Глеб улыбнулся:

— Нет, он полетел другим воробьям рассказывать!.. Скажет: «Братцы, что сейчас со мной было, чуть меня из рогатки не убили!..»

— Ничего… Это у меня рука ослабла. А теперь никакой не спасется! Вот он — молодой! Этот наш!..

Молодой воробышек с желтой каймой у клюва крепко вцепился лапками в веточку: и лететь страшно, и сидеть нельзя, потому что отец с матерью подбадривали его криками:

— Лети! Лети! Не бойся! Мы тут!

Посторонние воробьи тоже суетились вокруг него, успокаивая и подавая различные советы звонкими голосами.

Мишаня нацелил рогатку, но Глеб потянул его за рукав:

— Этого не надо!.. Жалко… Он вон и полетать еще не успел, а ты его из рогатки… Он подрастал, подрастал, а теперь вдруг ему помирать… Какой хороший, глупый…

— Как хочешь, — согласился Мишаня. — Тогда я сейчас воробьиху свалю. Ишь, суетится…

— Воробьиху и подавно не нужно. Как же он будет без матери учиться!

— Ну, отца ихнего сшибу! Без отца они проживут!

Но Глеб и тут не согласился:

— Пускай уж вся семья у них будет живая… Например, мельничка одного убьют — жалко ведь?

— То — мельнички… — резонно возразил Мишаня. — Воробей, он птица домашняя считается, как все равно скворцы или куры… А мельничек — птица редкая, дикая… Большая разница!..

Пошли к другому дереву.

Там сидел всего один воробей, и тот какой-то облезлый.

— Этого не надо! — пожалел его Глеб.

— Почему такое?

— Да… Какой-то жалкий… Старый уж…

На следующем дереве опять оказались молодые: три штуки. Один хотел перелезть с ветки на забор, но у него не хватило силенок, и он упал в траву. Большие воробьи, не обращая внимания на Мишаню с Глебом, обсели это место и начали кричать. Что они кричали, все до капли было понятно, даже тому, кто не знал воробьиного языка:

— Спасайся! Лети! Нет, спрячься, притаись! Что делать? Что делать? Лети скорей, опасайся! Нет, сиди, не двигайся! Они сейчас уйдут!

Мишаня, приметив место в зарослях лебеды, куда упал воробьенок, раздвинул траву и сцапал воробьенка ловчее всякой кошки. Тот первым делом клюнул Мишаню в руку, а потом и вырываться перестал, только сердечко колотилось: тук! тук! тук! тук!..

— На, пощупай, как у него сердце бьется…

Мишаня дал воробьенка Глебу, и Глеб запричитал:

— Ой, бедный… Испугался, маленький…

Дураку было видно, что никудышный он охотник, жалостливый, как девчонка, и толку никакого не будет, если его слушать: этот — малолеток, этот — старый уже, это — мать, это — бабушка… Если так копаться…

— Мишань, давай отпустим… — попросил Глеб, поглаживая воробьенка пальцем по спине, хотя не известно, приятно бывает воробьям от этого или нет. — Ну, Мишань… Ну, что тебе стоит… Он и так испугался…

— Да отпускай! — махнул рукой Мишаня, который по слабости характера не мог отказать, когда его просят.

Глеб подкинул воробьенка вверх, тот быстро-быстро заработал крылышками, долетел до ветки, зацепился за нее, покачался и уравновесился. Большие воробьи кинулись всей шайкой осматривать его и успокаивать. Они кричали:

— Не бойся! Ты улетел! Молодец! Держись крепче! Набирайся сил! Потом опять полетим! То хорошие ребята!

Глеб начал заглаживать свое позорное поведение:

— Я вообще, конечно, их не жалею… Я знаешь как охотился! В тайге соболей всяких, глухарей колошматил! Мой старший брат Руслан, тот бьет белку прямо в глаз!.. Из мелкокалиберки…

— Из мелкокалиберки-то? — усмехнулся Мишаня. — Пускай бы мне кто-нибудь дал мелкокалиберку, я не только огромадному глухарю — мышу в глаз попаду из нее! Ладно уж, эти пускай остаются, и так страху набрались, пошли дальше…

И они отправились искать таких воробьев, чтоб не были ни молодыми, ни старыми, ни родителями, ни детьми…

А вон две какие-то идут им навстречу с того конца улицы… Мишаня вмиг разглядел: одна — Николашка, которую он приучился издали угадывать по вихрастым волосам и прыгающей походке. А кто же поспешает рядом с ней — седенькая такая, в черном платье с белым воротником, портфелем размахивает?.. Учительница Галин Петровна? Хоть до Мишани она, можно сказать, не касалась, преподавая в других классах, но имелись у него причины побаиваться Галину Петровну и уважать…

Раз пришлось Мишане иметь с ней дело, и она показала себя справедливой учительницей, не как некоторые другие.

