— Где француз?

Все стражники замерли при виде своего начальника. Он держал в руках ларец и рыцарский меч с плоским клинком.

— Где француз? — повторил он. — Где стражник де Лорри?

Жильбер вышел из прилегающей комнаты. Поставив ступни пятками вместе и носками врозь, приподняв подбородок, он представился, как подобает стражнику.

Подойдя к Жильберу, Сарториус грубо сунул ему в руки ларец и сказал:

— Слушай сюда! Тебя забирают для выполнения какого-то поручения. Инструкция лежит в этом ларце. Прочтешь ее — и проваливай отсюда!

Сарториусу очень не нравилось, когда папская канцелярия забирала его подчиненных для выполнения каких-либо заданий политического характера, причем без предварительного согласования с ним. А ему ведь с таким трудом удавалось подбирать солдат в эту элитную гвардию!

— Это задание решили поручить тебе, потому что ты здесь единственный, кто говорит по-французски! Как будто я этого не знал! Сказали бы мне, и я сам подобрал бы им нужного человека! Тьфу!

Сарториус возмущенно пожал плечами.

— И это тоже возьми.

Начальник стражи передал Жильберу меч. Для рядового стражника, каким был Жильбер, это было слишком ценное оружие. Не став комментировать, почему Жильберу оказывается такая привилегия, Сарториус повернулся и ушел.

Юноша открыл ларец; Внутри он увидел чеки, по которым можно было получить деньги в резиденциях ордена тамплиеров,[40] пропускные свидетельства и приказ, содержащий суть порученного ему задания: сопроводить в Рим аббата Эймара дю Гран-Селье, пребывающего ныне в замке Морвилье. Наличие печати самого Папы Римского Мартина IV свидетельствовало о том, что это задание — серьезное и срочное и что оно должно быть выполнено любой ценой. Специальные талоны гарантировали Жильберу де Лорри получение свежих лошадей в конце каждого перегона. Лицо, подлежащее сопровождению, следовало доставить в Рим не позднее чем через восемь недель.

По спине у Жильбера побежали мурашки: он едет во Францию!

Выехав из Драгуана, Энно Ги и Премьерфе вскоре оказались на лесной дороге, по которой молодой священник не далее как вчера шел в обратном направлении. Теперь, при ярком солнечном свете, он мог хорошенько осмотреться.

Огромные хвойные деревья стояли вдоль дороги, как выстроившиеся в шеренгу телохранители. Этот заваленный снегом лес назывался Кавальер. Нежаркое зимнее солнце заставляло сиять и переливаться гроздья сосулек и покрытые ледяной коркой ветки. Казалось, что этот сверкающий ореол ознаменовывал отъезд Энно Ги. Однако священник не поддался очарованию этого зрелища и не стал любоваться им: он знал, что если долго смотреть на отраженные солнечные лучи, то могут сильно воспалиться глаза.

Путники подъехали к тому месту, где на снегу еще были видны следы схватки молодого священника с точильщиком Гроспарми, а неподалеку стояла маленькая скульптура Девы Марии, отколовшиеся куски которой Энно Ги на скорую руку прилепил тогда снегом.

— Она снова развалится весной, — сказал он.

Премьерфе перекрестился. Они не проехали и пяти минут, а он уже пыхтел от усталости. На этой дороге не было колеи и колеса норовили сползти к обочине, где они наталкивались на торчащие корни и пеньки. При каждой очередной встряске ризничий все яростнее проклинал свою судьбу.

Энно Ги, не в пример ризничему, оставался спокойным. Он погрузился в свои мысли и был сосредоточенным, как гусеница, плетущая свой кокон. Ги лишь изредка бросал взгляд в глубь леса, когда раздавался хруст сухой ветки или хлопанье птичьих крыльев.

Так они и ехали некоторое время по лесной дороге — молча и очень медленно.

