Сергей Попов, Максим Борисов

297

298

Значительная часть материалов предновогоднего номера «Троицкого варианта» была посвящена — как бы это помягче выразиться — неприглядностям, имманентно свойственным организационной структуре нашего научного мира. Имманентно — потому, что разные формы безобразий — от умеренных до запредельных — наблюдаются не в одной лишь «Большой Академии», но и в «Акапедии»; как в «главном» нашем университете, так и в федеральных; как в традиционных и, на первый взгляд, «благопристойных» образовательных учреждениях, так и в институциях, задуманных как авангардные.

Nomina sunt odiosa... Хотя еще древние сетовали на «падение нравов», не стоит к этим безобразиям относиться как к погоде. Поэтому вовсе не праздными остаются размышления о том, отчего почти любое новое начинание раньше или позже приобретает у нас черную метку со ветскости?

Несколько лет назад в одном из блогов ЖЖ я наткнулась на текст, который воспроизвожу далее с минимальными сокращениями:

«Я неожиданно смог сформулировать для себя то, что на самом деле отличало Шанинку от всех остальных мест в этом мире, и то, чего мы не замечали, пока учились там, как рыба не замечает воды, в которой она находится, пока ее оттуда не вытащить. Это воздух свободы. Помимо всех прочих заслуг, за которые Теодора носят на руках в Школе, <...> невозможно спорить с одним: он создал в своем университете уникальную атмосферу свободы, в которой, наверное, только и возможно настоящее образование в полном смысле этого слова — не "передача информации из конспекта преподавателя в конспекты студентов, минуя головы тех и других", а настоящее обучение, вернее, учеба.

Принцип академической свободы, выдвинутый Теодором для своего вуза, гласил следующее (не дословно, но суть такова): университет не вмешивается в деятельность факультета, факультет не вмешивается в деятельность кафедр, а кафедра не вмешивается в деятельность отдельных преподавателей. То есть если взять начало и конец этой цепочки, то никто в стенах учебного заведения не имеет права указывать преподавателю, что именно ему говорить на лекциях. Только он сам может определять трактовку своего предмета. Причем тогда, в Шанинке, это было (или, во всяком случае, казалось) до такой степени естественным и органичным, что в первом прочтении даже не вызвало никаких особых эмоций.

Было непонятно, чего они так носятся с этой своей свободой, делов-то... Хотя на самом деле сложно представить себе более революционную и крамольную идею, и в первую очередь для учебного заведения. Как это кафедра не вмешивается в деятельность преподавателя?! Как можно не контролировать то, что звучит в аудиториях? А вдруг там ахинея страшенная читается, подрывающая основы всего и вся? (На ум автоматически приходят <...> ненавязчивые «посещения» лекций деканом после «сигнала» от одного из студентов о том, что преподавательница терпимо относится к идее развода.)

В принципе непонятно, как может существовать такое учебное заведение — без руля и ветрил. А на поверку оказалось, что именно этот принцип, положенный в основу образовательного (нет, все-таки учебного, или, скорее, учащего) процесса, породил совершенно поразительную атмосферу свободы и самовыражения, в которой только и возможна была настоящая учеба. Вот это и было самым уникальным и ценным, что Шанин(ка) давал(а) своим студентам (и преподавателям, я подозреваю, тоже).

Теперь, задним числом, просто поразительно, что раньше это не осознавалось так остро. Фактически только сейчас вспоминается очень четко это ощущение: переходишь через ворота, и даже дышится по-другому. Возвращаешься обратно в город — и ты снова под крышкой. Wake up, Neo. Matrix has you». (Запись сделана в 2007 г. — Р.Ф. )

Мне недавно случилось упоминать эту «крышку» в связи, казалось бы, неожиданной. Один успешный молодой человек спросил, почему у меня нет грантов РФФИ, и был удивлен ответом: из-за нежелания связываться. Пришлось привести пример, замечательный своей глупостью, но, боюсь, не оригинальностью.

Обычно часть грантовых денег предназначена для покупки оборудования и расходных материалов; в моем случае это были всего лишь дискеты и книги. Деньги пришли только в конце ноября, книги еще надо было найти, а когда я представила все положенные бумаги и чеки, то книги мне оплатить отказались. Я позвонила в соответствующую структуру РАН, где меня заверили, что книги мне оплатить обязаны. Не тут-то было!..

Wake up, Neo. Matrix has you. Я плюнула и заплатила за книги из собственного жалкого кармана — это было в год дефолта.

А теперь не поленитесь вернуться к проблемам и формулировкам на 1–2-й страницах последнего номера «Троицкого варианта» за прошлый год.

Wake up, Neo. Пока не поздно.

301

302

Вместо новогоднего поздравления

Ровно сто лет назад один русский писатель живо описал «толчок» (сейчас говорят «маркет» или даже «супермаркет») на одной одесской улице. Среди прочих дилеров там были уличный фотограф со своим огромным черным ящиком и один бизнесмен-иллюзионист (мы бы назвали его «наперсточником») в потертых штанах, у которого тоже был ящик, поменьше, в этом ящике он как-то очень быстро и просто превращал монетки, желательно золотые, в маленькие шоколадки или конфетки. Народ валил к обоим, у каждого была своя клиентура, всем хватало места. Но был еще один важный персонаж — квартальный надзиратель, который следил за порядком, мы бы сказали, за соблюдением законности и научной достоверности.

Ему очень не понравились сложные объяснения фотографа о том, как это он в своем ящике, да еще не сразу, делает изображения. Зато второй бизнесмен, с монетками и шоколадками, который таинственным образом превращал чужой металл в шоколад, наоборот, очень убедил квартального надзирателя, и тот приказал фотографу убраться с улицы, а второму разрешил остаться и всячески ему покровительствовал. Вот и весь рассказ.

Но ведь если вдуматься, эта история продолжается все сто лет. Последователи, дети, внуки фотографа стали учеными, инженерами, врачами, как бы двигали прогресс. У того бизнесмена-шоколадника нашлось не меньше идейных продолжателей, которые по-своему тоже занимались делом, они облапошивали лопухов. Но и у квартального надзирателя, конечно, нашлась масса последователей и деятельное потомство, — эти шли в политику, становились руководителями, возглавляли все и вся, учили людей жизни, издавали газеты и журналы, а один так и назвали в память квартального обозревателя «Русский Quarterly Observer».

И что любопытно, представители всех трех направлений не то, чтобы уж совсем обособлены друг от друга, наоборот, — и квартальные надзиратели, и ученые, и шоколадные бизнесмены очень даже перемешиваются в обществе и имеют своих представителей среди членов Академии наук, среди членов Государственной Думы и правительства и даже среди футбольных фанатов.

Но глубинная, так сказать, конфигурация этих трех страт общества до сих пор остается такой же, как ее описал когда-то наш писатель. Ну, не верили никогда квартальные надзиратели в генетику, кибернетику, квантовую теорию поля, в законы рынка и в законы термодинамики. Зато верили в агробиологию, в «империализм как последнюю стадию капитализма», в нанизацию всей страны и в ионизацию воды с помощью святого духа и посейчас верят инноваторам с большой дороги и уверены, что хунвейбины должны учить профессоров. А тех, кто сомневается в том, во что они верят, они гонят с глаз долой, а то и дальше. Особенно успешно гнал их квартальный надзиратель всех времен и народов, и до него — его учитель, очень рано ушедший от нас. Конечно, сейчас уже так, как они, нынешние еще не умеют, но у них есть к чему стремиться.