– Ошибаетесь. Во-первых, Краснову не удалось взять Царицын, – вздохнул Серафим Родионович. – Во-вторых, казаки отказались поддержать Белое движение. По слухам, генерал Алексеев ездил к атаману войска Донского Каледину с целью набрать добровольческую армию, просил помощи. Но атаман сказал Алексееву, что до казаков революция не дойдет. Поразительная недальновидность. Надо было не либеральничать, а ставить всех под ружье, как это делают большевики! И вот результат: красные донимают казаков, ведут так называемую политику «расказачивания» и, разумеется, расстреливают. Что касается Корнилова… весной он погиб в бою как раз под Екатеринодаром.

– Что вы говорите! – печально покачал головой профессор. – Я не знал. В Смоленске только слухами приходилось довольствоваться, зачастую они противоречивы и лживы. Выходит, красные везде? Это же… саранча, право.

– В общем, через Украину быстрее добраться на юг. Правда, тут свое национально-освободительное движение, банд полно, опять же красные лютуют, но и белые есть. Все друг с другом в контрах – кошмар! Будем надеяться на лучшее, авось удастся попасть в Одессу, там у меня сестра с племянниками…

Внезапно раздалась тяжелая поступь. Все трое замерли, в ожидании глядя на дверь. И точно, требовательный стук нарушил напряженную тишину.

– Не открывайте, – с ужасом вымолвила Анастасия.

– Успокойся, Анастаси, нам нечего бояться, – сказал Серафим Родионович и сбросил крючок.

В комнату ворвались трое мужчин. Один молодой и высокий, в папахе набекрень, в казакине с портупеей и в бурке. Папаха и бурка – непременный атрибут главарей военизированных шаек что красных, что бандитов. Двое других были с пролетарскими и небритыми рожами, одетые кто во что горазд. Они остановились по бокам входа, вооруженные до зубов. Серафим Родионович заметил, как в коридорчике промелькнула тень станционного смотрителя. Сдал, сволочь, только вот кому – красным или бандитам? На белых эти трое никак не походили. Профессор механически поднялся.

– Кто такие? – по-хозяйски спросил парень в бурке.

– Мы беженцы, – пролепетал профессор и попытался спасти положение: – Вам нельзя здесь находиться, Анастасия Львовна больна… у нее тиф. Я как врач это утверждаю.

– Тиф не чума, – усмехнулся парень в бурке, сделав пару шагов к Анастасии. Он остановил на ней тяжелый взгляд, от которого она поежилась и опустила голову.

– А коль беженцы, выньте да положьте награбленное, – пробубнил один из бандитов. То, что к ним пожаловали бандиты, у беглецов уже не вызывало сомнений.

– Анастасия, говоришь? – не спускал с нее алчных глаз парень в бурке. – Значится, Настя… Чья будешь дочь?

– Это моя жена, – встал перед ним Серафим Родионович, закрыв собой Анастасию. – Мы отдадим все, что у нас есть… а что получим взамен?

– Живым оставлю, – презрительно бросил парень в бурке, потом обошел его, остановился у кровати. – И ее отдай.

– Это… это неслыханно… это произвол! – позволил себе возмутиться профессор.

Серафим Родионович решительно подошел к кофру, открыл… и достал пистолет. Он едва успел направить его на главаря, как разом грохнули два выстрела. Стрелял главарь и один из членов банды у двери. Серафим Родионович замер, затем рухнул на пол.

– Серафим! – закричала Анастасия, бросившись к мужу. Она ощупывала его руками, а он оставался недвижимым. Вдруг ее пальцы коснулись чего-то влажного на черном жилете. Анастасия поднесла руку к лицу, рассматривая красные потеки. Кровь. Она подняла полные слез глаза на главаря в бурке, выдавила из себя, сдерживая рыдания: – Вы убили его… Убили! За что?

Главарь с недоуменным удивлением следил за ней. Очевидно, убийство было для него делом привычным, а озадачился он тем, что молодая и красивая баба так убивается по старому мужу. Анастасия подскочила и кинулась на главаря с кулаками:

– Негодяй! Мерзавец!

Он перехватил ее руки, сжал запястья в кулачищи и прошипел:

– Не кричи, барышня. Николка Стрижак берет все, что ему понравится. А ты ему шибко приглянулась.

Силы оставили Анастасию, а может, болезнь подкосила, но она охнула и без памяти повалилась на главаря. Тот подхватил ее под спину, крикнув:

– Левка, бурку сыми!

