– В последнее время я был слишком занят, – сказал он, – и давно не имел удовольствия слышать вашу игру на бива. Обитательница Западных покоев очень увлекается сейчас этим инструментом. Судя по всему, она уверена, что ей удастся овладеть им, но, к сожалению, игра на бива способна услаждать слух лишь тогда, когда исполнение совершенно. Не согласитесь ли вы позаниматься с ней? Сам я никогда ничему не учился, но в далекие времена моей молодости, когда музыка была в таком почете, мне приходилось иногда принимать участие в музицированиях, поэтому совсем несведущим меня не назовешь. Во всяком случае, я всегда могу отличить хорошую игру от посредственной. Вы стараетесь играть так, чтобы вас никто не слышал, но звуки бива, которые время от времени доносятся до моего слуха, невольно напоминают мне о прошлом. Из ныне живущих музыкантов я отдаю предпочтение Левому министру, который унаследовал мастерство покойного господина с Шестой линии. Тюнагон и принц Хёбукё тоже ни в чем не уступают древним. Оба они люди исключительной судьбы и необыкновенных дарований, к тому же и тот и другой имеют особую склонность к музыке. Все же позволю себе заметить, что до Левого министра им далеко. Я бы сказал, что их игре недостает уверенности. А вот вы играете не хуже самого министра. Обычно главным условием хорошей игры на бива считается легкость и плавность движений левой руки, но разве менее важна правая рука – ведь перемещение подставок тоже влечет за собой изменение окраски звучания, а женщины умеют делать это особенно тонко и изящно. Может быть, вы все-таки согласитесь сыграть мне? Эй, кто там, принесите бива…

Присутствие Адзэти-но дайнагона, судя по всему, не стесняло прислужниц. Только одна из них, молодая дама, видимо довольно высокого ранга, своевольно спряталась в глубине покоев, не желая, чтобы он видел ее лицо.

– Вот уж не ожидал, что даже ваши дамы будут так дурно обращаться со мной! – рассердился Адзэти-но дайнагон.

Тут вошел молодой господин, который собирался ехать во Дворец и хотел проститься с отцом. Он был в носи, с распущенными по плечам волосами, что шло ему гораздо больше, чем официальная прическа «мидзура». Адзэти-но дайнагон передал сыну послание для своей старшей дочери, живущей теперь во дворце Живописных видов, Рэйкэйдэн.

– Скажи, что сам я сегодня приехать не смогу, потому что не совсем здоров, – сказал он и, улыбнувшись, добавил:

– Сыграй мне что-нибудь на флейте. Возможно, очень скоро тебе придется играть перед Государем. А ты, как это ни печально, до сих пор не обрел уверенности.

Он попросил сына сыграть мелодию в тональности «содзё», и мальчик справился с ней превосходно.

– Как видите, он делает успехи, – отнесся Адзэти-но дайнагон к дочери принца. – И не потому ли, что часто играет вместе с вами?

– А теперь ваша очередь, – настаивал он, и девушка, с трудом преодолев смущение, начала, вторя флейте, тихонько перебирать струны. Адзэти-но дайнагон насвистывал чисто и звонко.

У восточной стрехи, источая чудесное благоухание, цвела красная слива. Взглянув на нее, Адзэти-но дайнагон сказал:

– Как хороша эта слива! Отнеси ветку принцу Хёбукё, он, кажется, будет сегодня во Дворце. Ибо «коль не ему…» (262). Когда-то я прислуживал его деду, тому, которого называли Блистательным Гэндзи. Он имел тогда звание дайсё и был в самом расцвете молодости. Люди восхищаются принцем Хёбукё, Гэн-тюнагоном, и недаром, ибо они истинно достойны восхищения, но до Гэндзи им далеко! Впрочем, наверное, я слишком пристрастен и просто привык считать его несравненным… О нем тоскуют даже совершенно чужие ему люди, а уж близкие… Немудрено представить себе, как сетуют они на собственное долголетие…

Задумавшись, Адзэти-но дайнагон тяжело вздохнул, и слезы заблестели у него на глазах. Словно не в силах противиться сердечному порыву, он велел сыну сорвать ветку и немедля отправляться во Дворец.

