Я достал часы.
— Без двадцати девять.
Мисс Тернер выпрямилась и глубоко вздохнула, силясь взять себя в руки.
— Мне пора.
— Еще не поздно передумать.
Она быстро и решительно покачала головой.
— Нет. Все будет в порядке.
Как было бы хорошо для нее да и для нас обоих, если бы она передумала. Если бы не отправилась на встречу с Гитлером этим утром.
Мы с ней узнали об этом в тот же день, правда, значительно позже.
После завтрака я прошел несколько кварталов до гостиницы, откуда в субботу я звонил Хансу Мюллеру. Дежурил тот же самый портье, и он меня вспомнил. Я дал ему много денег — много даже по американским стандартам и попросил организовать мне международный звонок в Англию. Я дал ему номер телефона Купера в Лондоне, расположился в кресле в фойе и стал ждать, пока операторы на телефонной станции проделают свои фокусы.
Через сорок пять минут дежурный жестом показал мне, что связь установлена. Я направился в уютную будочку и снял трубку.
— Бомон? — Знакомый громкий голос Купера заглушал все шумы на линии.
— Да. Доброе утро.
— И вам того же. Линия чистая, так? — Он имел в виду — надежная.
— Вроде бы, — сказал я, — но никакой гарантии, что так будет и дальше.
— Получил вашу телеграмму, — сказал он. — Поручил кое-кому разобраться. Конечно, неприятно это говорить, но вы, похоже, правы.
— Насчет Коберна? — спросил я, чтобы знать наверняка. Коберн — кодовое имя, которое я использовал для Кодуэлла.
— Да, точно. Разумеется, мы вам признательны, что поставили нас в известность.
У меня, однако, возникло ощущение, что мисс Тернер будет не очень мне признательна.
— Не стал с вами сразу связываться, — сказал он, — потому что сначала мы хотели выяснить, на какую организацию он работает.
— Она часом не в Лидсе? — «Лидс» было кодовым именем клиента, в данном случае нацистов.
— Нет-нет, это какая-то местная фирма; совершенно точно.
Значит, кто-то здесь, в Лондоне.
— Непонятно, зачем местной фирме помогать Лидсу.
— Тут, похоже, кто-то проявляет интерес к вашей теме.
— Это мы и пытаемся выяснить, старина. А как ваши успехи?
— Тут все думают, что это была группа из Манчестера.
Иначе, коммунисты.
— А вы вроде бы так не считаете.
— Не считаю.
— Совсем на вас не похоже, Бомон. Вы у нас такой доверчивый.
— Тяжелый выдался денек.
— Прекрасно.
— Что-нибудь нужно? — Он произнес «что-нибудь» чисто на британский манер — «што-нибудь». — Может быть, чертежи, схемы?
Под «схемами» имелись в виду фальшивые документы — паспорта, визы и прочее.
— Да, — сказал я. — Те, что у нас, — от Коберна. Он знает их вдоль и поперек.
Я не думал, что нам могут понадобиться новые фальшивые паспорта, но иметь их все же не помешает — так, на всякий случай.
— Точно, — согласился он. — Старые не годятся. Пришлю новый комплект. Куда? В гостиницу?
— Да.
— Понадобится два-три дня, чтобы с кем-нибудь переслать.
— Нормально.
Но дело повернулось так, как я не ожидал. Все вышло далеко не совсем нормально.
Поговорив с Купером, я вернулся к конторке и попросил соединить меня с Берлином. Через пять минут я уже разговаривал с Биберкопфом.
— Господин Бомон, приятно снова слышать ваш голос.
— Да? А мне — ваш. Получили от меня пакет?
— Лучше не надо.
— Да-да, гм, пакет прибыть благополучно. Нам пришлось повозиться, чтобы его открывать, да? — Он хмыкнул. — Но я думать, там есть все, что нам нужно. А вы-то сами как? Вы уже близко, гм, к решению?
— Не очень. Думаю, тут, в Мюнхене, мы вряд ли его найдем.
Мы с Биберкопфом поговорили немного о других вещах и распрощались.
