– Его убили! – всхлипнула Анастасия, припомнив, как это случилось.

– Успокойтесь, – вздохнул печально профессор. – Главное, вы живы…

– Зачем? – тихо заплакала она, отвернувшись к стене. – Что я буду делать без Серафима? Кто они, те люди? За что они убили его?

Он не отвечал, лишь по-отечески гладил ее по волосам и щеке, смахивая слезы.

Болезнь долго не уходила: ухудшения не наблюдалось, но и признаков улучшения не появлялось. Анастасия словно прекратила всякую борьбу за жизнь. Стрижак постоянно захаживал в землянку, садился на лавку и надзирал за обитателями. Анастасия при его появлении покрывалась холодными каплями пота и старательно изображала, что спит. Здесь же то пряла, то шила старуха-сиделка, помогавшая профессору, который ее терпеть не мог и называл «старая ведьма». На ночь она уходила по его настоятельному требованию, а утром появлялась.

В подчинении Стрижака находилось около ста человек. Банда была не самая маленькая, по просторам России и Украины делали налеты куда меньшие числом шайки. Чем крупнее банда, тем существеннее добыча. Крупные банды ввязывались в бои с белыми и красными, грабили поезда, налетали на города, воевали меж собой. Мелкие шайки занимались мелкими набегами. В основном их добычей становились деревни и села, а там и без них царило разорение. Одна продразверстка чего стоила! «Поделись с ближним» означало – отдай все, так что мало чем можно было поживиться. Случалось, банды начинали воевать, а потом братались, объединялись или расходились по своим углам. Главари или атаманы некоторых банд даже дружили, но их дружба зиждилась на взаимной выгоде, такая дружба не гарантировала взаимовыручки. Банда Стрижака действовала дерзко и нагло – внезапно нападала, внезапно уходила, и где прятались головорезы, никто не знал. Посему Стрижак прослыл умным и хитрым атаманом, его дружбы искали многие. Многие мечтали попасть в его банду, да не всякого брал Николка. Он отбирал людей по каким-то своим канонам, о которых никто понятия не имел.

Однажды Николка посидел в землянке недолго, выпроводил старуху, встал и сказал, повернувшись к Иннокентию Тихоновичу:

– Послушай, дед, не вылечишь Настю – расстреляю.

– А теперь вы меня послушайте, Стрижак, – вскипел профессор. – Я лечу Анастасию Львовну не потому, что боюсь ваших угроз, а потому, что это мой долг. Но людям вашего склада этого не понять. И запомните, смерти я не боюсь, видел ее немало.

– У меня покуда долгов нет, – набычился Стрижак. Человек он был вспыльчивый, в запале запросто мог уложить одним выстрелом, чем и держал дисциплину в банде. Но в тот момент, хоть и чувствовал силу на своей стороне, воли себе не дал.

– Да нет, батенька, у вас куча долгов, – не унимался профессор. – Перед теми, кого вы убили и ограбили. Перед Анастасией…

– Умоляю вас, Иннокентий Тихонович, прекратите эту бессмысленную перепалку, – взмолилась она. – Стрижак, прошу вас… не трогайте профессора. Он устал…

– Так ты не спишь, Настя? – усмехнулся тот и направился к выходу.

– И впредь прошу мне не тыкать! – вслед ему крикнул профессор, но Стрижак что-то проворчал под нос и ушел. Профессор сел на топчан, на котором лежала Анастасия, взял ее за руку: – Этот хам, кажется, влюблен в вас.

– Я хочу умереть, – устремив глаза в низкий потолок, пробормотала она.

– Сколько вам лет, девочка моя?

– Двадцать. В мае двадцать один исполнится.

– А где ваши родители?

– Не знаю. Они уехали к папиной сестре в Кенигсберг сразу после революции. А мы задержались, Серафим надеялся, что… Как глупо все!

