Через мгновение малабарские небеса разорвала долгая раскатистая череда громов. Джек повернулся и увидел, что новый корабль скрыт дымной пеленою, из которой во все стороны бьёт свет. Канониры, не поняв, что происходит, салютовали королеве и командному составу своего корабля. Плот под ногами скакнул вверх, всплывая из воды. Джек, повернувшись туда, где только что лежал крокодил, увидел лишь брызги крови.

Пушки крепости тоже палили. Королева встала, чтобы принять адресованные ей почести. Неожиданный поворот событий застал её врасплох, но как хороший монарх она умела принимать странные вердикты Фортуны и крокодилов.

Джек, в одолженной у найяров набедренной повязке, поднял бутылку шампанского и приготовился разбить её о бушприт.

— Во имя всего, что считается святым в этой адской дыре, крещу тебя Эли…

На полпути к цели бутылка уткнулась в ладонь Еноха Роота.

— Не называй корабль в её честь, — сказал тот.

— А что? Я с самого начала так собирался.

— Неужели ты думаешь, что это пройдёт незамеченным? Дама в щекотливом положении… даже носовая фигура до опасного похожа на неё.

— Ты правда думаешь, что это имеет значение?

— Корабль не останется здесь до скончания веков. Рано или поздно он придёт в какой-нибудь христианский порт — а христианских портов, в дела которых Элиза не была бы так или иначе втянута, поискать.

— И как мне, чёрт возьми, прикажешь назвать корабль? «Курфюрстина София»? «Королева Коттаккал»?

— Иногда лучше избрать обходной путь… чтобы каждая из трёх дам считала, будто корабль назван в её честь.

— Неплохая мысль, Енох… но что у них общего?

— Ум и определённого рода сила — готовность пустить свой ум в ход.

— Можешь не продолжать, — сказал Джек. — Я видел эту даму в театре. — Он снова повернулся к кораблю: — Крещу тебя «Минервой»!

Через мгновение французское вино пенилось на его обгоревшей коже, вокруг гремели залпы. Даппа закончил переводить последние слова. Королева Коттаккал взглянула Джеку в глаза и улыбнулась.

— На Дуврских скалах нашли большую кучу хвороста и дров, политую маслом, — сообщил Роджер Комсток, маркиз Равенскар и канцлер казначейства. — Костёр должен был известить французов об убийстве его величества.

Пользуясь своим привилегированным — лицом по ходу лодки — положением, он поднял голову и посмотрел вдоль Темзы, будто высматривая в небесах шифрованные дымовые сигналы.

— Похвально, что якобиты наконец-то отработали связь, — только и смог ответить Даниель. — Они сожгли половину годового запаса дров и выпили половину винных запасов Франции, отмечая ложную весть о смерти Вильгельма.

Роджер вздохнул.

— Вы, как всегда, сыплете крамольными остротами. Счастье, что мы беседуем в лодке, где единственный человек, способный нас подслушать, не знает ни слова по-английски. — Шпилька в адрес гребца-кокни. Даниеля за такое лодочник бы выбросил в реку, и любой суд его бы оправдал. Роджер же умел так подмигнуть, что его шутки шли по разряду чаевых.

— Когда мы беседуем в кофейне, — продолжал Роджер, — я вздрагиваю всякий раз, как вы с такой вот миной открываете рот.

— Вскоре я отправлюсь за моря вслед за другим подстрекателем и пасквилянтом, Гомером Болструдом, и вам не придётся больше вздрагивать. — Даниель, сидевший лицом против хода лодки, устремил взгляд в сторону желанного Массачусетса.

— Да, так вы твердите уже лет десять…

— Ближе к семи. Однако вольное обращение с числами — привилегия, если не обязанность, человека в вашей должности. — Даниель повернул голову на несколько градусов влево и кивнул в направлении Вестминстерского дворца, ещё видимого, за излучиной Темзы. Он имел в виду Казначейство, лавину несуразных пристроек к указанному дворцу со стороны реки. Туда Даниель зашёл сегодня за Роджером, и оттуда они отбыли на лодке несколько минут назад.

Роджер обернулся и поглядел в ту сторону, но было уже поздно.

— Я смотрел на ваше присутственное место, — пояснил Даниель. — Его как раз скрыли огромные штабеля гниющих брёвен, скопившиеся за последние годы на Ламбетской излучине из-за того, что денег нет, и никто ничего не покупает.

