С каждой фразой пророка лицо Ирода Антипы становилось все более жестким и желтым, наподобие старого пергамента. Он поклялся себе ни в коем случае не уронить своего холодного достоинства, хранить бесстрастное молчание стража, не слышащего гнусных воплей этого несносного хулителя. Однако не хватило выдержки, и он разразился криками:

— Молчи, змеиное отродье! Своими словами ты сам приговорил себя к истязанию — к тысяче ударов кнутом; сам выковал гвозди, которыми будешь распят; сам наточил меч, который снесет тебе голову; ты уже мертв и плаваешь в своей крови под солнцем, как четвертованный бык, хотя утроба твоя еще силится осквернить память моего отца. Оставь в покое моих предков и обрушь свою брань на меня, если тебе это нравится и если у тебя хватит смелости.

Иоанн Креститель ответил, нимало не смутившись:

— В Писании сказано: кто открывает наготу жены брата своего — прелюбодей, ибо он оскорбляет брата кровного. Тень кровосмешения тучей саранчи ложится на поля Галилеи и Переи; чумная зараза кровосмешения разливается потоком нечистот по равнинам Иудеи.

Ирод Антипа снова прервал его:

— Молчи, змея!

Иоанн Креститель добавил:

— Достойный сын идет по пятам своего праведного отца, а порочный сын следует примеру растленного отца. Если отец позволил войскам иноземным над собой надругаться, то сын сам лижет им пятки, как блудница продажная. Если отец насылал стаи доносчиков, губивших народ своими наветами, то еще более многочисленны и опасны полчища наушников, натравленных на людей сыном.

В третий раз вскричал Ирод Антипа:

— Молчать, ехидна!

И зычным голосом позвал:

— Себастьян! Себастьян!

Спешно подбежал начальник телохранителей, и тетрарх отдал ему приказ бросить пленника в сырое подземелье, сковать цепями и посадить на хлеб и на воду.

— Пусть потерпит до своего смертного часа, тот не за горами, — сказал тетрарх.

Иоанн Креститель направился к озаренному светом портику таким же размеренным шагом, каким вошел, и, дойдя до порога, проговорил сквозь зубы:

— Сохнет трава, увядает цветок, но слово Божие пребудет вечно.

На закате явилась Иродиада, супруга тетрарха, в сопровождении двух рабынь-набатеянок[16], которых тут же прогнала, резко от них отмахнувшись. Ее тело источало сильный, хотя и чудесный запах неведомых бальзамов, сложной смеси благовонных слез мирры и нектара цейлонской корицы. Она не села на скамью для придворных, не осталась стоять внизу, как прислужница, а поднялась на подиум по бронзовым ступеням, взяла правую руку тетрарха в свои ладони и спросила:

— Что говорил тебе пророк?

Ирод Антипа ответил:

— Он не в своем уме, в него вселился дьявол. Я никогда не позволю себе разомкнуть губы, чтобы повторить грязные слова, вылетавшие из его глотки.

Иродиада настаивала:

— Что говорил тебе пророк?

Ирод Антипа стал нести всякую околесицу, рассказывать о римском после, который приедет к Пасхе и привезет послание от императора Тиберия. «Надо будет оказать ему пышный прием. Преподнесем ему в подарок самую статную кобылу из наших конюшен, ту, белую, с тонкой, как шелк, гривой». Иродиада спросила, не слушая его:

— Что говорил тебе пророк?

Тогда острый и лживый язык Ирода Антипы начал, как лезвие ножа, строгать фразы:

— Он открыл рот только для того, чтобы вылить на тебя море мерзости. Сказал, что ты меня соблазнила в Риме, подбила на подлость, вынудила обмануть моего брата Ирода Боэтуса[17], твоего законного мужа; уговорила меня взять с собою в Палестину.

Иродиада сказала:

— Дикие бредни, и ты это прекрасно знаешь. Ты сам меня соблазнил, и ты это прекрасно знаешь.

Ирод Антипа продолжал злить жену новыми выдумками:

— Конечно, бредни, но он их повторяет на каждом шагу. Он упрекает тебя в тех же страшных грехах, в каких пророк Иезекииль обвинял Охолу и Охолибу[18], эту нечисть. Он говорит, что твоя пылкость и сластолюбие — ядовитые змеи, которые погубят нас обоих. Он говорит, что сам дух нашего Тивериадского дворца отравлен твоей смердящей блудливостью. Он говорит, что глубокой ночью ты шныряешь по закоулкам у порта, чтобы затащить в кусты первого встречного моряка. Он говорит, что особый вкус ты находишь в египтянах, с их огромными, как у онагров[19], срамными частями, и в сирийцах, которые без устали гарцуют на тебе. Он говорит, что ты не требуешь платы, как уличные распутницы, а сама осыпаешь дарами своих любовников, чтобы они с благодарностью кидались к тебе в постель. Он говорит, что ты нагишом катаешься по коврам с вавилонцами, дабы послушать, как они рычат от удовольствия, и дабы заполучить в свое нутро их скотское семя. Он говорит, что ты, стараясь угодить им всем, натираешь чресла свои благовонными мазями, заставляешь массажистов лупить себя по ягодицам, мажешь себе веки нектаром фиалок, смягчаешь свою промежность крепким отваром мандрагоры.

Иродиада воздела руки к небу и вскричала:

— В твоем присутствии он говорил обо мне такие непотребства, и ты не убил его? Почему ты его не убил, тетрарх?

Ирод Антипа ответил:

— Народ собирается вокруг него и восхищенно внемлет его мерзким речам. Ничего бы я так не желал, как вырвать ему язык, умертвить его, но если я устрою казнь без всякого суда, большинство израильтян встанет на защиту своего мученика, и, хочешь не хочешь, придется вырезать их всех и нарушить мир, который я обещал сохранять. Ни на секунду нельзя мне забывать, что мой жезл тетрарха принадлежит Риму. Рим мне его дал, и Рим может его отнять у меня когда пожелает. Ни на секунду нельзя забывать, что император Август сверг и изгнал отсюда брата моего Архелая[20] в наказание за то, что мой брат Архелай повелел отсечь головы трем тысячам бунтарей у стен храма. Я не упущу случая прикончить Иоанна Крестителя, но не хочу, чтобы его смерть привела к мятежу в Палестине и чтобы все эти беспорядки снова вызвали у Тиберия ненависть к нашему роду.

Иродиада сказала:

— Что еще говорил тебе пророк?

Ирод Антипа опять начал сочинять небылицы, всячески стараясь задеть жену за живое:

— Он говорит, что ты пробираешься за полог ложа, где спит евнух Габаза, будишь его среди ночи и кусаешь его жирную грудь, лижешь там, где и лизать-то нечего, и вонзаешь ногти в его мясистые ляжки. Он говорит, что ты велишь доставлять тебе в постель девочек-эдомитянок[21], чтобы разрывать их девственную плеву своими длинными, как у фурии, пальцами, и велишь доставлять тебе мальчиков-сирийцев, чтобы откусывать им крайнюю плоть своими острыми зубами и потом облизывать свои губы, залитые словно розовым нектаром. Он говорит, что ты пробираешься тайком в конюшни римских легионеров, чтобы своими ласками доводить до бешенства их вороных жеребцов.

Иродиада взвыла:

— Ты повторил за ним столько пакостной лжи и даже руку на него не поднял? Да правда ли, что ты действительно законный сын Ирода Великого, а не просто приблудный сын несчастной потаскухи?

Ирод Антипа ответил:

— И не одни поденщики и землепашцы восстанут против его казни. Иоанн Креститель — сын благородного священнослужителя, знаменитый плод Левиина колена, потомок любимого сына Моисея. Некоторые книжники считают, что он и в самом деле глас, возвещающий пришествие Мессии. Если я его обезглавлю без судилища, саддукеи возропщут: мол, оскорблен весь их род; фарисеи будут лить слезы: мол, как они его возлюбили; ессеи будут рвать на себе одежды; зелоты вытащат ножи из-за пояса. Его необъяснимая смерть может стать поводом для таких кровопролитных войн, какими были войны Матафии из Модина и Иуды Маккавея.

Иродиада, не будучи в силах вымолвить слово из-за душившей ее темной ненависти, спустилась с подиума и пошла к выходу. Она уже переступила порог, когда услышала звенящий голос тетрарха: