— Яви-ился, гулена! Яви-ился, шатущий! Да мучитель ты, крушитель!..
— Чего ругаешься? — недовольным голосом сказал Мишаня и показал через плечо на Глеба. — Я вот с ним…
Мать, пораженная необычным видом мальчишки, умолкла, а Мишаня, не давая ей опомниться, добавил:
— Я вот его встретил… Это теть Нюшин племянник, недавно из тайги приехал… Надо же ему тут все показать!
— Да никак Глеб? — радостно всплеснула руками мать. — Неужели? Вот теть Нюше радость-то! И надолго ты к нам?..
— Постой, я сейчас… — сказал Мишаня Глебу и юркнул в дом.
Пока мать расспрашивала Глеба, как да что там у них, в Свердловске, он заскочил на кухню, схватил суповую кастрюлю и хлебнул через край холодного супу, вытащил оттуда кусок мяса, проглотил, заел все это несколькими ложками каши прямо из чугуна — и весь обед! Стоило из-за него поднимать шум.
После этого он уже по-хозяйски вышел на крыльцо и, заметив пробравшуюся в огород курицу, закричал на сестру Верку:
— Распустили тут кур по всему огороду!.. Не видишь — лук клюют?
Подобрав грабли, он приставил их к стенке сарая, ворча:
— Все раскидано… Не успеешь отойти на минутку…
Потом вернулся к Глебу и сказал:
— Хватит, после поговоришь, пошли глядеть, какие у нас тут сады…
Сад у Мишани был густой, как лес!
Середина, конечно, вскопана и засажена всякой огородной чепухой, зато по бокам и под деревьями — настоящие травяные дебри. Сколько колосилось травы «курочка-петушок», что играй хоть всю жизнь — хватит. Настоящие лесные цветки везде повырастали — ромашки, колокольчики и вообще разные. Их Мишаня берег и сестре Верке рвать не давал. Много в нем было потайных укромных уголков. А красная смородина так разрослась и сплелась, что внутри получилась уютная зеленая пещера, куда можно было попасть ползком. Про эту пещеру никто не знал, и Мишаня-держал ее про запас…
— Куры у вас, в Свердловске, есть?.. — спросил он для начала.
— Наши куры гораздо больше… — ответил Глеб. — Они такие… летучие!..
Эту похвальбу Мишаня оставил пока без последствий, а показал на проходившую через огород постороннюю кошку — серую в полоску:
— А вот ваша — сибирская… Психея… Потому ее так зовут, что страшная психа: чуть что не по ее — сразу оцарапает!..
— Сибирские кошки гораздо пушистей… — опять ответил Глеб. — Пушистей даже лис…
Мишаня огляделся, ища, чем бы еще удивить Глеба. Нижние доски забора облепили, повылезав из своих таинственных убежищ, красные козявки с черными рожицами на спинках.
— А вот такие козявки у вас есть?..
— Сколько хочешь. Божьи коровки звать их…
Мишаня обрадовался:
— И не знаешь! И не знаешь! Никакие это не божьи коровки, а солдатики! Что? Божьи коровки совсем не такие, а это солдатики! Что?
— А какие же божьи коровки?
— Пошли, покажу!
Мишаня позвал Глеба к молоденькой яблоне. На изнанке самых нежных ее листиков тесно сидели зеленые тли, а по ним ползала блестящая, красная, толстая, как половинка яблока, козявка с черными точками на спине.
— Вот божья-коровка!
Глеб помотал головой:
— Это называется скоморох!
— Скоморох! — фыркнул Мишаня. — Божья коровка это, а никакой не скоморох! Смотри!
В подтверждение своих слов он посадил букашку на палец и запел:
— Божия коровка, полети на небо.
Там твой отец стережет овец!
Доверчивая букашка доползла до конца пальца, вынула из-под жестких верхних крыльев другие крылья, тоненькие, прозрачные, и полетела на небо, порадоваться на овец.
А Глеб поймал другую такую же букашку, посадил себе на палец и запел:
— Скоморох, скоморох, полети на наш горох…
— Неправильно! — Мишаня быстро смахнул букашку с Глебова пальца, заметив, что она зашевелила верхними крыльями, готовясь лететь. — Никуда негодно у вас поют. Неправильно совсем!.. У нас считается… кто этих букашек зовет, скоморох… тот дурак!..
Глеб подумал и ехидно сощурил свои маленькие глаза:
— А у нас считается… кто этих букашек зовет коровка, тот сам корова!..
