— Его работы последних лет смехотворны. Такое впечатление, что он повредился рассудком.
— Прежде вы говорили, что рассудком повредился Ньютон.
— К Ньютону я сейчас перейду. Он — то есть Фатио — вёл с Бернулли вялотекущий эпистолярный спор. Они ему — письмо с маленькими d и вытянутыми S, он им — ответ, в котором для производных точка, для первообразных — какие-то несуразные прямоугольники. Эти символы использует Ньютон. Так они грызлись несколько лет, а недавно всё взорвалось! Фатио напечатал статью, в которой весьма нелестно отозвался о вашем покорном слуге и приписал создание анализа бесконечно малых Ньютону. Тогда Бернулли состряпали задачу и начали рассылать её европейским математикам, проверяя, кто сумеет её решить. Никто не справился…
— Даже вы?!
— Конечно, я бы её решил, это обычная задача на интегрирование. Она имела одну цель: отделить мужей — тех, кто понимает исчисление бесконечно малых, — от мальчиков. Бернулли отправили треклятую задачку Ньютону, и он справился с ней за несколько часов.
— Так он не безумен?
— Даже если он совершенно спятил, ваша княжеская светлость, важно иное — в том, что касается математики, ему по-прежнему нет равных. А теперь, из-за происков Бернулли, он считает, будто я вместе с другими европейскими математиками строю против него козни!
— Я думала, вы будете пересказывать новости науки, а не сплетни.
Лейбниц набрал в грудь воздуха, намереваясь что-то ответить, но ограничился вздохом. Это повторилось ещё два раза, но тут, на счастье, летучая мышь выпорхнула из убежища. София мигом выдернула рапиру из стола и возобновила охоту. Пометавшись немного, летучая мышь (которая, по всей видимости, вообразила, будто дрожащее остриё — какое-то исключительно быстрое насекомое) принялась летать по периметру зала, срезая углы, т. е. описывая грубо эллиптическую траекторию. Стол стоял в конце зала параллельно стене, так что летучая мышь в каждый облёт проносилась над ним дважды. София поджидала там, где, по её расчёту, должна была пролететь мышь, затем, промахнувшись, перебегала на другой конец стола и, когда та заходила на следующий круг, делала новый выпад.
— Положение вашей княжеской светлости относительно летучей мыши можно уподобить позиции земного астронома, когда земную орбиту — сегменту которой соответствует в данном случае стол — пересекает комета. Это происходит дважды — при её приближении к Солнцу, второй раз при удалении. — Лейбниц выразительно кивнул на канделябр, который слуги поставили между столом и стеной.
— Меньше сарказма, больше философии.
— Как вам известно, библиотеку перевозят сюда…
— Я подумала, какой мне прок в библиотеке, если она в Вольфенбюттене? Мой супруг не большой книгочей, но теперь, когда он почти не встаёт с постели…
— Я не ропщу, ваша княжеская светлость. Напротив, полезно было на время отвлечься от повседневных забот куратора библиотеки и обратиться к главной её цели.
— Сейчас я решительно вас не понимаю.
— Разум не может оперировать самими предметами. Я вижу летучую мышь, мой разум о ней знает, но не манипулирует ею непосредственно. Мой разум (как я думаю) совершает действия над символическим образом мыши, существующим в моей голове. Я могу проделывать над символом различные операции — например, вообразить летучую мышь мёртвой, — не влияя на реальную мышь.
— О том, что мысль — манипулирование символами в голове, я от вас уже слышала.
— Библиотека — своего рода опись или хранилище всего, о чём люди думают. Таким образом, каталогизируя библиотеку, я составляю более или менее упорядоченный и понятный перечень символов, коими мыслящие люди оперируют у себя в голове. Но вместо того чтобы препарировать мозг и выискивать символы в сером веществе, вместо того чтобы использовать символические представления, подобные существующим в мозгу, я присваиваю каждому простое число. Числа предпочтительнее тем, что их можно обрабатывать с помощью машины.
— Снова вы о том своём прожекте. Что бы вам не заниматься монадами? Монады — премилая тема для разговора, а для их обработки не надобно машин.
