— Я отчаянно нуждаюсь в какой-нибудь официальной церемонии.

Этим вечером, когда мы отправились в нашу комнату в отеле (балдахин постели был увешан гирляндами из ноготков и тубероз), мы были счастливей, чем когда-нибудь.

Нам ничего не нужно было. Нам никто не нужен был.

Мысль, что ей не придется уходить больше, наполнила меня исключительным чувством безопасности и удовлетворенности.

Она лежала на спине со сверкающим лицом, ее распущенные волосы поднимались темными волнами вокруг.

— Прости, что тебе пришлось пройти через все это, — улыбнулась Физз.

— Ради тебя, малышка, — сказал я, — я сделаю это снова. Ради тебя я сделаю все, что угодно.

— Ты будешь танцевать на улицах? — спросила она.

— Все что угодно.

— Очистишь тысячу горошин?

— Все что угодно.

— Отвезешь меня в Грецию?

— Все что угодно.

— Напишешь шедевр?

— Все что угодно

— Просто поцелуешь меня?

— Все что угодно

— И снова.

— И снова.

Я сделаю все что угодно. Ради тебя, дорогая, все что угодно. Ради тебя, дорогая, все что угодно. Ради тебя.

По дороге назад мне приснилось, чго я стал легким, словно перышко.

Я находился на втором этапе пути — из Хитроу в Дели. Самолет был большим, словно здание, и занят только наполовину. Я захватил пять сидений в самом хвосте и лежал на левом боку, изнывая в середине моего двенадцатичасового цикла боли. После моей третьей порции «Джека Дениэлса» добрая улыбка стареющей стюардессы превратилась в предупреждающее рычание. Не желая разжигать ссору, я постарался забыться.

Мы все были на спортивной площадке колледжа и играли в футбол. Соберс, Милер, Шит, мои однокурсники, мои кузены Но у меня были проблемы с мячом. Каждый раз как я делал шаг, я поднимался на шесть футов в воздух и обгонял всех. Я двигался быстрее и дальше, чем все другие игроки, но не мог схватить мяч. Мои товарищи по команде кричали и просили меня оставаться на земле, чтобы добраться до мяча.

Я пытался изо всех сил, но просто не мог опуститься. Наоборот, я становился все легче и легче, и легкость была удивительная. С шести футов я начал подниматься на двенадцать футов всякий раз, как делал шаг. Все задыхались в страхе. Теперь я мог видеть вершины нимов и гулмохаров, гимнастический зал и стоянку для велосипедов, общежитие и аудитории колледжа, теннисный корт и Долину удовольствия.

Я медленно опустился вниз, коснулся земли и снова взлетел вверх, выше и выше.

Но вскоре чувство свободы и радости сменила паника. Я поднимался слишком высоко. Я не контролировал свой полет и мог улететь. Игра прекратилась, и все собрались посреди поля, глядя вверх и крича. Другие игроки тоже пришли туда — баскетболисты, прыгуны, борцы, боксеры, атлеты, хоккеисты и игроки в крикет в их ослепительно белых костюмах. Все смотрели вверх, махали руками и кричали.

Теперь я отчаянно бил ногами, чтобы опуститься вниз, как-то замедлить полет. Я кричал людям внизу, чтобы они помогли мне, опустили меня вниз. Но ничто не помогало. Я бился в истерике, охваченный ужасом. Вскоре я не мог различить лица. Затем начали стихать и голоса. Группа людей внизу превратилась в пятнышко. Колледж стал пятнышком. Весь Чандигарх стал крохотной точкой. Все превратилось в точку. Затем паника прошла.

И я продолжал подниматься и подниматься, пока подо мной и надо мной не стало ничего.

Первая вещь, которую я сделал, когда вернулся в наше барсати в Грин Парк посреди ночи, — это настойчиво позвонил в дверь хозяина и спросил, есть ли какие-нибудь новости от Физз. Новостей не было.

Когда я поднялся на террасу, заухал господин Уллукапиллу:

«Хвала господу, дурак вернулся, его жизнь не изменилась».

На следующее утро я пошел в банк. Никаких переводов не было.

