Гэндзи вспомнился тот рассвет, когда покинула мир мать Удайсё. Очевидно, тогда он лучше владел собой, – во всяком случае, он хорошо помнил плывущую по небу полную луну. Сегодня же свет мерк в его глазах.

Госпожа скончалась на Четырнадцатый день, теперь был рассвет Пятнадцатого. Поднималось солнце, щедро заливая светом землю, и могла ли утренняя роса укрыться от его лучей? Никогда еще мир не казался Гэндзи таким ненавистным. Надолго ли он задержится здесь? Неужели, пережив такое горе, он не вправе удовлетворить свое давнишнее желание? Но, подумав, что многие охотно припишут его поспешность малодушию, Гэндзи решил еще немного подождать. Неизбывная тоска сжимала его сердце!

Удайсё провел в доме на Второй линии весь срок скорби. Ни на шаг не отходя от сокрушенного горем отца, он употреблял все усилия, чтобы его утешить.

Однажды вечером, когда подул «пронизывающий поля» ветер, мысли Удайсё невольно устремились к прошлому. О, если б можно было вернуть тот давний день, когда в полумраке покоев возникло перед ним прелестное лицо ушедшей! Но тут же вспомнилось ему, как словно во сне вглядывался он в ее безжизненные черты, и сердце его болезненно сжалось. Ему не хотелось, чтобы люди видели его плачущим, поэтому, склонив голову, он тихонько шептал имя будды Амиды и старательно перебирал четки, мешая бусины с каплями, падающими из глаз.

Увы, воспоминания были слишком мучительны…

Собрав в доме на Второй линии достопочтенных монахов, Гэндзи повелел им возносить молитвы будде Амиде и читать сутру Лотоса. Их звучные голоса проникали до самой глубины души. Почивал ли Гэндзи или бодрствовал, слезы струились по его щекам, и окружающие предметы терялись словно в тумане. В те дни он часто размышлял о собственной жизни. Он всегда отличался от других людей и дарованиями и красотой, довольно было посмотреть в зеркало, чтобы в этом убедиться. Однако уже в малолетстве пришлось изведать ему немало горестей, словно Будда хотел заставить его понять, сколь безотраден мир, как все в нем шатко и непродолжительно. Но он не внял предостережениям и не пошел по указанному пути. Не потому ли обрушилось на него это поистине беспримерное несчастье? Теперь ничто не привязывало его к миру, и когда б чувства его не были в таком смятении… Неустанно взывая к Будде, Гэндзи молил даровать ему забвение.

Отовсюду, и прежде всего из Дворца, приходили гонцы с соболезнованиями, и вряд ли люди заботились лишь о соблюдении приличий. Но Гэндзи оставался безучастным, ибо дела мира, от которого он готов был отречься, уже не волновали его. Вместе с тем ему не хотелось оставаться в памяти людей жалким, малодушным старцем, неспособным достойно встретить выпавшее на его долю несчастье и потому поспешившим принять постриг. Да, как ни велико было желание посвятить остаток дней своих служению, он по-прежнему не решался удовлетворить его, и это увеличивало еще более его страдания.

Часто приходили письма и от Вышедшего в отставку министра, в сердце которого всегда находили отклик подобные обстоятельства. Да и могла ли его не опечалить безвременная кончина особы, о необыкновенной красоте которой столько говорили в мире?

Как-то тихим вечером министру вспомнилось, что и мать Удайсё умерла в ту же пору… Многие из тех, кто оплакивал ее тогда, давно покинули мир. В самом деле, раньше или позже… (326)

Министр взглянул на хмурое небо и, не в силах превозмочь тоски, написал Гэндзи длинное и трогательное письмо. Он передал его через своего сына, Куродо-но сёсё. Кончалось оно так:

Так, в тот вечер и Гэндзи невольно вспоминал о прошлом. Мысли его устремлялись к тем далеким осенним дням, и он не успевал вытирать слезы. Почти ничего не видя перед собой, он написал ответ:

Он не мог открыть министру всего, что чувствовал, ибо хорошо знал, что тот не преминет усмотреть в этом проявление малодушия, поэтому, заботясь прежде всего о том, чтобы письмо произвело приятное впечатление, приписал:

«Чрезвычайно признателен Вам за участие…»

Той давней осенью Гэндзи сказал: «Обычай велит, чтобы светлым было мое одеяние скорби…»[115] На этот раз его платье было гораздо темнее…

У людей, отмеченных счастливой судьбой и достигших высокого положения в мире, обычно бывает немало недоброжелателей. Иногда же они сами, кичась своим превосходством, исполненные тщеславия, становятся причиной несчастий других людей. Однако ушедшая госпожа обладала редким умением располагать к себе окружающих. Ее любили все, даже самые низкие слуги. Любое, самое незначительное ее начинание неизменно возбуждало всеобщее восхищение. Она обладала тонким умом и чувствительным сердцем, поэтому даже люди, никак с ней не связанные, проливали теперь слезы, внимая стонам ветра, голосам насекомых. Еще труднее было утешиться тем, кто хоть раз имел счастье ее увидеть. Многие из ее старых, преданных прислужниц, не желая оставаться в этом мире без своей любимой госпожи, приняли постриг и удалились в горы, чтобы там, подальше от мирской суеты, доживать свой век. От Государыни из дворца Рэйдзэй беспрестанно приходили трогательные письма. Она писала о том, сколь беспредельна ее печаль:

Увы, лишь теперь я поняла…»

Безучастный ко всему на свете, Гэндзи тем не менее снова и снова перечитывал это письмо, обретая в нем источник утешения. «Теперь только Государыня способна скрасить мое одиночество…» – думал он. Не успевая рукавом отирать бегущие по лицу слезы, он никак не мог написать ответ.

Свернув письмо, Гэндзи долго сидел задумавшись. Его собственное здоровье тоже оставляло желать лучшего, и большую часть времени он проводил в женских покоях, скрываясь от посторонних глаз. Заключившись в молельне, он отдавал дни служению, и лишь немногие близкие прислужницы разделяли его уединение. Когда-то они с госпожой мечтали прожить вместе тысячу лет, но, увы, всякая жизнь имеет предел, и разлука неизбежна. Теперь ничто не мешало ему сосредоточить помыслы на грядущем мире и видеть перед собой росинки на лепестках лотоса. Право, когда б он не дорожил так мнением света…

Подготовку поминальных служб, не дождавшись от отца каких бы то ни было указаний, взял на себя Удайсё.

«Сегодня наконец…» – часто думал Гэндзи, томимый тайным беспокойством, но дни шли, и жизнь казалась ему пустым сном.

Государыня-супруга тоже предавалась скорби, ни на миг не забывая госпожи…