Беседуя с дамами, Удайсё любовался садом и, невольно отметив, сколь равнодушны были растущие там деревья к горю людей, печально вздохнул. Особенно ярко зеленели дуб «касиваги» и клен «каэдэ». Заметив, как тесно переплелись их ветки, Удайсё сказал:

– Хотел бы я знать, что соединило эти деревья? Как прочен их союз! Незаметно приблизившись к покоям принцессы, он произнес:

А вы держите меня за занавесями, как чужого. Обидно, право… – говорит он, подойдя к порогу.

– Как он мил! Какое изящество движений! – перешептываются дамы, подталкивая друг друга локтями. – Сегодня он кажется еще прекраснее…

Принцесса же передает:

Признаюсь, я не ожидала… Ваши речи показались мне неуместными. «А ведь она права…» – подумал Удайсё и улыбнулся. Тут послышались шаги миясудокоро, и он потихоньку возвратился на место.

– Уныл наш мир, – говорит миясудокоро. – С каждым днем, с каждой луной множатся мои печали. Потому ли или по какой другой причине, но только все чаще мне неможется, целые дни я провожу в каком-то странном оцепенении. Но ваше присутствие словно вливает в меня новые силы… У меня нет слов, чтобы выразить вам свою признательность.

Так, вид у нее и в самом деле был болезненный.

– Ваше горе естественно, и все же… В этом мире свершается лишь то, что должно было свершиться, и ничто не длится вечно, – утешает ее Удайсё, а сам думает: «Похоже, что принцесса куда утонченнее, чем мне о ней говорили. Как же бедняжка должна страдать! Мало того, что ей пришлось вступить в союз с простым подданным, он еще и покинул ее раньше времени…»

Подстрекаемый любопытством, Удайсё принялся с пристрастием расспрашивать миясудокоро. «Вряд ли принцесса хороша собой, – думал он, – но ведь не безобразна же… Отворачиваться от женщины, не обладающей привлекательной наружностью, так же неразумно, как терять голову и предаваться безумствам единственно потому, что твоя возлюбленная оказалась необыкновенной красавицей. В конце концов самое главное – душевные качества».

– Смею ли я надеяться, что вы позволите мне заботиться о вас так же, как заботился ушедший? – спрашивает Удайсё. Он ведет себя весьма почтительно и все же ясно дает понять…

 Сегодня Удайсё облачен в носи, и невозможно оторвать глаз от его высокой, статной фигуры.

– Ах, но может ли кто-нибудь сравниться с нашим покойным господином? – вздыхает одна из дам. – Он был так добр, так приветлив. А сколько в нем было благородства и изящества!

– Но ведь и господину Удайсё нет равных, – возражает другая. – Стоит только взглянуть на его мужественное лицо, стройный стан. В целом свете не найдешь мужа прекраснее. Раз уж так случилось, почему бы ему не позаботиться о нас?

– На могиле военачальника зазеленели травы…[75] – произносит Удайсё.

А ведь не так уж много времени прошло и с того дня…[76] Да, в нашем мире всегда есть причины для печали. Вот и теперь – и знатные вельможи, и бедные простолюдины оплакивали безвременно ушедшего мужа, и не было никого, кто не скорбел бы о нем. Но, увы…

Человек многоталантливый, Уэмон-но ками обладал еще и на редкость чувствительным сердцем, поэтому его кончина опечалила даже тех, кто, казалось бы, никак не был с ним связан: мелких чиновников, престарелых придворных дам… А о Государе и говорить нечего: каждый раз, когда во Дворце музицировали, он с чувством невосполнимой утраты вспоминал ушедшего. Да и остальные то и дело повторяли: «Ах, был бы жив Уэмон-но ками!»

Гэндзи тоже грустил и тосковал невыразимо, дни и луны сменяли друг друга, а он все не мог забыть. Прелестное дитя, единственная память об ушедшем, было ему утешением в горе, но, увы, никто и не подозревал…

К осени младенец начал ползать[77]. Был он необычайно мил, и, полюбив его, Гэндзи часто играл с ним, брал на руки…

Гэндзи (бывший министр, господин с Шестой линии), 49 лет

Гон-дайнагон, Уэмон-но ками (Касиваги), – сын Вышедшего в отставку министра (То-но тюдзё)

Младенец, мальчик (Каору), 2 года, – сын Третьей принцессы и Касиваги (официально Гэндзи)

Вышедший в отставку министр (То-но тюдзё) – брат Аои, первой супруги Гэндзи, отец покойного Уэмон-но ками

Принцесса с Первой линии, Вторая принцесса (Отиба), – дочь имп. Судзаку, супруга покойного Уэмон-но ками (Касиваги)

Удайсё (Югири), 28 лет, – сын Гэндзи и Аои

Государь-монах (имп. Судзаку) – сын имп. Кирицубо, старший брат Гэндзи

Третья принцесса, Вступившая на Путь принцесса (Сан-но мия), – дочь имп. Судзаку, супруга Гэндзи

Супруга Удайсё (Кумои-но кари), 30 лет, – дочь Вышедшего в отставку министра (То-но тюдзё)

Нёго из павильона Павлоний (имп-ца Акаси), 21 год, – дочь Гэндзи и госпожи Акаси

Третий принц (принц Ниоу) – сын нёго Акаси и государя Киндзё, внук Гэндзи

Второй принц – сын государя Киндзё и нёго Акаси, внук Гэндзи

Безвременная кончина Гон-дайнагона глубоко опечалила многих. Люди предавались скорби, не в силах примириться с этой утратой. Министр с Шестой линии, неизменно сетовавший на то, что из мира один за другим уходят самые достойные люди, тоже впал в уныние. Он был привязан к ушедшему, часто бывавшему в его доме, и хотя ему так и не удалось изгладить в своем сердце некоторые неприятные воспоминания… Когда в память об ушедшем читались священные сутры, Гэндзи лично одарил монахов, принимавших участие в церемонии. Затем, как видно из жалости к неразумному младенцу, особо пожертвовал еще сто рё золота, никому не открыв тайных своих побуждений.

Нетрудно себе представить, как велика была признательность Вышедшего в отставку министра. Разумеется, он и ведать не ведал… Удайсё тоже сделал богатые пожертвования и сам принял участие в подготовке поминальных служб. В те дни он был особенно внимателен к принцессе с Первой линии. Даже родные братья Гон-дайнагона не могли сделать большего. Отец и мать покойного, не ожидавшие ничего подобного, не знали, как и благодарить его. Все эти посмертные почести, говорящие о том, сколь велико было значение Гон-дайнагона в мире, заставили их с новой остротой осознать невосполнимость своей утраты.

Государь-монах кручинился, думая о том, что судьбы обеих его дочерей складываются вовсе не так, как ему хотелось. Вторая принцесса, о неудачливости которой уже начинали поговаривать, влачила дни в тоскливом одиночестве. Третья, приняв постриг, окончательно лишила себя возможности жить обычной для женщины жизнью. Однако, как ни велико было разочарование, он крепился, не желая смущать свое сердце воспоминаниями о мире, им оставленном. Верша привычные обряды, Государь беспрестанно обращался мыслями к любимой дочери: «Быть может, и она в этот миг…» С того дня, как Третья принцесса переменила обличье, он часто писал к ней, причем довольно было самого незначительного повода.