– Впрочем, что толку говорить теперь об этом! Принц Хёбукё – единственный человек, в облике которого можно отыскать дорогие сердцу черты умершего. Когда ушел из мира Будда, некоторые ученики его, увидав сияние, исходившее от Ананды, подумали: уж не появился ли он снова? Так почему же и нам не обратиться к тому, в ком мы, блуждающие во мраке, видим единственный источник света?

написал он совсем как в дни своей молодости на листке алой бумаги и, подложив красивую оберточную бумагу, которая нашлась у мальчика, свернул письмо, как полагается, и вручил сыну. Тот же, по-детски радуясь возможности угодить принцу, поспешил во Дворец.

Он увидел принца Хёбукё, когда тот выходил из покоев Государыни. Вокруг толпились придворные, но принц сразу заметил мальчика и спросил его:

– Почему ты вчера так рано ушел? И давно ли ты здесь?

– О, я был так огорчен тем, что вчера мне пришлось уйти. Зато сегодня постарался прийти пораньше, ибо мне сказали, что вы изволили остаться.

Мальчик говорил еще совсем по-детски, но довольно бойко.

– Но ты можешь навещать меня и на Второй линии, там даже спокойнее, – сказал принц. – У меня часто запросто собираются молодые люди…

Видя, что принц беседует с сыном Адзэти-но дайнагона, придворные разошлись кто куда, не желая мешать им. В покоях стало тихо.

– Похоже, что принц Весенних покоев решил дать тебе немного отдохнуть, – говорит принц Хёбукё. – Ведь раньше он не отпускал тебя ни на шаг. Наверное, теперь им завладела твоя сестра и ему не до тебя.

– О, я даже рад. Вот если бы на его месте были вы… – И не договорив, мальчик замолкает.

– На меня-то твои сестры и глядеть не хотят, – вздыхает принц. – Что ж, возможно, они и правы. И все же обидно. Я слышал, у вас в восточных покоях живет особа, принадлежащая к тому же роду, что и я, не поговоришь ли ты с ней потихоньку, может, она согласится выслушать меня?

Тут мальчик вручает ему ветку сливы, и, улыбнувшись, принц говорит:

– Жаль, что я не получил этого письма до того, как начал высказывать тебе свои обиды.

Он долго читал и перечитывал письмо. Цветы же были так пышны, так нежны и благоуханны…

– Считается, что белые сливы душистее, а красные ярче… (377) – говорит принц. – Но эти цветы едва ли не благоуханнее белых.

Он всегда отдавал предпочтение цветам красной сливы, так что Адзэти-но дайнагону удалось угодить ему.

– Сегодня ночью ты, кажется, прислуживаешь в Весенних покоях? Думаю, что тебе вполне можно остаться здесь, – говорит принц, и мальчик остается с ним. От платья принца исходит такой аромат, что ему позавидовали бы любые цветы. Принц укладывает мальчика рядом с собой, и тот чувствует себя бесконечно счастливым. Необыкновенная нежность к принцу переполняет его юное сердце.

– А отчего хозяйка этих цветов не переехала в Весенние покои?

– Не знаю. Я слышал, как отец говорил, что отдаст предпочтение тому, «кто оценить сумеет…» (138).

Принц и ранее предполагал, что Адзэти-но дайнагон не прочь породниться с ним, и в полученной сегодня песне нашел тому подтверждение, но сам он помышлял о другой, а потому уклонился от определенного ответа.

На следующее утро, когда юноша уходил из Дворца, принц как бы невзначай произнес:

Надеюсь, что впредь ты не станешь слушать старших, а постараешься сам потихоньку… – добавил он, и мальчик проникся еще большим почтением и нежностью к обитательнице Восточных покоев.

Дочерей Адзэти-но дайнагона он видел довольно часто и привык к ним – «сестры как сестры…», а дочь принца почитал верхом совершенства и мечтал, что ей удастся занять достойное место в мире. Даже глядя на свою старшую сестру, благоденствующую в Весенних покоях, мальчик не столько радовался за нее, сколько досадовал, что ей повезло больше, чем младшей. «Вот если бы судьба соединила ее с принцем Хёбукё!» – думал он, а тут вдруг и подвернулся счастливый случай со сливовой веткой.