Наконец сосед ушел, изрядно надымив, а Валерий Львович отправился в свою каморку, укладываться спать. Уснул он быстро, успев перед сном подумать, что провел сегодняшний день совсем неплохо, не только с пользой для себя и для других, но и — с удовольствием, каким была баня. Да он и после нее кейфовал, сидя на кухне, и глупые речи соседа Пети совсем не раздражали его, как ни странно. Может быть, и действительно все не так плохо, обойдется… — и он провалился в мягкую темноту.

Проснулся очень рано: за окном было еще чуть только серенько. Проснулся, огляделся, и вскочил в страхе: где это я? Замотал головой, опоминаясь. Гос-споди… Локотков стал одеваться, нашаривая одежду и ругаясь вполголоса. Он очень торопился. Пальто и шапку схватил в руки, и надел уже на крыльце. Шлепая, он побежал верхней дорогой туда. Где стояли под открытым небом совхозные машины. К ним, выстроившимся нестройной колонной, Локотков подходил уже осторожно, стараясь не обнаружить себя. Но сторожа он не встретил: или его вообще не было, или он отсыпался в этот час у себя дома.

Крайней в ряду стояла уже знакомая ему молоковозка. Валерий Львович нажал кнопку на ручке — и дверь в кабину открылась. Снял проводки с клемм замка зажигания, и соединил их «напрямую». Когда-то, еще в школе, он всерьез занимался автоделом, и понимал, что к чему. Были у него и любительские права, полученные в студенческие годы на военной кафедре. Ездить не приходилось давно, — и черт с ним, как-нибудь… Бензомер показывал, что бак почти полный, и Локотков отметил это с удовлетворением. Что ж, можно ехать! Нажал стартер, мотор покрутился немного вхолостую, и вдруг бешено взвыл. «Вода! — в панике подумал Локотков. — Я ведь забыл залить воду!» Лихорадочно разорвав проводки зажигания, он выскочил из кабины и огляделся по сторонам. НО никто не бежал, ругаясь, на шум мотора, и Локотков успокоился. Снял ведро с машины и отправился к дому Веры Даниловны. Захватил еще одно ведро из сеней, и в бане залил в них теплой воды, оставшейся в колоде. Снес к молоковозке, выцедил в систему. Снова соединил проводки, завел мотор и осторожно выехал на дорогу. Разбрызгивая слякоть, в бряклой утренней стыни серой мухой проползла гудящая машина вдоль всего села, лежащего вниз от дороги. Наверно, никто не обратил на нее внимания: мало ли кому куда надо ехать с самого ранья! Наступало воскресенье, всем хотелось отдохнуть, поспать подольше.

До шоссе Локотков ехал долго, все время на пониженных передачах. Зато уж когда выбрался — поднажал. Скорей, скорей! Ему во что бы то ни стало надо было быстрее домчаться до областного города — места, совсем недавно покинутого. Ощутить себя на знакомой земле, на знакомых улицах, увидеть знакомые лица. Шевыряева, или бригадира Тудвасева, или, в конечном счете — пьяницу телефоновладельца Ивана, или мужиков, соседей по общежитию. Да любого, с кем после заключения сводила судьба! Кроме Гастона. Кроме Гастона. Он давил и давил на педаль, и машина с натужным воем неслась по мокрому, покрытому легким ночным снегом шоссе. Даже подался на руль, словно помогая ей одолевать пространство. Прочь, прочь отсюда! Голове стало жарко, и лихорадочно колотилось сердце. Только в мозгу иногда промелькивало облегченно: ну, вот я и раскрутился…

Проезжая стоящие по обочинам деревни, Локотков сначала сбавлял скорость, потом перестал это делать — селения были еще безлюдны. Только неизвестно откуда сразу берущиеся собаки провожали машину, заливисто тявкая.

И в одной из деревень единственная собачонка, длинноногая, рыжая и шелудивая, встретила Локоткова, и сразу — кинулась наперерез, не соображая, видно, спросонья, что делает, и повинуясь не лучшему из собачьих инстинктов. Валерий Львович нажал тормоз, зад молоковозки потащило в сторону: испугавшись, он отпустил педаль, — и тут же услыхал дикий, оборвавшийся визг.

Машину несло по мокрому покрытию еще метров пятнадцать, прежде чем она окончательно остановилась. Валерий Львович выскочил из кабины и побежал туда, где распластался посередине труп собаки. Машина отбросила ее вперед, и вдобавок переехала обеими тормозящими скатами левой стороны. Страшно было смотреть… Локотков пошел обратно к молоковозке, и вдруг почувствовал, что его начинает тошнить. Еле успел опереться на цистерну… Так он стоял, пока не заболела голова, и не нахлынула ужасная слабость. Забрался, словно во сне, в кабину, завел заглохший мотор, и стал разворачиваться. В это время открылась дверь одного из домов, и на крыльцо вышел мужик в телогрейке. Увидав убитую собаку, он что-то закричал, сбежал с крыльца и нагнулся, шаря по земле. Локотков добавил газ, — камень грохнул в заднюю стенку кабины.