— А у нас… — озлился Мишаня, — кто обзывается коровами, того… толкают в куст!..
Он поддал Глеба плечом, и тот сел прямо в колючий крыжовниковый куст. Тяжело поднялся, весь красный, и, сопя, сказал дрожащим голосом:
— А у нас… кто толкается… того тоже толкают!..
И толкнул Мишаню обеими руками в грудь.
Мишаня, не ожидавший от мальчишки такой храбрости, тоже сел в колючки.
— А у нас!.. А у нас!.. — закипятился он, еще не вставая на ноги, но тут послышался голос отца:
— Эй, петухи! А ну-ка, идите-ка сюда на суд!..
Посреди двора стояли один гусиновский мальчишка по кличке Аккуратист и Аккуратистова мать, которая держала его за руку.
Аккуратист был заплакан и угрюм, так как полчаса назад имел с Мишаней небольшое столкновение: среди игры он ни с того ни с сего вдруг вскричал диким голосом: «Поп, толоконный лоб!..», а Мишанина фамилия была Попов. Мишаня оскорбился и кинул на Аккуратиста кошку…
Через это Аккуратистова мать, едва завидев Мишаню с Глебом, протянула к ним руки с растопыренными пальцами и закричала:
— Это что же за такая новая мода пошла, детишков кошками драть?..
— Ты зачем кинул на него кошку? — строго спросил Мишаню отец.
— Он дразнился! Говорит: толоконный лоб!..
— Дядя Витя, — раздался из-за забора тоненький голосок девочки Маринки, маленькой, но въедливой и зоркой, которая наслаждалась происходящим, глядя в щелочку. — Он еще в наши ставни стучал!..
А ее дружок Колюнька уже пролез сквозь какую-то дырку прямо во двор и теперь стоял, выпятив живот и держа руки назади, как маленький буржуй, — тоже наслаждался…
Мишаня шажок за шажком, боком стал подбираться к забору, в то время как Аккуратист жалобно выл:
— А он взял веревочку и говорит: иди сюда, Вовочка, привяжу тебя на веревочку…
— Дядя Витя, он еще из сливы брызгался…
Мишаня подскочил к забору и пнул его в том месте, где должна была находиться голова сплетницы.
— О-ой! В глаз! — противным голосом взвыла Маринка, но передумала и радостно запела из другого места: — Не попал! Не попал! Себя в яму закопал!..
— Ты не балуйся, — сказал отец и, взяв Мишаню за плечо, отвел его на прежнее место. — Ты не балуйся, а давай слушай, что тебе говорят, и отвечай… Ну, хорошо, ты говоришь, что он обозвал тебя «толоконный лоб», так, значит, по-твоему, нужно кидать в него кошкой?..
— Да чего там! Она маленькая! Котенок еще…
— Хорошо. Но ты не перебивай, когда взрослые люди говорят, которые тебя много старше являются; ты вот лучше дай мне ответ на такой вопрос: хорошо бросаться кошкой в товарища, которая свободно может ему глаз выцарапать, несмотря, что она, как ты говоришь, маленькая?.. Молчишь? Тогда пускай нам вот этот твой друг незнакомый скажет: хорошо это или нехорошо?
— Нехорошо, — сказал Глеб.
— Вот! Слыхал? А почему это нехорошо, пускай твой друг объяснит, как, по всему видно, котелок у него варит получше твоего…
Глеб немного подумал и заявил:
— Кошку нельзя пугать. Кошка не виновата!..
Аккуратистова мать и ответить ничего не могла, хоть самая языкастая баба считалась на Гусиновке, только плюнула:
— Тьфу! Чего тут с вами, полоумными, говорить! Только знайте: я этого так не оставлю! Я вас научу ребенков уродовать!.. Пошли, чего рот разинул?
И зашагала к калитке, таща за руку Аккуратиста, который всё оглядывался на Глеба.
— Ты у меня смотри! — погрозил Мишане пальцем отец. — Я те дам! Тоже выискался тут Морис-мустангер!..
И ушел читать дальше Майн Рида.
Мишаня, довольный, что сегодня все так хорошо обходится и, главное, Глеб так умно рассудил, спросил его:
— У вас как мирятся?
— У нас мирятся: «мирись-мирись…» — показал Глеб согнутый мизинец.
— И у нас! — еще больше обрадовался Мишаня. — До чего интересно!
Они потрясли сцепленными мизинцами, приговаривая:
— Мирись-мирись, больше не дерись!
И так до трех раз.