Я вернулся в гостиницу и поднялся к себе в номер. Снял пиджак, повесил его на стул около письменного стола и улегся на кровать. Некоторое время я листал путеводитель Бедекера. Судя по тому, что там было написано, в Мюнхене имелось немало достопримечательностей. Среди них — дворец Нимфенбур с прилегающим к нему парком. Интересно, захочет ли мисс Тернер посетить этот дворец сегодня днем?
К часу пополудни я уже начал сомневаться, что мисс Тернер вообще вернется в гостиницу. Она уже давным-давно должна была закончить разговор с Гитлером.
В десять минут второго ко мне в дверь постучали. Я решил, это она. Положил книгу на покрывало, соскочил с кровати, подошел к двери и открыл. В дверях стоял Гуннар Зонтаг с нацеленным на меня пистолетом.
Гостиница «Байеришер Хоф»
Мюнхен
Понедельник
21 мая
Дорогая Евангелина!
С чего же начать?
У меня все еще дрожит рука. А сердце так и колотится. Я только что объяснилась с Эриком. Он отвратителен. Лжец и свинья.
А господин Гитлер, этот несносный маленький тролль, — сущий безумец. Как только вспоминаю о нем, по коже бегут мурашки. Моя сегодняшняя встреча с ним закончилась весьма плачевно.
Я пишу тебе, сидя в одной из маленьких гостиных, примыкающих к главному фойе. Сейчас здесь ни души — только я и жалкое подобие мебели в стиле Людовика XIV. Одиночество вполне меня устраивает.
Рано или поздно мне придется поговорить с господином Бомоном и рассказать ему все, что произошло во время моей встречи с Гитлером. Я должна выплеснуть свою беду.
О дорогая, я совсем рехнулась.
Надо собраться с мыслями.
Начну с самого начала.
Для беседы с господином Гитлером я приехала в гостиницу «Времена года» около девяти часов утра. Портье внизу сообщил мне, что меня ждут и что мне следует подняться на лифте на шестой, этаж. Господин Гитлер, добавил портье, остановился в номере 607.
Так оно и было. Гитлер открыл мне дверь в длинном шелковом халате в красных геральдических лилиях на черном фоне, sehr modisch. Под халатом — белая рубашка, черный галстук, черные брюки, черные носки и черные туфли.
Он был так же галантен, как накануне, хотя сегодня, как мне показалось, держался он несколько натянуто. А манеры были всего лишь фасадом, скрывавшим нервозность. Это походило на то, как если бы робкий слуга пытался сыграть роль учтивого господина.
Я не могла взять в толк, что с ним произошло. Накануне он был исполнен самоуверенности. Я подумала, может, ему просто неловко оставаться наедине со странной женщиной.
Как мы потом убедимся, странной оказалась вовсе не женщина.
Улыбаясь и потрясая головой, он провел меня в гостиную, где был накрыт стол к завтраку. С одной стороны стоял крупный официант в белом, который ринулся вперед, едва я вошла в комнату, и учтиво предложил мне стул. Гитлер сел напротив.
Завтрак вылился в целое представление — гипертрофированный вариант «типичного» английского завтрака. Еды хватило бы на голодную семью из двенадцати человек вместе со всеми их голодными знакомыми.
После того как официант нас обслужил, Гитлер его отпустил. Как только мы остались одни, он наклонился вперед, поставил локоть на стол, обвил пальцами левой руки кулак правой и опустил подбородок на эту своеобразную подставку. Его странные голубые глаза прямо впились в меня.
— Невероятно, — сказал он. — Знаете, сходство просто поразительное.
— Сходство? — переспросила я и положила в рот маленький ломтик яичницы.
— С картиной Штука «Грех». Ганфштенгль об этом упоминал, но до вчерашнего вечера я считал, что он преувеличивает. Должен признаться, мне очень нравится эта картина. — Он улыбнулся, но улыбка была натянутой (как и все в его поведении в это утро), как будто лицо у него свело от разряда тока. Он опустил глаза на свою тарелку, похлопал веками и снова взглянул на меня.