Белобрысый Левка, стрелявший в Серафима Родионовича, подлетел к нему, развязал шнурки. Одним движением Николка Стрижак завернул Анастасию в бурку, поднял на руки.

– А с ентим чего делать-то? – вяло спросил третий.

– Врач, говоришь? – усмехнулся Николка, взглянув на потрясенного профессора. – С собой заберем. Одевайся, господин врач.

На улице мело. Там троих бандитов ждали еще двое, держа под уздцы лошадей. Профессору помогли сесть на лошадь позади Левки, а бесчувственную Анастасию, завернутую в бурку, усадили впереди Николки. Он свистнул, и понеслись всадники навстречу ночи, опережая метель…

Щукин остановился у ног трупа, закурил. Рассматривая рукоятку ножа, торчащую из спины трупа, он ощутил всеми фибрами души одно, но страстное желание – очутиться на пенсии. Рыбалка, охота… и никаких тебе трупов, только дичь и тушки рыбы… Но до пенсии лет десять.

Что за работа пошла! Крутые дела, связанные с риском и загадками, ему не достаются, а как бомжа грохнут, так обязательно Щукину подсунут разгребать. И возблагодарил Архип Лукич бога, что избрал профессию следователя. Вот уж кому не позавидуешь – эксперту, который обязан изучить труп, как любимую женщину, и даже больше.

Щукин смотрел на нож в спине, на запекшуюся кровь, на посиневший профиль. Огляделся. Комната запущена, обои менялись лет тридцать назад, тогда же красились и полы, с потолка штукатурка обсыпалась, на столе бардак, под столом полно бутылок. Явно убитый мужик пил с кентами, поцапался, ему и воткнули нож в спину. Заурядная бытовуха. Дело, может быть, и не дохлое, но опять неинтересное.

Щукин отошел от трупа, возле которого возился эксперт, мельком взглянул на свидетелей – мужчину и женщину средних лет, приблизился к стене с фотографиями. М-да, из украшений интерьера – только фотографии в рамочках, и очень много. Он стал внимательно рассматривать каждую фотографию, заодно заговорил со свидетелями:

– Значит, вчера вечером у Пушко была пьянка. Собутыльников вы не видели. А до которого часа продолжался… банкет?

– Где-то в десять уже все стихло, – сказала женщина, живущая по соседству. – Они ж быстро напиваются, и компания известная. Как деньги у кого из них заводятся, так пьют несколько дней подряд, пока не пропьют. Потом побираются.

– У Пушко завелись деньги? – повернулся он к свидетелям.

– Раз пили здесь, то завелись у него, – ответила женщина. – У них так положено: у кого деньги, тот и ставит, чтоб лишнего не бегать… ну, сначала за деньгами, потом за самогонкой. А самогонку покупают у Дубины. Это фамилия у нее такая – Дубина. Вы б привлекли ее, а? Мало того, что людям житья нет от алкашей, ходят тут днем и ночью, гадят на всех углах, так она остатки горячей браги в общественный туалет сливает! Знаете, какая тут вонища стоит? Задохнешься.

– Да ладно тебе… – проворчал мужчина, толкнув ее в бок.

– А чего – ладно? Я имею право жить в чистой среде, а не метан вдыхать пополам с сивухой! Не у всех жильцов провели удобства в квартирах, поэтому и стоит этот памятник испражнениям, а то б я сама снесла сортир. Вы же, милиция, и прикрываете ее, она вас бесплатным самогоном снабжает. Надоело.

– Хорошо, хорошо, проверим, – бросил Щукин. – А шум здесь вы слышали? Может, дрались они? Или ссорились…

– Да поначалу шумели. Так они всегда шумят, – ответила свидетельница. – Спорят на политические и моральные темы. Вы у Грелки спросите, она наверняка была здесь вчера.

– Кто такая Грелка? – заинтересовался следователь.

– Да есть тут одна, – сказал мужчина, – тоже алкашка. Всех пригревает, кто нальет, потому и Грелка. А вообще-то ее зовут Ева, живет на соседней улице. Только дома вы ее не застанете, она вечно по мужикам шляется. Грелка работает уборщицей, а вот этот, – кивнул он на убитого, – нигде не работал, перебивался случайными заработками. Раньше фотографировал, неплохо зарабатывал, машина у него была. Потом спился. А еще с Пушком… то есть с Пушко постоянно пьет Батон, тоже помоечный элемент. Но где живет Батон, я не знаю.