Дело было так. Дежурил Мишаня в классе, где на перемене, всем известно, кроме самого дежурного, находиться никто не имеет права. Чтобы проучить любителей то и дело открывать дверь, заглядывать и стараться войти, Мишаня решил применить особые меры: обтерев тряпкой классную доску, он с этой меловой тряпкой притаился у двери, чтобы хорошенько напудрить каждого, кто посмеет всунуть голову в класс. На беду эта самая Галин Петровна возьми да и загляни! И меловая Мишанина тряпка пришлась ей прямо в щеку… Мишаня так и оцепенел, ожидая, что она сейчас поволокет его в учительскую на расправу к другим учителям. Но она, вытираясь платком перед маленьким зеркальцем, спросила только, почему Мишаня таился в засаде с меловой тряпкой. Мишаня все честно сказал, и она его простила, только не велела никого других пудрить. Вообще-то Мишаня собирался попудрить одного, самого злостного, неважно, просунет он голову или нет, но теперь решил оставить его ненапудренным, а то Галин Петровна подумает, будто у него характер такой — всех мелом пудрить… Особенно понравилось Мишане, что она даже фамилию не спросила, — очень толковая учительница, хоть и чужая.

Однако, какая бы она ни была, Мишаня прекрасно знал, что все до одной учительницы, и толковые, и бестолковые, не одобряют стрельбу из рогаток по живым воробьям.

Поэтому он свою рогатку моментально припрятал, да не просто в карман, а заткнул под пояс под рубашку.

— Твоя идет… — подтолкнул он Глеба. — Гляди, но виду не показывай…

Глеб покраснел, выпятил грудь вместе с животом, одернул курточку, поплевав на ладонь, пытался пригладить свой вихор, торчащий как перо у дикаря, но тот не пригладился и топорщился еще нахальнее, набрал в грудь воздуха… и сказал:

— Давай перейдем на ту сторону… Оттуда мне лучше ее смотреть…

Мишаня согласился с полным удовольствием, считая, что даже со спрятанной рогаткой от учительниц надо держаться подальше.

Но оказалось, что учительский глаз будет, пожалуй, позорче, охотничьего.

— Мальчики! Пойдите-ка сюда! — услышали они четкий повелительный голос.

Ничего не поделаешь, пришлось подходить, здороваться.

— Здравствуйте, мальчики! Вы, кажется, рогаткой тут балуетесь, или я ошибаюсь? — сказала Галин Петровна, не особенно пока сердито. Мишаня прикинулся, что ничего не понимает:

— Какой рогаткой? Вы о какой-то рогатке говорите?.. Никакой у нас нет рогатки…

Николашка, задорно вертя своим коротким прямым носом и встряхивая волосами так, что они разлетались, с любопытством оглядела Глеба, который топтался, отводя глаза и безостановочно приглаживая свой вихор, предательски сказала:

— Вы им не верьте, Галин Петровна, это Мишаня, его все знают, у него рогатка самая меткая! Вон она в кармане оттопыривается…

— Где оттопыривается? Чего врешь, дура! — заорал Мишаня. — Не веришь — обыщи! «Оттопыривается»…

— А что у тебя там?

— Просто камушки…

Мишаня вынул из кармана один камушек и показал.

— Зачем? — спросила Галин Петровна.

— Так… играем мы ими…

— Неправда! — тараторила Николашка. — Он всех птиц перестрелял, ужас до чего меткий! А рогатку где-нибудь спрятали!.. Они знаете какие хитрые!

А вот и сам Братец Кролик пробирается. Увидев учительницу, он не решился подойти, а поздоровался издали и стал прогуливаться в сторонке, насторожив свои кроличьи уши.

— А ты, мальчик, здесь живешь? — опросила Галин Петровна Глеба.

— Это Глеб, он недавно приехал из Сибири погостить! — ответила за него Николашка, так что Глебу оставалось только кивать. — Он мальчик хороший, но уже начал портиться! Мишаня его всему научает, и еще есть один тут такой — Гусь, это ужас что такое, какой-то прямо балда! На других улицах мальчишки как мальчишки, а эти совсем пораспустились, одичали, прямо не знаем, что с ними делать…