Я рассказывала тебе об этой картине, Ева. Я видела ее в Институте искусств Штеделя во Франкфурте. Позднее я узнала (от этой свиньи Эрика), что Штук на самом деле рисовал эту картину много раз и сделал больше сотни ее вариантов. Господину Гитлеру эта картина тоже была знакома. По словам Ганфштенгля, это была одна из его самых любимых картин.
Я сказала:
— Господин Ганфштенгль показывал мне репродукцию. Честно сказать, лично я никакого сходства не заметила. — Как часто в истории языка наглая ложь следует за выражением «честно сказать»?
— Ну хорошо, — сказал он, — если вы настаиваете, мисс Тернер. Вот, пожалуйста. — Он взял графин с апельсиновым соком и наполнил мой стакан. — Нельзя же, чтобы организм обезвоживался.
— Благодарю.
— И нужно поесть. — Он участливо поднял брови. — Вам что, не нравится еда?
— Нет-нет, еда просто замечательная. Но вы и сами мало едите, господин Гитлер.
— Просто Адольф, — поправил он. — А все оттого, что я очень рад вашему обществу. — Он нервно улыбнулся и, застенчиво моргая, добавил: — Но раз вы настаиваете, я непременно что-нибудь съем.
Я улыбнулась в ответ.
— Я не в том положении, чтобы настаивать.
— Нет, как раз в том самом. Ваша красота, ваша осанка… Вы можете позволить себе занять любое положение, стоит вам только захотеть. Так как же?.. — Он снова улыбнулся, слегка наклонил голову, посмотрев на меня из-под век. И с некоторым кокетством спросил: — Так вы настаиваете, мисс Тернер?
От его кокетства я почувствовала себя неловко. А поскольку это кокетство исходило от ловкого демагога, которого я лицезрела накануне, оно показалось мне совершенно неуместным, и я начала ощущать… как бы выразиться? Беспокойство. Дискомфорт.
И я решила отшутиться.
— Очень хорошо, — сказала я и улыбнулась. — Тогда я настаиваю, господин Гитлер, чтобы вы что-нибудь съели. — Чтобы показать ему, как это делается, я положила себе в рот еще один ломтик яичницы.
— Ну, пожалуйста, Адольф.
Я проглотила ломтик.
— Адольф.
— Ваше желание для меня закон, — сказал он. И взял с подноса булочку. У него были изящные длинные, почти женские пальцы, и он деликатно разломил ими булочку пополам. Затем взял нож, зацепил им со своей тарелки кусок желтого жирного масла, тщательно размазал его по одной половинке булочки, затем подцепил из керамической посудины изрядную порцию персикового джема. Положил его на масло, аккуратно размазал и пригладил, придав нужную форму.
— Вот видите? — сказал он, глядя на меня через стол. — Я следую вашим инструкциям буквально.
— Да, вижу. — Я отпила глоток воды.
Он наклонился вперед, слегка привстав, и потянулся за бутылкой минеральной воды.
— Позвольте долить ваш бокал?
Уровень воды в моем бокале понизился не больше чем на два сантиметра, но возражать я опять же не стала.
— Да, пожалуйста.
Гитлер подлил мне воды из бутылки, и я заметила, что его рука подрагивает. Затем он откинулся на спинку стула. К булке он так и не притронулся — так и держал ее в левой руке, как будто забыв про нее.
— Вода, по-моему, — заметил он, — настоящий эликсир жизни. Она очищает организм от скопившихся ядов. Вымывает их. Чем больше пьешь воды, тем лучше. А к женщинам это, понятно, относится еще в большей степени. Организм у них более чувствителен и совершенен.
— Да, — сказала я. — Господин. Гитлер…
У него на лице появилась обида.
— Пожалуйста. Вы обязаны звать меня Адольфом. Умоляю.
— Да, хорошо, пусть будет Адольф. Не могли бы вы рассказать мне о Тиргартене?
— Неужели мы будем обсуждать этот неприятный инцидент? — Как маленький ребенок, он торжественно поднял руку с булкой. — Видите? Я даже еще не притронулся к своей булке. Могу я сперва ее съесть?
Как же все это утомительно!
— Да, конечно, — сказала я. — Пожалуйста. Конечно же, съешьте свою булку.