Подобная невозмутимость раздражала Премьерфе. Молчание было для него просто физически невыносимо. Непринужденная беседа, или хотя бы периодический обмен репликами, или, в конце концов, хоть какой-нибудь окрик — любой звук казался ему самым лучшим средством для ослабления того неприятного чувства, которое возникло где-то у него внутри, в животе, постепенно охватывая все его существо и перерастая в панику. Поэтому Премьерфе начал рассуждать вслух, тараторя быстрее, чем сойка. Энно Ги упорно молчал, и лишь на его лице появилось выражение недовольства. Ризничий первым делом высказал все, что думал о своей супруге. Вот ведь чума! Она нарочно положила им в мешки мало еды. И это в такую стужу! Да они околеют от голода! Ему ведь предстоит возвращаться назад, причем одному, да еще затянув потуже поясную веревку, чтобы ряса не болталась вокруг его исхудалого живота! Это она специально прибегла к такой уловке, чтобы он не задерживался в пути! Или, чего доброго, она хотела заставить их повернуть обратно, так и не доехав до той деревни! Вот ведь мегера! Ну просто настоящая мегера!

— Вы умеете охотиться, святой отец?

Энно Ги отрицательно покачал головой.

— Что касается меня, то моя рука уже не так тверда, как раньше, однако я все-таки надеюсь раздобыть какие-нибудь ляжку и крылышко для жаркого на ужин. Я хоть и растолстел, но еще довольно бравый охотник. У меня есть лук и стрелы. Они нам ох как пригодятся!

Премьерфе показал на лежавший у него под сиденьем длинный сверток, который ему удалось скрыть от придирчивого взгляда супруги.

Затем он кивнул на маленькую сумку священника.

— Это что, все ваше имущество, святой отец?

— Да.

Премьерфе покачал головой. Уж больно мало вещей для кюре, ехавшего обустраиваться в отдаленном приходе! К тому же этот кюре, как говорили, пешком протопал от Парижа до здешних мест.

— Вы, конечно же, рассчитываете вскоре приехать в епископат? — спросил ризничий.

— Нет.

— А как же вещи? Разве вы не оставили их в городе?

— Нет, мой друг. Все, что я принес с собой в Драгуан, сейчас находится со мной.

Энно Ги показал на свою маленькую сумку. Премьерфе расхохотался.

— Так я вам и поверил! Нужно быть слегка чокнутым, чтобы отправиться в путь посреди зимы с такой вот сумчонкой! Чокнутым или обманщиком!

— Я взял с собой Библию, распятие, сосуд со святой водой, немного лечебных трав, грифель и листы для письма. А что еще мне может понадобиться?

— Чтобы выжить в мороз? Да все что угодно! Одеяла, вертел, оружие, силки, деньги, фляжки с лекарствами. Да мало ли!

— А что нужно для того, чтобы по дороге помогать убогим?

— Ну, в этом я не разбираюсь… Но что я знаю наверняка — так это то, что вода из кропильницы вряд ли заменит вино и что зимой не согреешься Святым Духом. Ну и ну! Мне что-то не очень верилось, когда Шюке рассказывал, что вы прошли пешком весь путь от самого Парижа. Он наверняка просто насмехался надо мной.

— Нет, не насмехался. Брат Шюке сказал правду.

— Так я вам и поверил! Как можно выжить, не имея с собой почти ничего, когда даже камни трескаются от стужи?

Энно Ги посмотрел на собеседника, и его взгляд был полон коварства.

— Сын мой, у нас у всех есть свои маленькие секреты, не так ли?

Премьерфе пожал плечами.

— Ну ладно, посмотрим, как у вас это получится.

С одной стороны дороги стеной стоял густой лес, а с другой был головокружительный обрыв — первый в этой холмистой местности. Долина называлась Ас.

К великому неудовольствию Премьерфе, в повозке снова воцарилась тишина. Ризничий, чтобы отогнать одолевающие его невеселые мысли, начал рыскать глазами по лесу в надежде заметить какую-нибудь дичь. Устроить обильный ужин — вот о чем больше всего сейчас мечтал этот простодушный человек.

И Бог наконец услышал его молитвы: из глубины леса, с правой стороны дороги, послышался какой-то звук.

— Вы слышали?

Энно Ги кивнул. Его лицо оживилось. Премьерфе воспринял это как знак одобрения, как проявление своего рода солидарности двоих проголодавшихся людей.

— Это, должно быть, олень… Молодой олень, святой отец, — прошептал ризничий.

Он одним рывком поводьев остановил лошадь и слез с повозки.