— Милый, — ласково треплю по мясистой щеке, — это не то, о чем ты подумал, поэтому не настраивайся на игривый лад. Эта штучка называется — по-кро-ви-тель! Понимаешь? Покровитель. Ну, спонсор по-вашему. У каждой красивой женщины есть спонсор — крутой дядя с крутыми бабками. И чем круче дядя, тем больше красивых женщин он может содержать. «В мире животных» смотришь? Родственничков своих — гориллоидов — видел? У них такая же система — вожак yebyet всех.

— Отпусти… — хрипит охранник. Гулстук очень неудачно затянулся.

— Ну ты выйдешь оттуда? — ору. Терпение иссякает.

— Babo, не могу я! Zoobi! — орет в ответ дитя и разжимает ладони.

— Мама дорогая! — вскрикивает Танька.

Внизу — все красное. Дитя протекает.

Сидим в туалете. Нервно курим, как будто у самих первая менструация. Дитя тихо дышит, сидя на унитазе, заткнув течь времянкой, сооруженной из подручных медицинских средств.

— Тебе не надо так переживать, — говорит Танька своим фирменным тоном, которым, как она считает, только и следует разговаривать с провинившимися детьми. Этакая смесь менторства и поддельного интереса. Сразу хочется дать ей в морду. — Это вполне нормальное явление. Ты становишься девушкой.

Толкаю раздраженно в бок.

— Gger jer! А кем я до этого была? Ilbonnom? — шепчет Полина. Месячные проходят сурово и, судя по всему, девочка обречена до климакса лежать в красные дни календаря на кровати пластом. Бедные муж, любовник, спонсор…

— До этого ты была честной давалкой, — прерываю танькины потуги рассказать крыске откуда дети берутся. — И после этого ею останешься. За одним маленьким исключением — если не хочешь залететь, то придется подсесть на таблетки и прочие контрацептивы. Ну и конечно добавятся иные сомнительные радости созревшего организма.

— Например?

— Наконец-то узнаешь, что такое оргазм.

Дитя хмыкает. Морщится.

— Inu kuso! Внутри как будто что-то отрывается. Seiri, — жалуется.

— Месячные — это расплата женщины за неродившихся детей, — философски замечает Лярва. Иногда и она выдает нечто толковое.

— Тогда это — не критические, а самые счастливые дни календаря, — спускаю с поводка мезантропию. — Ну, где они там? Такое впечатление, что в здешнем вертепе ни у одной сучки течки не бывает!

— Интересно, а у гермафродитов бывают месячные? — вопрошает Полина.

— Бредит, — шепчет Танька. — У каких таких гермафродитов?

— Shinjimae, ты порнуху что ли никогда не смотрела, Bouzin?

— А при чем тут это?

— Там иногда показывают таких… Снаружи как обычные женщины, но с el bicho. Или, наоборот, мужик, но с la cosita.

Лярва морщится.

— Ты слишком много ругаешься…

— Aku henjut mak kau, у меня и так все болит! — Полина морщится, готовится заплакать.

Танька обиженно замолкает, но тема гермафродитов ее цепляет.

— И что у них? Как?

— У кого?

— У гер… гермафродитов, — слово произносится как в высшей степени неприличное. Тут же вспоминаю, что когда у Таньки жила жуткая по уродливости мопсиха, то Лярва именовала ее половую принадлежность не иначе как «самка». «Сучка» казалось верхом неприличия.

— Так же как и у людей, — объясняю. — Тетя с дядей, дядя с дядей, тетя с тетей. Замечательно, когда природа награждает одновременно и членом и влагалищем. Тогда они могут и давать и брать одновременно. Представляешь? Тут тебе и эякуляция, и кончалово по бабской программе в одном теле.

— Врешь! Так не бывает!

— Приходи, диск поставлю — в чисто познавательных целях. Могу даже домой дать — вместе с мамой посмотришь. Для бывшего врача весьма познавательно.

— Не трогай маму! — щетинится Лярва. — Я сама к тебе приду.

— Правильно! — хлопаю ее по плечу. — Культура начинается не с души, а с тела. Зарядим порнушку, голыми в постель залезем, развлечемся. Фаллоимитатор свой не забудь. Кстати, а где ты его от мамы прячешь? Не дай бог, найдет, прокипятить решит.

Бледное дитя через силу хихикает.

