Этой ночью я позволил Физз впервые прочитать манускрипт. Мне нужно было обрести уверенность в себе. Ее захватило чтение. Заканчивая читать каждую часть, она, ребячась, обнимала меня.

Позже Физз воздала почести искусству. Она повернула меня на живот, накинула свою футболку мне на лицо и выделывала кончиком языка такое, что заставила меня забыть Пандита, Пратапа, Абхэя, Индию, книгу и все остальное, что я когда-либо знал.

Я стонал, как ребенок. Затем спал, как ребенок.

Но следующим утром снова было зеркало с его суровыми приказами и ждущий меня красный «Брат». Я ради шутки продолжал стучать по блестящим черным клавишам, но в моем повествовании не было основы.

Этим вечером я предложил сделать перерыв. Я сказал, что опустел, словно сосуд без воды. Мне нужно снова его наполнить, позволить материи снова влиться в меня капля за каплей. Ранним утром следующего дня в темноте мы упаковали сумку, закрыли дом и поехали на мотоцикле в Касаули. Мы пересекли Пинджоре, когда рассвет окрасил в серый цвет горизонт. Когда мы проехали через переполненную артерию Калки, которая начала сужаться, добрались до склонов нижних Гималаев и начали подниматься среди сосновых лесов, наши души воспарили. Мы не спешили. Мы ехали вперед, Физз поворачивала мою голову каждые несколько километров, чтобы поцеловать меня.

На повороте перед Тимбер Треел я, как всегда, остановился. Восемь лет назад, когда мы учились в колледже, я потерял здесь двух своих друзей. Когда они ехали из Шимли в небольшой дождь, возбужденные молодостью и пивом, их мотоцикл занесло, они вылетели на середину пороги. Билла, сардар, держался за Тимми, когда они перевернулись на шоссе, и грузовик на скорости влетел прямо в них. Когда колеса наехали на них, Билла оказался прямо сверху Тимми, ниже пояса они превратились в неразделимую кашу из костей, плоти и крови. Когда мы доехали до этого места несколько минут спустя, они оба еще разговаривали — их головы находились всего в нескольких дюймах друг от друга — не зная, что ниже пупка у них больше ничего нет. Зеленоглазый Билла говорил:

— Я сказал этому глупому сирду, что нас занесло.

У Тимми слетел тюрбан, волосы разметались по дороге.

— Я говорил этому ублюдку не держать меня так крепко: из-за него я не смог удержать руль.

— В следующий раз, ублюдок, ты позволишь мне рулить, — возмутился Билла.

А Тимми воскликнул:

— Дерьмо! Мой отец убьет меня! Мотоцикл покорежен?

— Нет, — авторитетно успокоил его Милер в своей спокойной манере, присев рядом. — Все в порядке. Мотоцикл в порядке.

— Пожалуйста, ничего ему не говорите — он придет в ярость! — попросил Тимми.

Они умерли через несколько минут. Это было странно. Вот они разговаривали, а через минуту умерли. Они были так смяты вместе, что их нужно было перевозить на одних носилках, а потом даже кремировать на общем погребальном костре. Нас поразила их смерть. Теперь мы знали, что она уготована не только для стариков.

После этого мы несколько недель воспринимали жизнь как чудо. Затем печаль прошла, воспоминания стали прекрасными, и мы горевали, только когда были пьяны.

На повороте, на большом дереве под дорогой, мы вырезали надпись: «Тимми и Билла, 26 июля 1979, Гималайское общежитие, комната 102, большие друзья и теперь соседи навсегда, и будь проклят тот, кто попытается их разлучить». Мы договорились, что будем делать зарубку всякий раз, как будем проезжать мимо. Когда я спустился вниз по покрытой листьями скользкой тропе к кадаму, я посчитал зарубки на стволе. Их было двадцать семь. Четыре были мои, я взял камень и сделал пятую. У Биллы и Тимми было достаточно друзей.

К следующему повороту печальные воспоминания забылись, и Физз заговорила о завтраке. Мы остановились у лачуги и съели жирный омлет из двух яиц с кусочками хлеба, прожаренными прямо на огне, опрокинули в себя несколько чашек чая. Солнце взошло, но еще не спустилось по склону, чтобы коснуться дороги.