Ночью она попыталась стащить лекарства с намерением отравиться, профессор поймал ее за руку. Усадив на топчан, он прижал к груди плачущую Анастасию, слегка качал ее, словно ребенка, и приговаривал:

– Я знаю, вам страшно и одиноко. Запомните, Настенька, жизнь – главное сокровище, берегите ее, берегите, чего бы это ни стоило. Милая моя девочка, все пройдет… Вы молоды, красивы… а красота – это наказание с испытанием, не только радость. Вы не должны умереть. Живите, Настенька, живите, моя хорошая…

Когда домашние уходили из дома, Казимир Лаврентьевич быстро одевался и мчался в город. Он ездил по улицам, казалось, бесцельно, а на самом деле вглядывался в лица прохожих, надеясь случайно встретить владелицу колье. Он не забывал подъехать к ювелирным мастерским и магазинам, захаживал туда, бродил мимо прилавков и вздыхал. Если б его спросили, зачем он это делает, Казимир Лаврентьевич оказался бы в тупике. Он до сих пор не знал, с какой целью ищет старуху, чего хочет. Может, еще раз взглянуть на реликвию, всего лишь взглянуть?

Ксения Николаевна не давала о себе знать, поэтому Валерий Иванович и Никита Евдокимович, не мешкая, обратились в «справку». Старуха может отнести колье еще кому-то, в городе полно ювелирных салонов и мастерских, и, если кто-то из их работников окажется более предприимчивым, чем Валерий, когда он впервые держал в руках ее колье, оно снова канет в неизвестность, поэтому следовало поторопиться. Никита сам отправился в «справку» на машине Валерия, который занимался работой в мастерской. Ему выдали огромный список женщин с именем и отчеством Ксения Николаевна. Разумеется, обошелся ему список недешево, в городе жителей более миллиона, это была трудная работа, но результат того стоил. Приехав к другу, Никита развернул исписанные листы и положил перед Валерием.

– Фью! – присвистнул тот, глядя на длинный перечень одинаковых имен. – Безнадежное дело.

– У меня противоположный взгляд на проблему, – возразил Никита. – Для начала давай из списка вычеркнем всех женщин, кому меньше шестидесяти пяти.

– Ну и что? – по-прежнему был полон скепсиса его друг. – Останется человек двести, пусть меньше. На поиск уйдет масса времени. И как, интересно, ты собираешься действовать, когда мы найдем бабку?

– Сначала нужно ее найти. Ты ведь помнишь, как она выглядит?

– Очень хорошо помню. И что?

– Посмотрим по обстоятельствам.

– Надеюсь, у тебя нет намерения пришить старушку? – разволновался Валерий Иванович. – Извини, но на мокрые дела я не гожусь.

– Почему обязательно – пришить? – усмехнулся Никита. Но в его усмешке обнажились признаки человека, который не слишком щепетилен в средствах. – Она продаст колье. Предложим ей тысяч двадцать долларов, от такой суммы она сама отойдет в мир иной.

– Думаешь, она поверит, что колье стоит двадцать тонн? Если она увидит меня, сразу догадается, зачем мы пришли. После чего твоя сумма ее не устроит.

– Я придумаю, как ей тебя не показывать. Пойми, чудак, на аукционе в том же Лондоне колье спокойно можно выставлять за миллион фунтов, но я уверен, эксперты оценят его много дороже. И это начальная цена. Колье может уйти за сумму, превышающую стартовую цену в несколько раз! И я уже знаю, как перевезти его через границу.

– Давай не будем делить шкуру неубитого медведя, – угрюмо проворчал Валерий. – Пока поезжай домой и отсортировывай молодых бабок. У меня много работы, довольно редко случается, а надеяться, что мы отыщем старуху, я не могу. Машину оставь, она мне нужна.

Никита собрал листы и выбежал на улицу.

Батон – он работал на рынке грузчиком – вертел в руке с грязными ногтями часы, выпятив вперед посинелые губы. Вид у него при этом был знатока или часовых дел мастера, а по роже Батона не скажешь, что он закончил хотя бы среднюю школу. Грелка от нетерпения пританцовывала на тощих ногах, поглядывая вокруг. На рынке держи ухо востро, тут повсюду шныряют такие же любители легкой наживы, отберут часы, еще и отметелят. Синяк она замазала тональным кремом и запудрила, однако замаскировать фингал полностью не удалось.

– Где взяла? – поднял Батон на Грелку мутные глаза.