Огурцов вдруг понял, что вся его сегодняшняя злость была вызвана той самой мыслью, которую неожиданно озвучила официантка из клуба «Зомби» по имени Глаша. Он не мог, не хотел себе признаться в том, что последнее время подсознательно ощущал то, о чем сейчас услышал от девушки, с которой провел ночь, – ощущал полную нереальность собственного существования.

– Мне тоже лень в теорию вдаваться, как и тебе, Сашенька. Но я – реальный человек. Это вы умеете деньги из воздуха делать, а я – нет. Я своим горбом зарабатываю себе на хлеб и сыну своему... А вы – нет. Я ничего плохого сказать не хочу... Писатели должны писать, певцы – петь... Только у вас все не так. Вы словно фантомы. Словно призраки какие-то. И чувства ваши – на девяносто процентов выдумка. Вы заигрались, ушли в свою тусовку, заперлись в ней. А вне тусовки вы беспомощны, даже не как дети, а как... Как... Чуть что – спиваетесь, в наркоту падаете, еще что-нибудь с вами происходит. Мужики вроде взрослые, сильные, а истеричные, как бабы.

Слава вам нужна. Слава, популярность, внимание... Ты вот про Мишу спрашивал. Миша – он сильный мужик. За это я его и люблю по-своему. На него опереться можно. А на кого из вас можно опереться? Вот ты бы на его месте – истерику мне бы закатил, стал бы с балкона бросаться, самоубийство разыгрывать – как же, его девушка трахается с кем-то там...

– Так ты его девушка?

– Вот видишь, тебя уже зацепило. Уже глазки расширились. Могла бы тебе и не говорить... Нет, Саша, я не его девушка. Мы с ним просто дружим. Потому что я – тоже сильная. А он силу уважает. И тебя сильным считает. Хотя... Он в людях очень хорошо разбирается. Может быть, уже и не считает.

– Ты меня не знаешь совсем, – сказал Огурцов. – Почему ты думаешь, что я – истеричный слабак?

– Не знаю... Может быть, я и ошибаюсь. Только я повторяю – навидалась я вашего брата на своем веку.

– Спиваемся мы, значит... Зато весь остальной народ не спивается, – ехидно заметил Огурцов, чтобы только что-нибудь сказать..

– Ладно, Саша... Давай не будем об этом. Иди ко мне.

«Провокаторша, – подумал Огурцов, залезая под одеяло и целуя Глашины губы. – Настоящая провокаторша».

– Так мы увидимся еще? – успел спросить он перед тем, как снова погрузиться в неистовую нирвану. – Глаша? Увидимся?

– Ты мне роман свой принеси почитать, ладно? Вот этот. Который про Ленина.

– Конечно. Только он еще не написан.

– А когда...

– Вот я его в данный момент и заканчиваю, – сказал Огурцов. – Вот сейчас... Сейчас...

– Вставайте, приехали.

Огурцов открыл глаза. Он лежал на аккуратно застеленной полке, на хрустящем от крахмала белье. На столике перед ним стояли три нераскупоренные бутылки коньяка, две картонные пачки с дорогим соком, на блюдечке – горка ломтиков копченой колбасы, на другом блюдечке угнездился крепенький пупырчатый лимон с синим лейблом на крутом бочке. Огурцов пошевелился, поднял голову и увидел, что он лежит на неразобранной постели не только в костюме и пальто, но и в ботинках. Вот так нынче ездят в Москву известные писатели.

– Очухался? – приветливо спросил его неизвестный мужчина.

– Если проснулся в ботинках, значит вечер удался, – вяло пошутил Огурцов.

Неизвестный мужчина хохотнул.

– Да уж, у тебя-то – точно. Я, признаться, завидую. Сам-то я на подшивке... Ну, ладно, сосед, удачи тебе.

В принципе, Огурцов мог бы вспомнить, кто этот добрый человек, но вспоминать было лень. Дверь купе щелкнула задвижкой, и неизвестный сосед навсегда исчез из жизни видного писателя Огурцова.

Он посмотрел в окно. По перрону шли люди с отвратительно озабоченными или, что еще хуже, с тошнотворно-радостными лицами. Некоторые же были просто омерзительно беззаботны. Огурцов открыл бутылку, сделал большой глоток из горлышка, вздрогнул от ужаса перед наступающим днем, потянулся к колбасе и, поняв, что не хочет ее, взял лимон и отгрыз от него приличный кусок.

