Нет ничего столь великого, что не погибнет вскоре.

Конечно, я не волновался.

Единственное, что причиняло мне иногда боль, — это растения. Я знал, как много они значили для Физз и как расстроит ее отсутствие ухода за ними.

К счастью, многие прижились и выросли: шишамы, жакаранда и фикус перед домом, серебряные дубы вдоль стены на границе имения; побег плакучей ивы, который она взяла у озера в Наукучиатале и сунула под кран на нижней террасе; каллистемон повсюду; джамун и тан на задней тропе позади кухни; несколько манговых деревьев на склоне Джеоликоте; и чудесным образом борющийся и отказывающийся умирать амалтос на верхней террасе; и поднимающийся гулмохар у передних ворот. Прямо между воротами и домом рос баньан, который после четырех лет едва достиг шести дюймов в высоту; он выглядел мертвым, но каждой весной распускался единственный зеленый листок надежды.

Физз не вернулась после того, как она уехала тем дождливым, ненастным вечером.

Вначале я звонил ей несколько раз, но разговор не получался уже с первых слов.

— Все в порядке?

— Да.

— Прости за все это.

— Да.

— Возьми деньги в банке, когда тебе понадобится.

— Да.

— Я надеюсь, что ты скоро вернешься.

— Посмотрим.

— Ты позвонишь мне, если тебе что-нибудь понадобится?

— Да.

— Ты знаешь, как я отношусь к тебе.

— Да.

Ток. Ток. Ток.

Затем, зарывшись в дневниках, раздраженный ее замкнутостью, я прекратил попытки, и вскоре боль начала утихать. Несколько недель спустя раздался звонок из магазина тхакура Ракшасу, и когда он вернулся, то сердито посмотрел на меня и сказал:

— Диди покинула дом, ключи у хозяина.

Я позволил ему уйти, а потом бросился в магазин всевозможных мелочей тхакура. Я звонил, звонил и звонил, но она не брала трубку. Звонок Ракшасу, должно быть, был последним, что она сделала, прежде чем уйти.

Меня охватил внезапный приступ паники. Где она? С кем она? Что она намерена делать? С ней все в порядке? Мне хотелось прыгнуть в джип и помчаться в Дели. Со временем все забылось. На самом деле я пошел в комнату, взял ключи и оказался возле джипа, но увидел Ракшаса, стоящего возле сарая с козами; здоровой рукой он держался за свой обрубок и смотрел на меня с презрительной усмешкой.

Что-то победоносное в его взгляде остановило меня, и я справился с искушением, медленно поднялся по лестнице, пройдя мимо него, к источнику воды позади дома. Я сел на скамейку, слушая журчание восьмидесятилетнего водопровода Према Кумара, глядя вниз на долину, наблюдая за ревущими и петляющими по дорогам грузовиками, пока не стемнело, а каждая летающая птица не успокоилась. Когда я наконец поднялся со скамейки несколько часов спустя, небо было усеяно звездами, поднялась луна, в кустах шуршали ночные жители. Возвращаясь домой, я увидел однорукую тень, стоящую у кухни и наблюдающую за мной, неподвижную, словно в состоянии медитации.

К тому времени, как закончилась ночь, Катерина настолько поглотила меня, что ничего не осталось, даже паники.

Два дня спустя Ракшас покинул меня. Он сказал:

— Возвращайся в Дели, сахиб, и найди ее. Мужчины должны знать разницу между золотом и медью, или они будут вечно обречены на страдания.

Я просто протянул ему деньги и велел идти своей дорогой.

Четыре дня спустя тхакур привел Пракаша. Эти четыре одинокие ночи я спал в сарае для коз, запираясь с бутылкой воды и секирой с длинной рукояткой. Я спал плохо, но странно: меня беспокоили не сладострастные галлюцинации, а угроза присутствия однорукого человека.

Отправившись на прогулку, чтобы удовлетворить странный порыв — долга, любопытства — я позвонил домой. Молчащий телефон был почти из разряда фантастики. Вскоре начало казаться, что он ведет свой собственный разговор. Угловатый тхакур, кожа на лице которого была покрыта морщинами, словно яички, посмотрел на меня с любопытством: человек, который звонил и звонил, но никогда не говорил ни слова. Человек, который принял телефон за жену.