Я позвонил каждому из ее друзей. Джани, Мини, Чаи. Они все были удивлены, вежливы и совершенно ничем не помогли мне. Ее друзья заявили, что ничего не знают о ней, что она не связывалась с ними много лет. Я мог в это поверить. Она была не из тех, кто прячется за камнями, но и не из тех, кто выставляет напоказ свои раны.

Я позвонил ей домой в Джорхат. Ее мать сказала, что она не приезжала туда на каникулы, затем узнала мой голос и начата рыдать. Я ждал. Она сопела в трубку. К телефону подошел ее отец. Он разговаривал холодно и мелодраматично. Ее отец сказал, что понял, что это ошибка, как только увидел меня.

Мир — это суровое место. Относись ко всем как к цикадам.

«Это срочно. Мне действительно нужно с ней связаться», настаивал я.

Тем же голосом, которым он комментировал фильмы в своем зале, он произнес на хинди:

— Если пуля вылетает из ствола, она никогда не возвращается назад.

— Пожалуйста, помогите мне, сэр, — попросил я.

— Ничто теперь не сможет тебе помочь, сынок. Даже бог.

Он положил трубку.

Я хотел спросить:

— Как насчет удара по голове от Бабы Голеболе? Это поможет? Как насчет тысячи ударов по голове Бабы Голеболе, о сэр Ризван, отец прекрасной дочери?

Я позвонил снова.

— Неправильно набранный номер — это всегда был неправильный номер, — сказал ее отец. — Я понял с того момента, как увидел тебя, что это неправильный номер.

В этот раз я положил трубку.

Оставалось два дня до Рождества, и в шесть часов вечера было уже темно. Я вытащил кресло на террасу, взял мой виски, завернулся в толстую серую шаль, которую мы купили на блошином рынке в Касаули, и сел снаружи. Пока я отсутствовал, хозяин срубил гулмохар, чтобы лучи зимнего солнца могли проникать в барсати. Я чувствовал себя немного голым без его веток.

Повсюду был слышен звук машин. Даже наша улица, которая была альковом мира, когда мы переехали в Дели двенадцать лет назад, была заполнена машинами и голосами людей. В основном это были голоса мужчин, готовившихся к предстоящему веселью. Это было веселое время в Дели. Дни, чтобы праздновать, напиваться и ездить по дорогам. В газетах было полно объявлений о празднике накануне миллениума.

По всему городу из магазинов, домов, машин доносилась музыка.

Я вспомнил все эти годы, когда в последние недели декабря мы каждую ночь выходили с друзьями и возвращались, чтобы заняться любовью. Затем мы лежали в постели и заново переживали каждый год, перечисляя все победы и несчастья. 1981, 82, 83, 84, 85, 86, 87, 88, 89, 90, 91, 92, 93, 94…

Она бы сказала:

— Это год будет превосходным — один ребенок, одна книга, два отпуска.

— Сначала книга. Потом ребенок. Потом отпуск, — возразил бы я.

— Ты повторяешь это каждый год — а потом ничего. Представь, что я напишу книгу!

— Превосходно. Тогда я сделаю ребенка.

— Но не беспокойся, я никому не скажу. Я позволю тебе взять все почести себе.

— Это так. Это все, что я хочу.

Со срубленным гулмохаром я мог смотреть в тени Дир Парка, где пальцы тумана уже начали ласкать деревья. Я почти хотел, чтобы господин Укп заговорил голосом мудрости, но было слишком рано для него. Я провел утро, разрывая и уничтожая сотни страниц распечаток, сделанных в интернет-кафе. Еще я позвонил горничной внизу и заплатил ей, чтобы она убрала и вымыла дом. Поиски были закончены, но ощущения финала не было.

Внезапно меня посетила мысль. Я вошел внутрь и позвонил в магазин тхакура. Затем я положил трубку, подождал десять минут и позвонил снова. Ракшас запыхался,

— Ты нашел ее? Как она выглядит? Оначто-нибудь запомнила? Что она сказала? Ты рассказал ей о нас?

— Постой, постой, — попросил я. — Я расскажу тебе все, как только приеду. Но сначала расскажи мне, был ли там кто-нибудь.

— Нет, здесь никого не было.

Секунду я воображал, что все будет как в фильме. Я, должно быть, сидел рассеянно несколько часов, потому что господин Укп наконец заухал.

«Ты — дурак, она не приедет домой на каникулы».