Когда мы свернули с основной трассы на Дарампур и въехали на любимую дорогу к Касаули, мы были легки от свежего воздуха и счастья. Последние тринадцать километров дорога сужалась — движения совсем не было, деревья подступали ближе, великолепные красноклювые голубые сороки беззаботно сидели на обочине, шумно играя в салки друг с другом, стали появляться чудесные поляны. Мы остановились на одной из них, прислонив мотоцикл к широкому чешуйчатому стволу старой сосны, чтобы на миллионе сосновых иголок внизу испить свежий сумасшедший коктейль из желания и любви.

На ней был свободный красный пуловер. Я поднял его — и все, что было под ним — и собрал под шеей. Она выгнула спину п была прекрасней, чем все деревья, птицы и горы. На ее коже появились маленькие пупырышки, и ее розовые соски задавали вопросы, на которые я был рожден отвечать. Я ответил на один открытым ртом, а на другой — ладонью. Ее лицо приобрело цвет заката, и она взяла мою голову и водила ею везде до тех пор, пока мое лицо не заблестело, словно первая утренняя роса. И когда я вылил мою любовь в нее, в стонах повторяя ее имя, ветер на поляне шептал его вместе со мной.

Физззз.

Мы поселились в государственном доме отдыха в Ловер Молл, комната была затхлая с сырыми зелеными коврами и рассыпающимися занавесками. Матрасы были жесткими, кровать скрипела, а дверь ванной, если ее закрыть изнутри, заедала, поэтому ее приходилось открывать снаружи. Следующие четыре дня мы кричали друг другу: «Ударь, детка!» И отвечали: «Хорошо! Отойди!» И бам! Мы били по ней ногами. Это было похоже на поступок героя в фильме. Нас не удивило, что ванная была оснащена современным оборудованием, но оно не работало. Сверкающий белый резервуар и новая белая газовая колонка не действовали. Одни издавал сухое бульканье, если к нему приблизиться, а другая никогда не открывала свой красный глаз. Как обычно в Индии, холодная вода попадала в унитаз с помощью ведра, а горячую воду, чтобы мыться, приносил из хамама тощий служитель, опасно шатаясь под весом ведер.

Но мы были на высоте. Ничто не могло испортить нам настроение. В течение нескольких минут Физз открыла двери и окна, и с помощью служащего и его жены комната была убрана и проветрена. Два часа спустя она усадила нас на легких стульях на веранде, выходящей на густо покрытые растительностью холмы, и послала служителя за булочками-самосас на рынок.

Она заказала их и для служителя, его жены и их троих детей, Они тотчас превратились в ее помощников; когда принесли чай с самосас, он был хорошо заварен, обжигающе горяч и с сахаром. Глотая его, хотелось причмокивать.

Был всего одиннадцатый час. Уже было достаточно светло, но еще не жарко. Однако утренний холод прошел, и было приятно сидеть на веранде в простой рубашке. Здесь были совсем не слышны звуки автомобилей — только непрерывное гудение под землей и пронзительные крики разных птиц. Веселая банда белощеких бульбулей захватила лужайку, и некоторые из них совершали миролюбивые набеги на веранду, выставив напоказ свои хохолки и весело кивая. Они переговаривались на разные голоса. Это была настоящая оркестровая партия.

— Я могла бы жить здесь всегда, — сказала Физз.

Она выглядела как сентиментальный живописец — с распущенными кудрявыми черными волосами, ногами на старом деревянном столе, сверкающей кожей, с эмалированной кружкой, которую она держала обеими руками, и взглядом, устремленным вдаль.

— Я тоже мог бы, — признался я.

— Ты бы мог писать книги, а я завела бы птичью ферму или возилась с травами, растущими в горах, — принялась мечтать Физз.

— Ты что-нибудь о них знаешь? — спросил я.

— Это не трудно выяснить. Просто нужен участок или два, И кто знает, может быть, Пандит и его потомки принесут нам немного денег, — ответила она.

Да, мы скажем издателю: возьми книгу и дай нам два участка на холмах. Может быть, три — по одному для каждого — для Пандита, Пратапа и Абхэя.

Вот именно! На одном участке мы построим дом с двумя комнатами, с кабинетом и камином. А на двух других я буду выращивать экзотические растения.