Я уверен, что выпрыгнул бы из кожи, если бы однажды кто-нибудь вообще ответил на другом конце провода.

Затем однажды вечером раздался только низкий звук на линии. На следующий день он продолжался. Телефон впал в кому. Неоплаченные счета, или, возможно, он вышел из строя. Так однажды вечером, шесть месяцев спустя после того, как я узнал о ее отъезде, я сел в джип и поехал в Дели. Это было странное путешествие. Я ехал медленно, К. Л. Сэйгел изысканно выл на машинном стерео (Физз никогда не позволяла мне слушать его), ехал, не останавливаясь нигде, чтобы поесть, попить или испражниться, избегая любого места, где сохранились наши следы. Даже дорога через железнодорожные переезды в Мурадабаде прошла спокойно, и я вытянул ноги, только когда остановился на нашей улице в Грин Парке.

Хозяин и хозяйка смотрели сериал по телевизору, звук которого вырвался наружу, когда он открыл дверь. Он смотрел на меня непонимающе минуту, затем бросился за ключом и протянул его мне. Я сказал, что увижусь с ним утром. Хозяин благодарно закрыл глаза. Я предварительно оплатил барсати. Он забирал свои деньги в начале каждого месяца. Меня никогда не было дома. Я был мечтой, а не жильцом.

В доме было тихо и спокойно, словно в гробнице, и все покрылось пылью. Мне показалось, что Физз ничего не взяла. Так и оказалось. Кроме своей одежды и безделушек, которые она любила собирать, — маленькие керамические животные, пепельницы из разного камня, коробки с разноцветными бусинками, стеклянные браслеты — кроме личных вещей и мелочей, она ничего не взяла. Даже книги, музыку, видео.

Все традиции, связанные с отъездом, были соблюдены. Штепсельные вилки вытащены из розеток, окна закрыты, холодильник пустой с открытой дверцей; занавески и стулья выстроились в ряд, все вымыто, вычищено, сложено и убрано.

На холодильник была желтая записка: «Все счета оплачены. Никто никому ничего не должен».

Я нашел ром, сел на террасе и выпил. Ром в животике лучше, чем дерьмо в заднице. Неопрятные ветки гулмохара мели по полу террасы. Я взял ветку и поласкал ее руками. В полночь, голодный и окосевший от выпивки, я поехал в Юсуф Сараи и съел два паратас с яйцом с несколькими чашками чая.

Там сидела группа модных юношей, которые пили чай из пластиковых чашек, ели паратас, громко разговаривали и оборачивались, только чтобы ударить собак, которые приходили попросить еды. Это было похоже на какой-то спорт. Словно видеоигра: удар, громкий визг, быстрое стремительное движение, еще больше визгов в диминуэндо и взрывы смеха. Несколько глотков, затем все повторялось. Я хотел вмешаться, но потом отвернул голову.

Было странно спать в этой постели без Физз, и мне плохо спалось. Мне снились сны о низвергающих влагу бедрах и одноруких тенях. Когда я проснулся, было еще более странно не дышать острым холодным воздухом гор и не видеть, как внизу просыпается долина.

Я пошел в банк утром, и, насколько я мог понять, она взяла не больше двадцати тысяч рупий. Это убило меня. Я хотел, чтобы она взяла значительную сумму, все. В Хауз Кхаз маркете я нашел телефонную будку — стеклянная кабина внутри стеклянной коробки с факсами и ксероксами — и позвонил нескольким ее друзьям. Они все разговаривали холодно и неприветливо. Никто не дал мне и намека на то, где она находится. Меня унижала необходимость спрашивать, все ли с ней в порядке.

— Да, да. Спасибо.

«И прости, господин чинчпокли, у нас нет адреса, по которому ты можешь доставить ей еще больше боли».

Я не позвонил никому из моих друзей. Беспокойство, вопросы, объяснения. Я не был готов к этому. Напротив себя на стекле кабинки я увидел маленькую карточку ярко-красного цвета. Там было написано: «Музыка мокши». И под ней: «Центр круга жизни». Мир находился в постоянном движении, но по собственному плану. Можно было узнать прошлое, настоящее, будущее, позвонив по одному из трех указанных номеров. На другом конце провода сидел юноша в костюме и галстуке, сложив ноги крест-накрест, как Будда, излучая мир и понимание.