Он снова бросил на меня до смешного кокетливый взгляд. Пригнул подбородок, наклонил голову, взглянул на меня из-под опущенных век.
— Вы настаиваете, чтобы я ее съел?
Тут мне вдруг захотелось вырвать эту растреклятую булку из его руки и вышвырнуть в окно. Но я продолжала ему подыгрывать,
— Ладно. Я настаиваю на том, чтобы вы ее съели.
— Адольф.
— Простите?
— Пожалуйста, мисс Тернер, скажите так «Съешь свою булку, Адольф».
После таких слов, как ты можешь легко догадаться, мне стало еще более неловко. Я сказала:
— Но… Господин Гит… Адольф, я…
— Ну, пожалуйста, мисс Тернер! — взмолился он. — Обещаю ответить на все ваши вопросы. Клянусь.
Он просил с таким отчаянием, Ева, с такой жалостью. Словом, у меня просто не было выхода. Разве что вскочить со стула и броситься вон. Но нужно было добиться от него показаний. А его просьба вынуждала меня чувствовать себя какой-то… грязной. Я тогда ненавидела его за это — за то, что он поставил меня в такое дурацкое положение. Я почти рявкнула:
— Ешь булку, Адольф!
Резким движением он запихнул ее себе в рот и, оскалив зубы, оторвал кусок. А когда опустил руку, я заметила, что она сильно тряслась. Он жевал, не сводя с меня немигающих голубых глаз. Его смешные маленькие усики и подбородок буквально ходили ходуном. На лбу выступили капли пота.
У меня лоб тоже покрылся испариной. В комнате было ужасно душно, а может, мне просто показалось, и я чувствовала себя на редкость неловко, физически и психологически.
Я сняла салфетку с колен и положила ее на стол.
— Извините, мне нужно выйти.
Он проглотил кусок, бросил недоеденную булку на тарелку и вскочил столь стремительно, что опрокинул стул. Но не обратил на это никакого внимания.
— Чем я могу вам помочь?
— Где здесь туалет?
Сжав руки в кулаки и прижав их к бокам, он неуклюже поклонился:
— Идемте, я вас провожу.
Он вывел меня из гостиной. Двигался он сутулясь. Я последовала, за ним по узкому коридору к закрытой двери. Он открыл ее, просунул руку внутрь и щелкнул выключателем. А когда повернулся ко мне, я заметила, что его желтоватое лицо сделалось красным и блестящим. Голубые глаза часто моргали.
— Пожалуйста, — попросил он. — Можно спросить? Вы собираетесь очистить свой организм?
— Я… что?
Вдруг он рухнул прямо к моим ногам. Одним быстрым движением, точно в обмороке, опустился на колени. Откинул голову — глаза безумные, рот открыт, руки тянутся ко мне, хватая воздух. Я отпрянула в сторону, но наткнулась на стену, а он пополз ко мне рывками, как сумасшедший, и обвил руками мои ноги. Опустил голову, прижавшись плечом к моим коленям. Я до того удивилась, что так и оцепенела. А он выгнул шею и взглянул вверх, прямо на меня.
— Позвольте помочь вам, о моя Рейнская Дева, — проговорил он дрожащим голосом. — Моя Рейнская Дева, позвольте же помочь. Пожалуйста, о моя Рейнская Дева, умоляю.
Я вдруг вспомнила разговор с Гретой Нордструм в Берлине. Как она рассказывала о «пациенте», который говорил то же самое.
— Господи, — сказала я. — Так это вы были тогда с Гретой Нордструм. Проституткой. В Берлине.
И тут я сделала, большую глупость. Взяла и расхохоталась.
Думаю, отчасти это произошло из-за охватившей меня истерики. Его лапы, обхватившие мои ноги, точно в регби, его идиотская просьба, да и все прочее. Ева, все было до того нелепо, до того глупо, что мне на мгновение показалось, будто я сама сошла с ума.
Но тут я взглянула на него. Кровь отлила от лица. Рот сжался в тонкую белую полоску. Голубые глаза злобно смотрели на меня сквозь узкие щелочки.
Он отодвинулся и вскочил на ноги. Не сводя с меня глаз, стряхнул пыль с коленей и быстро пригладил ладонью рассыпавшиеся волосы. Затем резко сунул руки в карманы халата и выпрямился.