Роджер на миг зажмурился, давая понять, что задет, но сегодня настроен благодушно и прощает обиду.

— Я был бы весьма признателен, — сказал он, — если бы вы со вниманием выслушали крайне важную новость, которую я пытаюсь донести до ваших ушей. Сорок человек — джентльменов и титулованных дворян — собрались вчера на Тёрнхем-грин, чтобы убить короля, когда тот будет возвращаться с охоты.

— Кстати об ушах…

— Да! И он в том числе.

Разговоры Даниеля и Роджера часто раздражали окружающих, поскольку эти двое знали друг друга неприлично долго, а потому могли общаться на кратком жаргоне общих аллюзий. «Уши» в данном случае означали Чарльза Уайта, тори-якобита, имевшего обыкновение откусывать вигам уши и (по крайней мере так гласил слух) у себя дома демонстрировать их единомышленникам в качестве трофеев.

— В Кале, в Дюнкерке, — продолжал Роджер, — вы увидите военные транспорты, ждущие лишь сигнального костра.

— Я вижу, что вы в бешенстве. И понимаю отчего. Если я не бешусь, то лишь по одной причине: всё это настолько старо, что я с трудом верю своим ушам. Разве всего этого уже не было?

— Какая странная реакция.

— Неужто? Я мог бы сказать то же самое про деньги. Когда у нас будут деньги, Роджер?

— Некоторые сказали бы, что упомянутые вами прискорбные явления суть постоянные, или перманентные, или хронические угрозы нашей английской свободе, и посему им нужно противостоять с мужественным упорством. Мне странно, когда вы закатываете глаза и уничижительно бросаете: «Старо», будто смотрите спектакль.

— Вот почему мне хочется встать и выйти в фойе, где не так душно.

— Фойе в данном случае натужная метафора для Колонии Массачусетского залива?

— Да.

— С чего вы взяли, будто массачусетская жизнь будет менее однообразной? Судя по новостям, события там повторяются с малоприятной регулярностью: то индейцы нападут, то этот фанатик Мадер разразится очередной речью.

— Там я смогу заниматься работой совершенно нового рода.

— О чём вы неустанно твердите Королевскому обществу — всем двадцати его членам.

— Правильное число ближе к ста, но я вас понял. Нас и впрямь всё меньше. Виною тому страсть к новизне. Я попытаюсь это исправить.

— Кстати о новизне: когда увидите французскую военно-морскую базу в Дюнкерке…

— Вы уже второй раз говорите так, будто я собираюсь во Францию. Вы сбрендили? Откуда у вас такие фантазии?

— Сбрендил я или нет, но разве не я единственный попечитель Института технологических наук Колонии Массачусетского залива?

— Сэр, я понятия не имел, что такое учреждение учреждено. Однако если бы знал, то заподозрил бы вас в первую очередь.

— Это значит «да»?

— Да.

— Следует ли отсюда, что я могу давать единственному служащему какие-то указания касательно его действий?

— Служащие получают жалованье. Деньгами. Которых нет.

— Вы поистине невыносимы. Как вы провели последние две недели?

— Вы отлично знаете, что я был в Кембридже, помогал Исааку освобождать комнаты.

Роджер притворно изумился.

— Речь, часом, не об Исааке Ньютоне? Учёном? С какой стати ему вздумалось покинуть Кембридж?

— Он едет сюда, чтобы возглавить Монетный двор, — отвечал Даниель. (Событие готовилось больше трёх лет — дело тормозили политические неурядицы и нервное расстройство Исаака.)

— Говорят — умнейший человек из всех, когда-либо ступавших по земле.

— Он бы отдал первенство Соломону, но я с вами согласен.

— О Боже! Полагаете, он станет чеканить какие-то там монетки?

— Если политики не будут ему мешать.

— Даниель, вы меня обижаете. По сути, вы сейчас сказали, что альянс политически некомпетентен. Позвольте напомнить, что перечеканка одобрена обеими палатами. Так что этот мусор осталось терпеть недолго. — Канцлер казначейства вытащил из башмака пачку ассигнаций Английского банка, вложенную туда для тепла, и помахал ею в воздухе. Потом, оскорблённый самым её видом, бросил деньги через плечо в Темзу. Ни он, ни лодочник не обернулись.