В туалет заглядывает очередная синди:

— Мы тут несколько тампонов нашли… и прокладок…

Гашу сигарету в умывальнике, принимаю сверток:

— Ну что, подружка, будем конопатить течь не по-детски.

Полина вертит тампон:

— Jilat Totok Kau! Какой он большой! Pelando la banana! А как им пользоваться? — наивность дитя в элементарной женской гигиене ужасает.

— Ну… тут вот написано… и нарисовано… Ага, вводишь иппликатор, проталкиваешь тампон… и готово!

Дитя захлопывает дверь. Слышится возня и раздраженное шипение.

Танька скребется:

— Помочь?

— Veta a la verga!

— Не трогай ее. Пусть сама все делает, — закуриваю очередную и с удовольствием стряхиваю пепел на белоснежную поверхность умывальника.

— Не лезет, coos ima selha, — наконец горько сознается Полина. — Тампоны какие-то бракованные! Yoos mik uh!

— Как не лезет? — удивляюсь.

— Так — не лезет и все. Mamalona! Мне больно!

— Ты их правильно вставляешь? Туда? — озабоченно осведомляется Танька.

— Открой! — требую. Щелкает замок. — Возьми прокладку.

Дитя с кислым видом вертит упаковку:

— Это что? Mashiker nekra? Доска для серфинга, Sentako itay?!

— Извиняй, подружка, но ничего другого пока предложить не можем.

Опускаюсь на колени, прикрепляю к новым трусикам, натягиваю. Полина не возражает, но и не помогает.

— Дальше сама, — киваю на только что укупленное обмундирование.

Недовольное хрюканье, но черные брюки и блузка надеваются.

Alevai eize kelev ya\’anos et ima shelha ve otha gam. Теперь надо кого-нибудь убить, — бурчит.

— Это еще зачем?

— Leh timzoz… Чтоб не зря в трауре париться!

— Юмор — лучшее средство от менструального недомогания, — одобряю. — А теперь — домой и в постельку. На неделю.

— Я хочу тебя, — бормочет он, расстегивая блузку.

— Хотеть значит созидать, — от нетерпеливого дыхания на шее щекотно.

— Тогда я трахну тебя без презерватива, — пальцы крепко ухватываются за соски. — Грудь женщины — величайшее изобретение, одновременно полезное и приятное…

— Но… но почему именно я? — недоумение достойно вознаграждения. Тела продолжают танец страсти, освобождая ум, — редкое мгновение истинного просветления.

— Давно заметила, что один юноша избегает встречи. И вот однажды вечером, возвращаясь домой, встретила его в «Пеструхе» сидящим за столиком и смотревшим усталым взором на улицу. И вспомнилось, что не в том опасность, что станет он добрым, а в том, что станет наглым, насмешливым и равнодушным…

— Значит, это нечто вроде лекции?

— Семинарского занятия. Факультатива по практической философии жизни…

Отстранение.

Вот лежит женщина. У нее гладкое тело, и лишь внимательный взгляд отмечает крохотные пупырышки под мышками и на голом лобке — свежие следы бритвы, избавившей плоть от эфемерной стыдливости, подставив бесстрастному свету нежную область гениталий. Руки женщины заброшены за голову и крепко сжимают никелированные решетки кровати. Ноги согнуты в коленях, широко раздвинуты. Хорошо видно как вагина принимает в себя, втягивает полными красными губами с темной каймой пигментации напряженный фаллос. Словно тугой бутон поддается теплу страстного солнца, распуская лепестки, открываясь, расширяясь, орошая влагой нетерпеливые лучи. Слышится дыхание, стоны. Воздух пропитан запахом совокупления. Пальцы женщины терерь цепляются за спину мужчины. Крохотные царапины и краснота. Колени все шире — полное доверие, полное раскрытие. Мужчина все резче проникает вглубь, ощущая близость семяизвержения. О, как прекрасно соединение извечно созданного друг для друга!

Это происходит с телом, но не с душой. Душа рядом, с холодным любопытством смотрит на очередную феерию соития.

Стыд? Разочарование? Расчет? Послушное тело, подобно корове ведомое опытным пастухом на благое пастбище или под нож мясника. Безумное расточительство природы, всегда берущей количеством даже тогда, когда видится лишь качество. Взаимный обман инстинктов, тонких механизмов, что настраивались миллионы лет, совершенствовались единственно ради зачатия и продления рода. Идеальные машины совокупления, трущиеся гениталии — шедевры биотехнологического творчества природы.