…Раскрутился, называется! Задавил собаку, да еще камни кидают вслед…

Всю обратную дорогу его мутило, ехал он медленно, облокачиваясь на руль. Внезапная вспышка, возбуждение сменились жесткой депрессией. Накатившая тоска по знакомым людям, знакомым местам, знакомой обстановке затихала, уходила, и место ее заняла глухая боль.

Так же, серой тяжелой мухой машина вползла обратно в Рябинино и заняла свое прежнее место на стоянке. Он подобрал брошенное тут же хозяйкино ведро, и вернулся домой. «Ты куда это ночь бегал, квантерант?» — с подозрением спросила его Вера Даниловна. Он посмотрел на нее, и что-то новое, не испытываемое прежде, шевельнулось внутри. «Сам не знаю куда», — ответил Валерий Львович, улыбаясь сквозь слезы. Она покачала головой, и сказала только: «Путаник ты, путаник…»

После своего путешествия он долго, сумеречно отсыпался. Проснувшись после обеда, долго не мог сосредоточиться, и все водил, водил взглядом от стены на потолок, с потолка — на дверь, на окно. Постепенно привыкал, словно впервые здесь оказался, ко всему окружающему, к звуку шагов в коридорчике. Тело болело, словно измочаленное тяжелыми кулаками. Покряхтывая от слабости, он поднялся и сел на кровати. Захотелось поскорей умыться. Побрел на кухню, но умываться почему-то не стал, а стал смотреть, как Вера Даниловна кормит своего щенка Тобку.

— Какая же ты у меня па-акость, какая мерзость, какая омерзительная гадость, — ласково сюсюкала она, подвигая плошку. Толстый Тобка, сомлев от хозяйского внимания, валился на спину и раскорячивал задние лапки. Сладкая слюнка с черного неба пятнала половичок.

Валерий Львович вяло похлебал супу, и некоторое время еще молча сидел за столом. Очнулся и забеспокоился только, уловив, что Вера Даниловна начала собираться.

— Вы куда?

— Пойду, мало ли дел-то бабьих к вечеру наберется…

Конечно, хозяйке не было большого резона делить вечер с новым жильцом, личностью, как она определила для себя, равнодушной к другим, с чужими глазами. Она ушла, а Локотков горько подумал: вот был рядом с человеком и ушел, и опять один. Только песик с тявканьем скачет по пустой горнице. Что ж, тоже неплохо, тоже живая душа. Смотри, так дойдет и до того, что станешь радоваться и таракану! В памяти всплыло лежащее на дороге собачье тело, и Локотков с силой зажмурился.

Утреннее беспокойство снова проникло в грудь, он поднялся, уронив табуретку и даже не нагнувшись за ней, и спустя малое время уже сбегал с крыльца, одетый.

Через село катился вечер, и на улице было довольно пустынно: люди успели сделать свои дневные дела, устать от них и теперь отдыхали, кроясь за мокрыми темными стенами. Лишь детишки не уставали от своей жизни: младшие — орали и возились, старшие, презрительно их обходя, решали собственные вопросы. Трое ребят стояли возле дома и о чем-то спорили писклявыми ломающимися голосами; в руке у одного был включенный транзистор. Даже и с ними Локотков был непрочь теперь пообщаться, поговорить о том, о сем. Он направился к ним, но ребята, увидав его, быстро снялись и пошли прочь, оглядываясь на него. «Черт с ними, — решил Локотков. — Пойду к речке, может быть, кого-нибудь встречу по дороге туда или обратно». Только — кого он мог встретить? Все ему здесь были чужие. Он быстро пошел вниз, ежась от весеннего холода. Капли влаги, носившиеся в воздухе, осыпали его одежду, лицо и волосы. Несколько человек попались навстречу, и он отступал перед ними с дороги в снег, непонятно робея. Только одна сказала Локоткову: «Здравствуйте!» — и он удивленно посмотрел ей в лицо. Но сказавшая уже миновала его и стала удаляться, — а Валерий Львович бросился за ней; нога его скользнула, сдернулась с тропки, и он шлепнулся на колени, больно ударившись. Верно, вид его, стоящего на четвереньках, был смешон, — девушка, вернувшись к нему, засмеялась и сказала: