— Авва, Отец наш, ты можешь все. Пронеси эту горькую чашу мимо меня, если можно. Но не так, чтобы того хотел только я, Авва, а чтобы того хотел ты сам.

Люди из отряда, который спешит взять под стражу Иисуса, бесшумно скользят по тропам, мелькают привидениями меж деревьев Елеонской горы. Прислужники синедриона и стражники храма, озлобленные старейшины, приковылявшие насладиться зрелищем; римские солдаты, несшие ночной дозор в городе; люд, захмелевший от вина, лившегося за пасхальным ужином; ученые книжники, высеченные хлестким словом Иисуса, как розгами, — все собираются вместе, дабы выполнить или посмотреть, как будет выполнен, приказ Иосифа Каиафы. Истекает последний вечер полнолуния, но небо заволочено облаками, и луна — как призрачно-зеленоватый вспугнутый лик — едва бросает на оливковые деревья свой тусклый свет. Палачи Верховного первосвященника Иосифа Каиафы вооружены короткими мечами и кольями, в руках у некоторых — факелы, освещающие путь. Они спускаются вниз из дворца Первосвященника, пересекают главные улицы города, загаженные навозом и огрызками фруктов; проходят мимо портиков храма, а потом старый мост переводит их через невидимый поток Кедрона; впереди все время идет апостол Иуда Искариот, показывая путь к убежищу Учителя в Гефсимании.

Марк, почти еще мальчик, обычно замыкавший шествие остальных апостолов, рассказывает о том, что видел той ночью;

— Иисус еще не кончил говорить, когда вдруг приходит Иуда, один из двенадцати, а за ним отряд, вооруженный кольями и мечами, посланный первосвященниками, книжниками и старейшинами. Тот, кто пришел предать Учителя, предупредил: «Кого я поцелую, он самый и есть, возьмите его под охрану и уводите». Тут же подходит к Учителю, обращается к нему: «Равви!» — и целует его. Они и набросились на него. Кто-то из апостолов не удержался, выхватил меч и ранил слугу Первосвященника, отсек ему ухо. Иисус говорит: «Пришли вы с мечами и кольями, хотели схватить меня как разбойника, а ведь я бывал каждый день в храме с вами вместе, и вы не трогали меня, но да будет так, как сказано в Писании»[37]. В этот же миг все его ученики разбежались кто куда. Я хотел пойти за Учителем, накинул на себя льняное покрывало, но они вцепились в меня, я вырвался и голым убежал от них.

Вооруженные стражники связали руки пленного веревкой и пустились в обратный путь, чтобы доставить его в дом Анны, достопочтенного тестя Иосифа Каиафы, старца, чьи седины, чья мудрость, чье богатство и чье почитание римлян (он водрузил бюст Августа в зале своего дома) понуждали видеть в нем самую именитую особу Святого города. Обитатели Иерусалима и паломники дрожали, как оленята, если попадали к Анне. Старейший первосвященник всех умел вогнать в дрожь своими злонамеренными речами и леденящими кровь намеками.

— Кто твои ученики? — спрашивает Анна пленного галилеянина, приведенного к нему.

Иисус молча смотрит на него — неужто эта старая лиса думает, что он способен предать своих апостолов? — и переводит взгляд на медную лампу, свисающую с потолка.

— Говорят, как я слышал, ты выдумал новую религию. В чем же суть твоего учения? — спрашивает Анна.

На сей раз Иисус ему отвечает:

— Об этом я говорил открыто всему свету, учил в синагоге и в храме, где собираются иудеи, и никогда ничего не утаивал. Почему ты спрашиваешь меня о сути моего учения? Спроси тех, кто меня слушал, они скажут тебе.

Начальнику стражи ответ пленного кажется непочтительным. В ярости он бьет Иисуса по лицу и велит своим подчиненным быстро вести его, толкая в спину, в дом Иосифа Каиафы, что стоит неподалеку от дома Анны.

Там Верховный первосвященник спешно созывает членов синедриона. Закон дает ему право устраивать отдельные судилища «соответственно велению времени», как гласит текст. Никакое веление времени не может быть важнее для Иосифа Каиафы, чем убийство Назарянина. Под покровом ночи шныряют его посланцы, приглашая членов синедриона, хотя его приглашение минует и Никодима бен Гуриона, и Иосифа из Аримафеи, и кого-то еще, кто мог бы поднять голос в защиту обвиняемого, — приглашение к ним не попадет, ибо оно им не было послано.

Во дворец Каиафы сходятся старейшины, первосвященники и ученые книжники, — все в строгих темных одеждах с черно-белыми накидками на плечах, словно собираются держать совет о судьбах Израиля. Там уже самые важные сановные лица из рода Анны, из рода Боэтуса, из рода Фиаби, из рода Камифа. В главном зале состоится церемония суда. Верховный первосвященник и его писари поднимаются на возвышение в центре зала, а внизу полукругом поставлены жесткие кресла для членов синедриона. В центре полукружья остается свободное место, на которое скоро вступит Иисус со связанными руками в окружении стражи.

Свидетели, нанятые и подученные Иосифом Каиафой, дают показания.

Первый говорит:

— Он советовал народу не платить дань Риму.

Второй поправляет:

— Нет. Правильнее сказать — он уменьшал духовную дань, положенную Господу Богу.

Третий говорит:

— Он вышвырнул из храма торговцев в пятом часу пополудни.

Четвертый его поправляет:

— Нет. Он высек менял и торговцев голубями уже на заходе солнца.

Пятый говорит:

— Он грозил разрушить святилище нерукотворное и похвалялся поднять его рукотворно всего за три дня.

Шестой его поправляет:

— Нет. Он говорил, что дьявольская сила изничтожит храм, а он его опять возведет своим чудодеянием.

Седьмой говорит:

— Он объявил сам себя Сыном Давидовым.

Восьмой его поправляет:

— Нет. Он отрекся от Давида и всего рода его.

Закон устанавливает (и синедрион не может идти против этого), что, если слова даже одного свидетеля не совпадают с показаниями других свидетелей, нельзя осудить обвиняемого, коль скоро он сам не сознается в своей вине.

Тогда Верховный первосвященник Иосиф Каиафа выпрямляется на своем седалище, приказывает замолчать нерадивым свидетелям и обращается к Иисусу:

— Заклинаю тебя Господом Богом на небесах сказать мне — Христос ли ты, Сын ли Божий?

Этот вопрос Иисус ожидает уже с прошлого вечера, но пока никто не задавал его. Он отвечает обдуманно и размеренно:

— Да, я — как ты сказал. И возвещаю вам, что отныне увидите вы Сына человеческого, сидящего одесную Силы, как пел Давид, и грядущего на облаках небесных, как предрекал Даниил.

Он произнес себе приговор. Верховный первосвященник Иосиф Каиафа спускается в гневе с помоста, рвет на себе свои шелковые одежды и пурпурную мантию и вопит, воздевая руки к небу:

— Он богохульствует! Теперь нам не нужны свидетели! Вы слышали? Он богохульствует собственными устами. Что же теперь вы скажете?

Члены синедриона отвечают хором:

— Приговорить к смертной казни!

И некоторые плюют на него и бьют по щекам, а другие, набросив ему платок на лицо и наградив тумаками, посмеиваются:

— Если ты Христос, открой нам, кто тебя сейчас ударил?!

— Это ты, Иосиф Каиафа, Верховный первосвященник Израиля, высший и благороднейший служитель храма, помазанный благовонным миром помазания, облаченный в священные одежды и наделенный святостью вечной, единственный из всех смертных; кому дозволено проникать в тишь святая святых, главнейший распорядитель сокровищ и жизней народа, властелин несметных богатств Палестины и части Ливана, женатый на дочери всемогущего Анны, ты, Иосиф Каиафа, ты — самый обыкновенный убийца! Покарай его, Господи, ибо он-то уж знает, что творит! — бормочет по-арамейски какой-то нищий в портике храма.