Сталину досталось от Ленина государство на словах революционное, демократическое и социалистическое. А на деле? Никакой демократии не было и в помине. Вся власть принадлежала одной партии, точнее -ее верхушке, а раз не было демократии, значит, не было и социализма, потому что социализм — это общественная собственность на средства производства. Коль скоро нет демократии, значит, нет возможности народу управлять своими средствами производства. Они не принадлежат народу. Земля была на словах отдана крестьянам, а на деле ею распоряжались председатели колхозов и директора совхозов, подчиненные через посредствующие звенья Москве, ЦК, несменяемому вождю. Вот кому принадлежали все средства производства в стране. То есть одному владыке — как в Древнем Египте. А крестьяне снова оказались крепостными — ведь из деревни нельзя было уехать: у крестьян не было паспортов. Продразверстка и продналог были типичным оброком, а трудодни — барщиной. Их отличие от прежней барщины было только в большем их количестве на семью. Основной доход крестьянина шел с личного участка, как и прежде, только участок теперь сильно ужался — до нескольких соток (в царское время был не меньше семи десятин). А поскольку с заводов рабочие не могли уволиться без разрешения начальства, то можно сказать, что существовали и полукрепостные рабочие.

Таким образом, успехи 1861 г. были ликвидированы, капиталистический уклад был сокрушен, и, как и во время Ивана Грозного, вождь руководил феодальным государством (только еще и с элементами рабовладельческого строя, потому что ГУЛАГ был основан на рабском труде).

Так что же в социальном смысле сделал на селе Сталин? Он ликвидировал многочисленные самостоятельные хозяйства «кулаков» (а помещики были сметены до него) и согнал всех крестьян в колхозы, где распоряжались поставленные им «председатели». До того «кулаки» были заинтересованы в развитии своих хозяйств, потому что надеялись передать их сыновьям, а теперь каждый председатель был заинтересован только в том, чтобы выполнить спущенный сверху план по сдаче продуктов, выполнить любой ценой. Государство получило возможность забирать из села все продукты подчистую для выполнения своих воинственных планов. Это, в сущности, то же самое, что за четыреста лет до того проделал Иван Грозный. Эти два исторических персонажа функционально, по своей роли в истории, схожи. Отсюда большое сходство этих исторических фигур и их деяний во всем остальном — опричнина и чека-НКВД-КГБ, массовые казни Ивана и сталинский «Большой террор», расправы с ближайшими сотрудниками, кровавые драмы в собственных семьях, державная мощь при жизни, Смута и развал после смерти.

Словом, общим для обоих исторических деятелей было то, что лежало в основе их деяний: в сущности, восстание государственной машины против поставившего ее класса, полный разгром его и узурпация ею его функций. Но это ставит под вопрос аттестацию Октябрьского переворота 1917 г. как революции. Вот Февральская революция — это была действительно буржуазно-демократическая революция, а Великий Октябрь — какая же это революция? Ликвидация всех партий, кроме одной (которая перестала быть партией и превратилась в рыцарский орден), полная отмена демократии и как венец — «Великий перелом» 1929 г. Это не революция, а контрреволюция, государственный переворот вроде узурпации, осуществленной Иваном Грозным. У власти оказался эксплуататорский класс бюрократии.

Так уж получилось, что я оказался не историком, а археологом и не стал подробно разрабатывать эту тему. До своих мемуаров я нигде не публиковал этих мыслей. Сначала это было невозможно, а когда стало возможно, утратило интерес, по крайней мере для меня. Уже после падения советской власти я показал свои старые разработки Даниилу Натановичу Альшицу, известному драматургу, историку и специалисту по Ивану Грозному. Он сказал, что это ст о ящая идея, но нужно много труда, чтобы ее серьезно разработать. Это я и сам понимал, а времени на такую работу у меня не было — я был занят другими проблемами. Но мысли эти были всегда со мной, я привожу их здесь, потому что, во-первых, они поясняют мои поступки, мой выбор, мою жизнь, а во-вторых, они дают представление о моих чувствах при просмотре фильма Лунгина «Царь».

Недавно и встарь в России действовали одни и те же тектонические сдвиги, поднимавшие наверх схожих властителей. Художественно возрождая на экране Россию Ивана Грозного, с опричниной и произволом, Лунгин предупреждает об опасности реального возрождения сталинского государства, с «Большим террором» и ГУЛАГом, потому что опьянение властью одних и истовое холопство других остаются в душах слишком многих соотечественников. «Где мой народ?» — вопрошает царь, пригласивший подданных на кровавый пир. Лунгин на этом прерывает повествование, надеясь, что подданные не придут. «А мы здесь!» — с готовностью отвечают современные апологеты обоих тиранов. Дурачье! Они будут вздернуты на дыбу первыми...

328

329

С интересом прочел статью «Прозрачный омут Академинторга» 330 , напечатанную в 43-м номере «Троицкого варианта». О проблемах, обсуждаемых в этой публикации, мне в общих чертах известно: хотя я уже давно работаю в Северной Америке, но часто бываю дома и поддерживаю товарищеские отношения со многими учеными в России. Недавно мне пришлось обсуждать публикацию в ТрВ с одним из достаточно хорошо известных западных специалистов. Этот человек представляет на постсоветском пространстве крупную фирму — производителя исследовательского оборудования (по понятным причинам, своего имени и названия фирмы он просил не упоминать).

С его слов, в публикации ТрВ всё описано верно, и в сходных условиях приходится действовать не только его компании, но и конкурирующим фирмам. Любопытнее всего то, что ситуация в России представляет собой разительный контраст с другими странами бывшего СССР. На Украине, в Белоруссии и даже в Молдавии система закупок представляется вполне понятной, прозрачной и в целом близкой к общепринятой. Под определенное техническое задание объявляется тендер (что, конечно, широко практикуется ныне и в России, но суть дела, как обычно, кроется в деталях). Условия тендера размещаются в Интернете и доводятся до сведения фирм, которые могут осуществить поставку требуемого оборудования. Образуется комиссия, которая ведет переговоры с потенциальными поставщиками. Переговоры ведутся как о технических параметрах, например уточняется и корректируется конфигурация прибора, обговариваются условия монтажа и т.п., так и о цене, т.е. происходит торг. Состав комиссии известен, и решение принимается и подписывается конкретными людьми. В таких странах, как Эстония (но не Украина), в состав комиссии включаются независимые западные специалисты, не связанные с производителями оборудования. При подведении итогов тендера пишется обоснование, которое доводится до сведения всех фирм-участников, так что каждой фирме становится известно, какое место она заняла в конкурсе и на основании каких критериев было принято решение. На взгляд моего собеседника, решения эти часто бывают неоптимальными: как правило, в погоне за ценой упускаются из виду такие факторы, как, например, качество гарантийного обслуживания и т.п. Но по крайней мере критерии выбора оказываются представлены на всеобщее обозрение, что делает невозможной такую ситуацию, когда оборудование продается по цене, в 1,5–2 раза превышающей аналогичные предложения конкурентов. В итоге, заключил мой собеседник, отпускные цены в странах постсоветского пространства совсем иные, чем в России. Что же касается России, то система закупок, существующая в России, самая непрозрачная среди восточно-европейских государств. Контракты заключаются при помощи фирм-посредников («фирм-помощников», по выражению моего собеседника), о методах которых остается только догадываться. «Наверное, страна такая», — вполне по-русски завершил разговор коллега, и на этих его словах мы невесело посмеялись.