Гэн-тюдзё часто заходил к принцу Хёбукё, и они вместе музицировали, стараясь превзойти друг друга. Любая безделица возбуждала в их сердцах дух соперничества, при этом они оставались самыми близкими друзьями. Люди звали их – принц Благоуханный и тюдзё, Источающий аромат. Все благородные отцы семейств, имеющие красивых дочерей, горели желанием породниться с юношами. Принц Хёбукё писал к тем девицам, которых полагал достойными, пытаясь выведать, истинно ли они прекрасны. Но, увы, ни одна не пришлась ему по душе. «Единственная, о ком бы я хотел заботиться, – думал он, – это дочь государя Рэйдзэй. Лучшей супруги я для себя не желаю». Его интерес к принцессе объяснялся тем, что мать ее, нёго Кокидэн, занимая высокое положение в мире, имела славу необыкновенно тонкой и изящной особы, сама же принцесса, как говорила молва, была чрезвычайно хороша собой. Ее хвалили даже посторонние, а уж прислуживающие ей дамы тем более не упускали случая превознести ее совершенства. В конце концов принц Хёбукё совсем потерял голову.

Тюдзё же, презирая мир с его преходящими утехами и понимая, что любая привязанность станет в будущем преградой на его пути, не позволял себе предаваться страстям и воздерживался от связей, которые могли осложнить его жизнь. Вполне возможно, впрочем, что подобное благонравие объяснялось тем, что он еще не встретил особы, способной взволновать его воображение. О тайных же похождениях, о которых обычно столь неодобрительно отзываются в мире, он и вовсе не помышлял.

В девятнадцать лет Тюдзё, сохранив за собой прежний чин, был удостоен звания сайсё и получил Третий ранг. Приобретя благосклонность высочайших особ, он, будучи простым подданным, жил, ни в чем себя не стесняя, избалованный общим вниманием, однако тайные сомнения терзали его душу, и он слишком часто предавался печали. Искусительные стремления сердца не имели над ним власти, он никогда не терял самообладания и, несмотря на молодость, слыл в мире человеком степенного, твердого нрава.

Подолгу живя в одном доме с дочерью государя Рэйдзэй, той самой, из-за которой лишился покоя принц Хёбукё, Тюдзё имел немало средств удовлетворить свое любопытство. Принцесса в самом деле оказалась незаурядной особой, она обладала благородными манерами и безукоризненно тонким вкусом. «Если уж связывать себя брачными узами, то лучшей супруги мне не найти, – думал Тюдзё. – Она всегда будет мне утешением».

Однако, имея неизменную доверенность к юноше, Государь неукоснительно следил за тем, чтобы тот не приближался к покоям принцессы. Тюдзё понимал, что Государь прав, и, как ни огорчал его подобный запрет, не предпринимал никаких попыток его нарушить. «Легко может статься, что я окажусь не в силах сдержать внезапный сердечный порыв, – думал он, – а последствия будут губительны как для меня, так и для принцессы».

Тюдзё словно рожден был для того, чтобы все им восхищались, ни одна женщина не могла устоять перед ним, довольно было нескольких случайно брошенных слов, чтобы покорить любое сердце. Стоит ли удивляться тому, что, сам того не желая, Тюдзё оказался связанным со многими женщинами? Разумеется, то были случайные связи, которым он не придавал решительно никакого значения и которые старательно скрывал, и все же совершенно бесстрастным он не был, а ведь ничто так легко не воспламеняет воображение женщины, как внешняя невозмутимость, за которой угадывается чувствительная душа. В конце концов в доме на Третьей линии собралось множество дам, которые горели желанием прислуживать ему. Все они страдали от его холодности, но готовы были мириться с чем угодно, только бы видеть его каждый день. Причем среди дам, которые жили в его доме, полагаясь на столь непрочные узы, оказалось немало особ высокого звания. Как видно, обаяние Тюдзё было настолько велико, что они предпочитали обманывать себя и на многое закрывать глаза единственно ради удовольствия жить рядом с ним.