— Я занимаюсь монадами, ваша княжеская светлость. Я тружусь над монадологией каждый день, но не оставляю и другой свой прожект…
— Как-то вы его называли? «То, для чего мне нужно бесконечное количество денег», — рассеянно проговорила София и перебежала на другой конец стола.
Лейбниц ретировался на середину комнаты, где его геометрически невозможно было задеть рапирой.
— «Бесконечное количество», — с большим достоинством проговорил он, — означает лишь, что нужна некоторая сумма каждый год в течение неограниченного времени. Я пытался сделать доходными ваши серебряные рудники, но, увы, не преуспел из-за саботажа и того, что наши конкуренты в Мексике используют рабский труд. Тогда я отправился в Италию и сделал всё, чтобы вы стали следующей королевой Англии, буде за то проголосует парламент. Если верить ториям, учредившим Земельный банк, эта страна стоит шестьсот миллионов турских ливров. Они продают зерно и со страшной скоростью ввозят золото. Другими словами, там есть деньги — не бесконечное количество, но довольно, чтобы выстроить несколько арифметических машин.
— Не только парламент должен проголосовать, но и множество людей умереть в правильной последовательности, чтобы я вступила на английский престол. Во-первых, Вильгельм, во-вторых, принцесса Анна, которая к тому времени станет королевой Анной, затем маленький герцог Глостерский и прочие дети, которых она может родить той порой. Мне шестьдесят семь лет. Вам надо искать поддержки у кого-нибудь другого… И-ах! Готово! Так-то вторгаться в мой обеденный зал! Доктор Лейбниц, полюбуйтесь на мою стряпню!
Рапира больше не двигалась. Лейбниц, не спуская глаз с напудренного лица Софии, отважился подойти ближе, затем взглядом прочертил линию от пухлого белого плеча, по рукаву, через унизанную браслетами и кольцами руку, вдоль ржавого клинка к дрезденскому блюду, на котором лежала убитая летучая мышь, расправив крылья так аккуратно, будто её сервировал на блюде искусный французский повар.
— Комета упала на Землю! — провозгласила София.
— Как вы поэтично выражаетесь, матушка, — раздался голос у Лейбница за спиной.
Тот обернулся. В дверях стоял крупный сорокалетний мужчина с лицом и манерами куда более молодого человека. Кронпринц Георг-Людвиг, кажется, только сейчас осознал, что его матушка стоит на столе. Он несколько раз по-лягушачьи моргнул.
— Комета приближается… э… к дереву.
— К дереву?! Кометы не приближаются к деревьям!
— Она попалась в силки, раскинутые соколом.
— Соколы не раскидывают силков, — не сдержался Лейбниц. Ответный взгляд Георга-Людвига заставил доктора пожалеть, что он отдал Софии единственное орудие самозащиты.
— Георг, мой первенец, любовь моя, моя гордость, что ты нам хочешь сказать? — ласково спросила София.
— Царь приближается к Герренхаузену!
— Так царь — комета?
— Разумеется.
— Мы называли кометой эту летучую мышь.
Уголки губ у Георга пошли вниз, так, что губы исчезли, а щель между ними приобрела сходство с гароттой. Он наградил Лейбница убийственным взглядом, словно тот в чём-то перед ним провинился.
— А кто сокол, ваше высочество? — спросил Лейбниц.
— Ваша послушная ученица и моя младшая сестра София-Шарлотта, курфюрстина Бранденбургская, доктор Лейбниц.
— Превосходно. Так метафора с силками означает, что её светлость пленила Петра своими ухищрениями и красотой.
— Он пронёсся через Берлин подобно пушечному ядру, вынудив её, как лису, догонять его в Коппенбрюгге.
— Ты хочешь сказать, что София-Шарлотта с лисьей хитростью преследовала пушечное ядро? Или что царь уходил, как лисица от погони? — спросила София.
— Я хочу сказать, что они сейчас появятся.
— Иди к отцу. Отошли похоронную команду. — София имела в виду врачей. — Объясни, что может появиться некто очень высокий и чрезвычайно важный и что ему неплохо бы сказать пару любезных слов.
