— Можно мне их забрать? — спросил Шюке. — Я хотел бы унести их с собой, чтобы просмотреть.

Альшер, насупившись, с недоуменным видом посмотрел на эту кипу писем.

— Вы мне не верите… — сказал он. — Тогда возьмите. Возьмите их все… Вы увидите, что я сказал вам правду… Возьмите все… Я уже стар, но я все еще отдаю себе отчет в том, что говорю…

Эрманн не стал противиться подобному жесту со стороны своего патрона.

Шюке вышел из дома де Моза с довольным, но задумчивым видом. Под мышкой он нес пачку писем.

Вернувшись в архиепископство, викарий увидел, что к двери его комнаты прикреплена записка, написанная рукой Корентена То. Архивариус сообщал о том, что ему удалось узнать о епископе Акене. Биография Акена, писал Корентен, была составлена в обычной форме и не представляла особого интереса.

Шюке вошел в свою комнату и прочитал весь текст записки.

Акен родился в 1206 году в Труа. Он был шестым сыном Пона де Акена, который некоторое время являлся коннетаблем[52] короля Людовика VIII. В 1223 году младший Акен стал дьяконом в Париже. Затем он побывал в Орлеане, Тулузе и Утрехте, где проходил обучение. Он занимал различные посты на юге Франции и в Испании — то пост помощника настоятеля монастыря, то пост архидьякона. Начиная с 1231 года во французских архивах о нем нет никакой информации вплоть до 1247 года — тогда уже он стал епископом. Он выхлопотал, чтобы ему дали должность неподалеку от Рош-о-Муен. Как ни странно, в течение восьми лет его регулярно переводили с одного места на другое, и все время по его личной просьбе. Поскольку он каждый раз просил о переводе в то или иное весьма отдаленное и не слишком привлекательное место, его просьбы выполнялись. Акен работал неподалеку от Тайбурга, в Мюре, возле Оша, и даже в Сен-Васте. В конце концов в 1255 году он осел в Драгуане и с тех пор больше никуда не переезжал. В архиепископстве его считали человеком, отличающимся непостоянством, однако никто никогда не подвергал сомнению его праведность. Акен был, судя по всему, ничем не примечательным епископом.

Архивариус также писал в своей записке, что в отсутствии какой-либо информации об Акене в период с 1231 по 1247 год нет ничего загадочного. Подобное довольно часто случалось в отношении тех священников, которые оказывались в Англии или Ирландии, потому что в этих двух странах практически не велись архивы, да и отсутствовал централизованный церковный орган управления. Даже сама инквизиция так и не смогла как следует обосноваться в Англии, а потому зачастую там терялись и следы священников, и следы преследуемых ею подозреваемых. Тот факт, что имя Акена вдруг снова начало фигурировать в архивах, но уже когда он стал епископом, тоже не нес в себе ничего особенного: церковная иерархия в Ирландии отличалась от иерархии Римско-католической церкви, однако она признавалась Папой Римским. Представлялось вполне вероятным, что священник смог за каких-нибудь пятнадцать лет достичь такого высокого сана, а затем решил вернуться во Францию.

Корентен радовался тому, что наконец сумел найти хоть какую-то достоверную информацию, относящуюся к епархии Драгуан. Он желал Шюке всяческих успехов, еще раз выражал свои соболезнования по поводу смерти епископа и заявлял о своей готовности и впредь оказывать Шюке содействие в его поисках.

Шюке отложил в сторону записку архивариуса и тут же принялся за чтение писем, принесенных из дома де Моза. Дата каждого из писем была обозначена свинцовым грифелем внизу первой страницы. Первое письмо было написано четко, аккуратно и, безусловно, немного по-детски: Акену тогда было всего двенадцать лет. Шюке отложил письма из верхней части стопки, не читая. Раздираемый любопытством, он стал дальше рыться в стопке, выборочно просматривая письма. После двух десятков ничем не примечательных посланий он наткнулся на письмо, датированное 1232 годом. Это письмо было написано как раз в начале таинственного периода в жизни Акена — так сказать «ирландского» периода, если верить предположениям архивариуса. Шюке быстро просмотрел его содержание. Манера изложения в этом письме отличалась нервозностью и немногословностью.