– Пока жива моя мать, – часто говорил Тюдзё, – я буду неусыпно заботиться о ней, стараясь хотя бы таким образом исполнить свой долг.

Правый министр имел намерение предложить этому юноше одну из многочисленных дочерей своих, но пока не говорил об этом открыто, понимая, что люди вряд ли одобрительно отнесутся к такому союзу[130]. Но вот удастся ли ему найти лучшего зятя?

Шестая дочь министра, рожденная То-найси-но сукэ, выросла такой красавицей, что даже дочерям госпожи с Третьей линии было до нее далеко. Воспитание она получила прекрасное, и, не желая, чтобы в мире отзывались о ней пренебрежительно, Правый министр перевез ее ко Второй принцессе, которая тосковала, не имея никого, о ком попечения скрашивали бы ее одиночество. «Стоит кому-нибудь из этих юношей хоть мельком увидеть девушку, – думал министр, – они уже не смогут ее забыть. Люди понимающие наверняка оценят ее достоинства».

Решив не подчинять жизнь дочери слишком строгим запретам, он позаботился о том, чтобы в покоях ее царило веселое оживление, невольно вводящее в соблазн мужские сердца.

В том году пир после заключительных состязаний в стрельбе из лука решено было провести в доме на Шестой линии. Намереваясь пригласить к себе всех принцев, Правый министр отнесся к приготовлениям с особенным вниманием. В назначенный день во Дворце собрались принцы крови, достигшие совершенного возраста.

Сыновья Государыни отличались миловидностью и благородством осанки, но прекраснее всех был принц Хёбукё. Самым невзрачным показался собравшимся Четвертый принц, иначе именуемый принцем Хитати. И не потому ли, что его матерью была простая кои?

Как обычно, без особого труда победили левые. Состязания закончились раньше, чем предполагалось, и Правый министр, покидая Дворец, пригласил к себе в карету принца Хёбукё, принца Хитати и Пятого принца, сына Государыни. Приметив, что Сайсё-но тюдзё, принадлежавший к потерпевшим поражение, молча пробирается к выходу, министр остановил его.

Принцы согласились почтить мой дом своим присутствием, – сказал он. – Не хотите ли присоединиться к ним?

Сыновья министра – Эмон-но ками, Гон-тюнагон, Удайбэн, – а также многие другие вельможи, приглашенные на празднество, разошлись по каретам и отправились в дом на Шестой линии. От Дворца до Шестой линии довольно далеко, и пока ехали, пошел легкий снежок, сообщая необыкновенное очарование наступающим сумеркам.

Под мелодичные звуки флейт процессия подъехала к дому на Шестой линии. Ах, право, где, в какой земле Вечного блаженства можно отыскать столь же благословенный уголок, радующий душу в любое время года?

Согласно заведенному порядку в южных передних покоях главного дома лицом к югу сели тюдзё и сёсё из Левой охраны, лицом к северу разместились принцы и сановники. Скоро подали вино. Пиршество с каждым мигом становилось все оживленнее. Когда веселье было в разгаре, исполнили танец «Мотомэго», и ветер от взлетавших рукавов принес аромат распускающихся слив.

Благоухание, исходившее от Тюдзё, сделалось еще сладостнее, и дамы, поглядывавшие на гостей из-за занавесей, не могли сдержать восхищения.

Воистину «быть темной напрасно ты тщишься…» (284).

Да, аромат слив ни с чем не сравнишь (376).

Министр тоже любовался юношей, который и сегодня превосходил всех красотой лица и изяществом движений. Спокойное достоинство, с которым он держался, вызывало невольное уважение.

– Теперь пусть нам споет Сайсё-но тюдзё, – говорит министр. – А то он почему-то почувствовал себя гостем…

И юноша не лишенным приятности голосом запевает: «На населенной богами высокой небесной равнине…»[131]