиграла Любаша.

Вот таким образом, потеряв здоровье и потратив кучу денег на адвоката, Андрею удалось избавиться от постылой супруги. Все бы ничего — пусть бы он заплатил за развод еще дороже, главное — он наконец свободен от Любаши Литовченко. Еще слава богу, что детей не нажили, все бы ничего, вот только даже после развода к Андрею не вернулось здоровье…

Работать Потураев теперь старался дома. Его интересы на фабрике представлял отец, но вообще присутствие Андрея в директорском кабинете требовалось не так уж и часто: при нынешней-то технике вполне можно было управлять производством и из домашнего кабинета. Телефон, факс, электронная почта — что еще нужно для успешной работы? Из дому же Андрей проводил и селекторные совещания с начальниками служб и цехов, контракты заключались по факсу, — в общем, производство в данной ситуации пострадало куда как меньше, нежели сам Потураев.