Какое-то время мы так стояли, молча глядя друг на друга. И тут он заговорил. Он произнес одно лишь слово:
— Потаскуха!
Он почти выплюнул его прямо мне в лицо.
Я сказала:
— Полагаю, нам лучше…
— Грязная шлюха!
Я затараторила:
— Благодарю вас за завтрак, это было…
— Корчишь из себя принцессу? Думаешь, ты особенная?
Я начала медленно пятиться от него к гостиной и дальше к входной двери.
— Ничего подобного, — сказала я. — На самом деле я полагаю…
Он медленно двигался на меня, шаркая ногами по ковру, неуклюже болтая руками. Он снова сжал их в кулаки.
— Я все знаю про тебя и фон Динезена. Ты целовалась и ласкалась с ним. В такси! На заднем сиденье, как какая-то грязная, дешевая девка!
Продолжая пятиться, я проговорила точно в тумане:
— Эрик? Откуда…
Он рассмеялся, довольно мерзко.
— А, так ты не знала? Моя маленькая принцесса ничего не знала? Моя подлая, коварная принцесса ничего не знала? Ха! Динезен работает на меня! И отчитывается передо мной!
— Но…
Я уже была в конце коридора и, все так же пятясь, продвигалась через гостиную к двери. Он был в каких-нибудь полутора метрах от меня и продолжал наседать.
— Он сказал тебе, — спросил Гитлер, — что он еврейчик? Сказал, шлюха?!
Наверное, у меня на лице что-то промелькнуло. Он снова расхохотался тем же злорадным, хриплым смехом.
— Не сказал, верно? Он поведал тебе сказку про французскую графиню. Так, потаскушка? Маленький отважный Эрик, которому зализывают раны в каком-то французском замке? Все это ложь! Он был дезертиром, мерзкая, грязная сука. И полвойны просидел в тюрьме!
Я уже добралась до двери и дергала ручку. Она хоть и поворачивалась, но дверь почему-то не открывалась. Должно быть, ее запер официант, когда уходил.
Гитлер вдруг остановился и поднял руку, тыча в меня пальцем. Лицо у него снова раскраснелось.
— Убирайся! — крикнул, он. — Вон отсюда! Меня тошнит от тебя! Дрянь! От тебя несет дерьмом — так и шибает в нос!
Его лицо исказилось от злости, он быстро оглядел комнату, как будто что-то искал. Кинулся к большому шкафу, схватил большую красную вазу. Поднял ее над головой и со всей силы грохнул об пол. Она очень театрально разлетелась вдребезги, усыпав осколками весь ковер.
Я развернулась, схватилась за замок, повернула его и распахнула дверь.
И бросила на него последний взгляд. Голова опущена, спина сгорблена, он обеими руками сгребал все, что было на письменном столе, и смахивал на пол: книги, фотографии, хрустальные безделушки — все летело вниз.
Я кинулась из дверей к лифту. Но, опасаясь, как бы он не бросился следом, пробежала мимо лифта и шмыгнула в дверь на лестницу. Сбежала по ней на первый этаж, промчалась через фойе и выскочила на улицу.
Теперь вернемся к Эрику.
Как только я приехала сюда, в гостиницу, я…
Нет, пожалуй, не будем возвращаться к Эрику. Произошло нечто странное.
В вестибюле нашей, гостиницы меня увидел господин Браун. Он сообщил, что какой-то молодой человек, светловолосый, интересовался у портье, в каких номерах мы остановились, после чего он поднялся, наверх, к господину Бомону. Этот парень просил передать мне, чтобы я заглянула к ним, как только вернусь. (Только господин Браун на самом деле знал, что я уже вернулась, потому что я забыла вернуть ключ портье, когда ворвалась сюда в поисках Эрика.)
Но такого не должно было случиться. Портье имел строгие указания от господина Бомона никому не сообщать, что мы остановились в этой гостинице. И господин Браун это знал.
Сейчас же пойду посмотрю, что там такое. Но сперва отправлю письмо, а потом напишу еще.
С любовью,
Джейн