Викарий присмотрелся к письму. На нем была печать Акена (Шюке хорошо ее знал, потому что не раз ею пользовался), однако вместо привычных символов епархии Драгуан — оленя и юной девы — на оттиске был хорошо различим орел у основания креста. Это были символы Папы Римского Григория IX! Шюке посмотрел на подпись и обратный адрес. Это письмо было прислано из Рима.

Из Рима?!

Возглавляемое Профутурусом братство получило во владение монастырь на берегу Адриатического моря восемь лет назад. Монахи навели порядок в этом старинном аббатстве, переданном им решением канцелярии Папы Римского, и укрепили его стены. Они построили три новые часовни и множество подземных ходов. Затем семнадцать официальных членов ордена разбились на три группы для осуществления пожизненного и непрерывного богослужения, что не так часто случалось в Западной Европе. Согласно установленному в ордене правилу, в монастыре непрерывно должно было проходить богослужение.

Эймар дю Гран-Селье по своей собственной инициативе решил принимать участие во всех богослужениях, проводимых в монастыре, как в дневных, так и в ночных. Он без передышки переходил от одной службы к другой, выступая то в роли певчего, то в роли дьякона, то в роли простого молящегося, то в роли церковного сторожа. Это было не очередным испытанием, предусмотренным процедурой «очищения», а, скорее, ее последствием: Эймар испытывал настоятельную необходимость погрузиться в священные тексты и безостановочно молиться. Он теперь спал ночью не более двух часов, причем располагался отдохнуть в углу ризницы, чтобы даже во сне слышать церковные песнопения.

Постепенно к нему возвращалась память о его прошлом. Теперь он легко смог бы ответить на вопросы в анкете наставника Дрона. Он помнил свое имя, свой приезд в монастырь и — лучше всего — те страдания, через которые прошло его тело. Эймар не стал другим человеком, но у него теперь были другие убеждения. Он чувствовал, что эти убеждения насильно проникли в него — через пот, через кровь, через каждую клеточку его терзаемого тела.

Но на этом испытания еще не закончились. Отец Профутурус и Дрона терпеливо доводили до конца свою работу по «очищению». Они подвергали Эймара искушениям. Однажды они оставили двери монастыря распахнутыми настежь, однако Эймар даже не обратил на это внимания. А еще его искушали деньгами, оружием, вкусной, но не освященной пищей… Все было напрасно: Эймара невозможно было оторвать от скамеечки для молитв.

Теперь вполне уже можно было поверить, что сын Энгеррана изменился до неузнаваемости, что он стал буквально обновленным человеком. Однако у его наставников была совсем другая цель.

Как-то раз они привели к Эймару одного незнакомого монаха, специально вызванного в монастырь. Это был общительный и симпатичный человек, однако во время богослужения он умышленно позволял себе весьма сомнительные высказывания, недостойные верующего человека. Слушая эти богохульства, даже самые безобидные, Эймар испытывал отвращение, однако внешне он никак не реагировал на провокации своего соседа. Монах несколько дней находился возле Эймара, все больше и больше изощряясь в богохульстве. Эймар старался не слушать высказываний этого монаха и концентрироваться на молитвах. Монах не унимался, стараясь вызвать хоть какую-то реакцию у Эймара.

В конце концов Эймар не выдержал. Он с невиданной яростью бросился к стоявшему в церкви бронзовому подсвечнику, схватил его и замахнулся, чтобы обрушить подсвечник на голову монаха. Глаза у Эймара налились кровью. Потребовались усилия пятерых человек, чтобы удержать его.

Отец Профутурус со стороны наблюдал за этой сценой.

Он был в восторге. Инстинкты Эймара не отмерли. Сущность его натуры осталась неизменной: он по-прежнему был агрессивным, злобным, импульсивным, несдержанным, способным на что угодно… Просто направленность его агрессии стала совсем другой.