— Ой! — вскрикивает добросердечная Танька. — Какой ужас!
— И что же дальше?
— Ну, когда змея ТУДА пролезла, то еще ничего было, но вот когда она скручиваться начала… Порвала дружка по полной программе. Hunga num! Но мне больше врачей жалко.
— А они-то причем?
— Так ведь этот poephol «скорую помощь» вызвал, но ничего толком не объяснил… — Полина хмыкает. — Хотя, что он мог объяснить? Что приятелю в жопу удав заполз? So'n helsem. Представляю какой бы ему предварительный диагноз поставили и куда бы послали. А у дружка конкретный отходняк начинается… Так вот, приезжает «скорая», а врач на беду — женщина. Заходят и видят картину маслом — на полу мужик голый корчится, из задницы — фонтан крови. Короче говоря, sit jou kop in die koei se kont en wag tot die bul jou kom holnaai. Ну, его за руки, за ноги, начинают обрабатывать, только кровь и дерьмо смыли, как из ануса змеиная голова высовывается… Tele levu!
— Сюрреализм… — выдыхаю, из последних сил сдерживаясь.
— Врачиха, естественно, откидывается. Kutabare! Бригада — в ауте, а удав, разгоряченный задницей, gabaman почуял и туда — к врачихе между ног. Не знаю, чем там они в «скорой помощи» между вызовами занимаются, jilat puki, а может быть, из-за жары, но из бельишка на ней только халат оказался…
— Я щас обоссусь… — агонизирует Лярва. — Остановку… зеленую остановку…
Дитя тоже выходит из машины, разглядывает, хмыкает и присоединяется. Изрекаю:
— Ничто так не объединяет, как коллективное мочеиспускание.
— У кого салфетки есть? — вопрошает Лярва.
— Pepek daki. На свежем воздухе и так обсохнет.
— Да, конечно…
Грузимся обратно.
— Ну и чем дел кончилось?
— Да ничем, salopri. Змею в зоопрак отдали. Дружка-зоофила заштопали… Ему больше всех не повезло — задницу пришлось намертво зашить, а кишку на бок вывести и дерьмоприемник навесить. Жуткое зрелище! Die bliksemse ding!
Солидарно молчим. Да уж, посмеялись…
— Зато больше всех врачихе подвезло. Она с тех пор очень любит в змеятник ходить…
— Куда?!
— Ну, где змеи в зоопарке. Как он, iut mamak kau lah, там правильно называется?
— Серпентарий. И зачем?
— А она теперь от одного вида змей кончает. Представляете? Ну, вроде как порнуху посмотрела. Ichata!
— Да, — замечаю глубокомысленно, — если не можете быть подвижниками познания, то будьте, по крайней мере, его разв-ратниками…
— Ну, еще скажи, pantat berserabai, что мастурбация вредна для здоровья, что от melancap выпадают зубы и зеленеет кожа!
— А что, неужели полезна? — встревает с детской невинностью Танька.
— Только не говори, что до сих пор не дрочишь! TИigh trasna ort fИin! — дитя с остервенением крутит руль, пытаясь следовать вихляющей колее. Джип с ревом погружается в грязевые каверны, фыркает, возится неуклюжим гиппопотамом, но очередным чудом выбирается, чтобы вновь обрушится в грязь. — Jebem ti mater i od materine matere materinu mater! Рассея…
— Я? — Танька внезапно краснеет. Спелый помидорчик, да и только. — Это никого не касается…
— Да брось, — толкаю в бок, — здесь все свои. Солнце, воздух, онанизм укрепляют организм.
— Что касается меня, — гордо заявляет Полина, — то я начала с шести лет. Представляете? Faku! Еще в садике укрывалась одеялом и начинала тереть ладошкой свою wee-shaw… А в восемь лет меня начали учить ездить на велосипеде. Ну, я вам скажу, никакой фаллоимитатор не сравнится с трением промежности о велосипедное сидение… Watashi no manko ga nurete imasu. Особенно если трусики не наденешь. Я, когда просекла такое дело, только так и ездила. Выкатываешь велик, трусы — в карман и приступаешь к поездке за оргазмом. D'iu lay. Раз-два, раз-два, едишь и трешься, а главное — коленями активнее работать, чтобы словно перекатывалась из стороны в сторону. Все сиденье после такой поездке становилось мокрым. Puta merda! Я потом здорово из-за этого упала…
— По-моему, ты все врешь, — заявляет Танька. — И змея-то у тебя была, и на велосипеде ты оргазмируешь. А на самом деле…
— Sprcim ti majku u usta! Что на самом деле? — бычится дитя.