Сумка валялась под столиком. Огурцов сунул в нее две непочатые бутылки, взял в руку начатую и вальяжно вышел из купе.

– Всего доброго, – стараясь улыбнуться, сказал он чудовищно некрасивой женщине в убогой форме железнодорожницы. Та не ответила, но состроила такую гримасу, словно собиралась смачно плюнуть себе под ноги.

«Ни одного приятного лица, – думал Огурцов, уверенно шагая по перрону. – Одни уроды. Хоть вот на этого грузчика посмотреть... Квазимодо... И погода мерзейшая. И вокзал – гадость одна, архитектора расстрелял бы... Асфальт замусорен. Лотки книжные с дерьмом всяким...»

Он остановился у одного из лотков, за которым стоял продавец со взглядом удава.

«Это что такое? – подумал Огурцов, глядя на сверкающую целлофанированную обложку с изображением четвертованного брюнета, судя по виду – иностранца. – Что за чушь?»

– Дайте эту, – неожиданно для себя сказал он продавцу-удаву, ежась не то от мелкого холодного дождика, не то от похмелья.

– «Швейцарский излом»? – спросил продавец. Огурцов внимательно посмотрел на него и понял, что перед ним стоит не продавец, а продавщица.

– Ну да... «Излом»...

– Вчера только поступила, – услужливо забормотал удав женского рода. – Я уже прочитала... Очень интересная книжка. Необычная такая...

– Хорошо, хорошо... Огурцов сунул книгу в карман и, сделав еще один глоток из бутылки, двинулся к стоянке такси.

В номере гостиницы он допил бутылку и улегся на кровать. Что-то кольнуло в бок.

«Ах ты, как же я опять забыл... – Огурцов встал и снял пальто. Из кармана выпала книжка с глянцевой обложкой. – Четвертованный иностранец... Откуда же это?»

Ботинки он решил не снимать. Снова рухнул на кровать, открыл «Швейцарский излом» и углубился в чтение. Читал он, по привычке, быстро, время от времени морщился от корявой фразы, смачно матерился. Когда дошел до последней страницы, вторая бутылка закончилась.

Книжка не понравилась Огурцову. Композиция – дерьмо, длинноты, зачем-то Ленин вместе со своим братом Сашей, какие-то бухари, ни с того ни с сего Шаляпин затесался. Дешевая стилизация под постмодернизм. Булгаков для бедных. Что-то смутно всплыло в его памяти, но вспоминать было лень. Огурцов встал, пошел и справил нужду, попутно бросив книжку в мусорную корзину. Заняться было решительно нечем. Посмотрев на часы, он понял, что до презентации, ради которой он, собственно, и приехал, еще куча времени. Открыл третью бутылку, решил допить, а дальше – целенаправленно трезветь. Нужно появиться на людях в более или менее вменяемом состоянии. Это тоже часть работы.

– Вам открыть?

– Чего?

– Открыть, говорю?

– Слышь, мужик, не задерживай.

Голос, прозвучавший за спиной Огурцова, был веселым, лишенным привычной для подобного обращения агрессии и смутно знакомым.

Унылый осенний пейзаж. Новостройки. Амбразура ларька, из которой высовывается красная, в цыпках, рука продавщицы. В цыпочных, потрескавшихся пальцах – открытая бутылка пива.

– Спасибо, – стараясь сохранить достоинство, выдавил Огурцов и, повернувшись к тому, кто его только что поторопил, добавил: – Извините...

– Сдачу-то возьмешь? – насмешливо спросила продавщица. – Нам чужого не надо...

Огурцов вздрогнул и трясущейся рукой сгреб внушительную пачку купюр. Несколько из них упало в грязный снег, Огурцов заметил это и понял, что наклониться за ними он не в силах.

– Чего соришь? – снова спросили его из-за спины знакомым голосом. – Не иначе, большие бабки получил... Ладно, я подберу.

– Спасибо, – не оборачиваясь ответил Огурцов «Большие бабки... Большие бабки... – Он посмотрел на часы. До презентации оставался час. – Ладно. Сейчас пива... И все. А где я?»

– А где я? – спросил он у продавщицы, но вместо лица увидел перед собой обширный, дышащий уютный домашним теплом зад, обтянутый синими шароварами. Дородная продавщица, пыхтя, копалась в своих ящиках и спасибо, что не пукала от упоения любимой работой в лицо видному писателю.