— На самом деле у тебя и оргазма толком не было!
— А ты откуда знаешь, метелка драная?! T'i qifsha trutК!
Танька открывает рот, чтобы что-то сказать, желательно педагогически приемлемое, но нужных слов не находится.
Какое-то время молчит, затем выдает:
— У меня, когда грудь начала расти… Мне нравилось на нее смотреть. Я приходила после школы, раздевалась полностью и стояла перед зеркалом. А однажды… внезапно что-то случилось… ну, в общем… наверное, это было что-то вроде экстаза… внизу стало горячо… и мне очень захотелось себя потрогать… И так несколько раз.
— Да-а-а… — тянет дитя, но добавить нечто едкое благоразумно не решается. — Теперь твоя очередь. У нас тут что-то вроде чата по интересам, bok yea. В режиме реального времени…
— И физического соприсутствия, — добавляю. — Если ждете особых извращений, то не дождетесь! Все вполне стандартно — подушка, душ, колпачок от дезодоранта, морковка…
— Какая морковка?
— Сырая.
— Это как? Прямо вот туда морковку?! Это же не гигиенично!
— Не прямо. Берешь морковь, чистишь ее, придаешь ей форму фаллоса, моешь в горячей воде, чтобы прогреть… хм… овощ, а затем надеваешь на нее презерватив и вперед — к пику онанизма.
— А мне во влагалище не очень нравится, — морщится Полина. — Baka mitai! Вот когда губки теребишь или фломастер в урерту запихиваешь… Не пробовали?
— Это уже садомазохизм какой-то, — бурчит Танька.
— А еще неплохо эксгибицонистские центры наслаждения задействовать, — продолжаю делиться опытом. — Человек носит одежду лишь последние двадцать тысяч лет, а до этого несколько миллионов лет вполне без нее обходился. По сути, одежда имеет не только сугубо функциональную роль обогрева и украшательства, но и социального контроля, особенно за чувственной сферой. Обнажение в общественном месте задействует особо глубокие архетипические мотивы, что непосредственно сказывается на остроте сексуальных переживаний. Не случайно в мистериях практиковался групповой секс как способ приобщения к таинствам божества…
— Точно-точно! — чуть ли не хлопает в ладоши похотливое дитя. — Однажды меня поимели в метро в час пик. Это было что-то! Hentai Hentai! Я даже точно не помню, что занесло меня в тот могильник… Обкурилась, что ли? Yora sha. Ну, неважно… Там какие-то тоннели, люди толпами бродят, антисанитария… А запах — mut muti! Никогда не думала, что человек может так пахнуть! Нет… вонять! Нет… смердеть! Jou ma se voelepte poes! А под газом чувствительность… да и чувственность становятся ненормальными… Короче говоря, иду, одной рукой рот и нос платочком прикрываю, другой письку придерживаю, чуть ли не кончаюсь и не кончаю… Enfia sua mЦo na bunda.
— Надо же, — бормочет Танька, — не думала, что метро может вызывать подобные эмоции.
Полина морщится:
— Приход нужен подходящий, boo nee mor. А иначе — могильник он и есть могильник.
— Приход? И во сколько же туда надо приходить? — невинно интересуется Танька.
— Не во сколько, sei chun, а как… — дитя осуждающе смотрит в зеркало заднего вида.
— Не углубляйся, — советую.
— Ага. Да. Так вот. Стою, голосую. Feisigh do thoin fein, мимо поезда проносятся… Я не тороплюсь, лезть и давиться — не по мне. Жду свободного, но народ все валит и валит, comi tua mae. Между делом какие-то конкретные панки-abestado подкатывают, тетки с чемоданами, словно у меня на лбу карта этого yebannogo метро нарисована. Ну, слово за слово, zayebala меня эта свистопляска, дергает что-то в поезд все же влезть… Затыкаюсь в какую-то железяку, как шест в стриптиз-баре, ага, думаю, это мне знакомо. Держусь обеими руками, а меня продолжают прессовать. Umrlu ti sestru jebem po sred zmazane picke! Юбчонка задралась, к жопе то lok chat, то чемоданы прижимаются. А меня ломать начинает… Спускаюсь с горки по полному ангажименту и вдруг чувствую, merda de vaca, как между ног рука протискивается. В таком состоянии еще и не то почудится, поэтому отдаюсь вволю, раз-два, ножки врозь… Hunga num, но рука не исчезает, а так по-хозяйски на промежность ложится и замирает.
