– Во всех, – ответил Грек. – Всё, парни. У меня больше нет времени для бесед. Завтра утром я с вами свяжусь. Будьте дома и ждите моего звонка.

– Эй, командир! – крикнул Женя Кушнер, гитарист группы «Нарциссы», проводнику, когда тот имел неосторожность пройти по коридору мимо раскрытого купе «Нарциссов». – Командир! Постой!

Проводник остановился и заглянул в купе, обитатели которого не понравились ему еще в Москве. Еще когда в поезд садились. Волосатики с гитарами. В клешах, в джинсах заграничных. Откуда деньги-то на джинсы? Жопы обтянуты, как у баб, вообще, на мужиков не похожи. В другое время взял бы ножницы, обкорнал бы всех, да к станку. Распоясались, заразы, мат на весь вагон, пьяны с утра до вечера.

Борису Игнатьевичу, проводнику с тридцатилетним стажем, к пьяным в вагоне было не привыкать. Но пьяный пьяному – рознь. Понятно, когда мужики, одиннадцать месяцев вкалывающие (не важно где – на заводе ли, на шахте, или на кафедре университетской – там ведь тоже люди, тоже пользу стране приносят, науку двигают – куда сейчас без науки), в поезд сядут по-человечески, ну, бутылку раскатают, другую, ну, третью – потом спать лягут спокойненько, не мешают никому. Пивка утром, в картишки, картошечку у бабулек на полустанках, огурчики, опять картишечки да пивко и разговоры, анекдоты – Борис Игнатьевич и сам любил в купе посидеть с хорошими людьми.

А эти – и не люди вовсе. В сыновья годятся Борису Игнатьевичу, если не во внуки, а гонору-то, гонору... «Командир!». Снять бы с вас портки узкие на жопах, да по жопам этим ремнем солдатским хорошенько пройтись. Да балалайки ваши об головы волосатые поломать. Чтобы поняли, как жить надо. Чтобы научились с уважением к окружающим относиться.

– Слышь, командир, – горячо дыша в лицо Бориса Игнатьевича зашептал Женя Кушнер. – У тебя водочки нет? Мы купим, а? Бабки есть, все есть, а водочки нет.

– Нет водки, – строго отрезал Борис Игнатьевич. – В ресторан идите.

– Ну, если дома не получается, – Женя Кушнер печально обвел рукой купе, – то, действительно, в ресторан придется... Пошли, братва?

– Ага, – вяло ответил с верхней левой полки Арнольд.

Арнольд работал в «Нарциссах» недавно, заменив неожиданно попавшего в психиатрическую больницу первого барабанщика группы Елизара. Ничего особенно страшного с Елизаром не случилось – белая горячка, дело житейское и, в общем, поправимое. Но – работа есть работа, гастроли есть гастроли, и упускать время никак нельзя. Поэтому и пригласили в «Нарциссы» Арнольда, репутация которого по части пьянства была практически безупречной. Он не пил с юности, когда после экзаменов в восьмом классе средней школы выпил четыре бутылки пива и страшно отравился. С тех пор Арнольд спиртное на дух не мог переносить, чем и радовал филармоническое начальство и музыкантов многочисленных эстрадных коллективов, в которых ему довелось работать.

Надо сказать, что приглашение в сомнительную группу, играющую чуждый советскому слушателю рок, не вызвало у Арнольда большого восторга. Когда пришел к нему Григорович – второй гитарист, певец, автор всех песен и, собственно, руководитель «Нарциссов», – Арнольд, выслушав его предложение, кивнул на висящую на стене афишу. На афише было написано – Сергей Могутин в сопровождении эстрадного оркестра. Сергей Могутин был одним из популярных певцов, пел он все больше про водителей-дальнобойщиков, про корабли, про войну много пел, про революцию в целом и Ленина в частности, ну и про любовь, конечно, тоже пел. И все в сопровождении эстрадного оркестра.

– Я и здесь неплохо зашибаю, – сказал Арнольд, щурясь на афишу, словно она испускала слепящие лучи славы и успеха.

Григорович засмеялся.

– Ты же музыкант, Арнольд, – сказал он. – Ты же профи.

– Ну-у-у, – довольно протянул Арнольд.

– Что ты себя хоронишь в этой мертвечине? Что ты, как лабух последний, на заказ всякую муть играешь? Ты должен заниматься искусством. Ты же призван заниматься настоящей музыкой! У тебя же талант!

– Ну-у-у, – снова протянул Арнольд и почесал нос. После этого Григорович вкратце описал финансовые перспективы гастролей «Нарциссов».

– Ну-у-у, – посерьезнел Арнольд.

– Позвони мне сегодня вечером, – сказал Григорович. – Я побежал, у меня времени нет совсем. Думай, думай. Арнольд, дело того стоит. Это только начало. Дальше будет все настолько круто, настолько здорово, что ты даже не представляешь себе, как мы поднимемся. Не упусти свой шанс, Арнольд. Я серьезно. Это большой шанс. Подумай.

– Угу, – отозвался Арнольд. Вечером в квартире Григоровича раздался телефонный звонок.

– Да! – крикнул в трубку Григорович. – Да! Я вас слушаю.

– Ну-у-у, – донеслось из трубки.

Так в группе появился новый барабанщик. Члены группы были страшно рады тому, что теперь в их коллективе есть хоть один непьющий человек, при этом, действительно, профессиональный музыкант, умеющий играть по нотам. На первой же репетиции Арнольд поразил весь состав «Нарциссов» тем, что записал все барабанные партии на нотной бумаге, промычал что-то и, встав с винтового табурета, удалился.

– Что это с ним? – спросил басист Зайцев.

– Профи, – успокоил разволновавшихся коллег Григорович. – Он, чтобы время не терять, дома все выучит, завтра придет и сыграет с листа. Мы с ним так договорились.

– Ну-ну, – с сомнением в голосе отозвался Зайцев, не представляя, как вообще можно о чем-то договориться с Арнольдом. Видимо, это удавалось только Григоровичу, как мастеру художественного слова.

Арнольд запил ровно через неделю. Когда Толик Бирман выдал группе гонорар за три концерта в Ялте и в ресторане барабанщик-профи получил причитающуюся ему пачку купюр, он молча протянул стакан к бутылке, которую Григорович еще только открывал.

Спустя несколько недель, кроме привычных «Ну-у-у», «Угу» и «Ага» в лексиконе барабанщика появились такие заковыристые выражения как «Эвона!», «Е-тать», «Ух-ты!» и некоторые другие.

Впрочем, техника игры Арнольда от употребления горячительных напитков никак не страдала. «Мастерство не пропьешь», – говорил по этому поводу Григорович.

Григорович и увидел первым странного длинноволосого парня, сидящего в полупустом ресторане и в полном одиночестве с нескрываемым отвращением поглощающего традиционную поездную солянку.

Руководитель «Нарциссов», в силу своей наблюдательности, коммуникабельности и общего интереса к процессу жизни, уже знал, что этот странный тип тоже из их, вернее, из бирмановской бригады, что он музыкант, гитарист, певец, и что он будет играть в одном с «Нарциссами» концерте.

– Скучает, – заметил Григорович, посмотрел на сидящего рядом с ним Зайцева и показал ему глазами на парня с солянкой.

– Скучает, – согласился Зайцев. – А он вроде наш.

– Наш, – подтвердил Григорович.

– Так, может, поможем парню? – спросил Зайцев и глянул на Арнольда.

– Ну-у-у, – утвердительно ответил барабанщик. Григорович поднял бутылку над головой, покачал ею зазывно, подмигнул парню с солянкой и приветливо осклабился.

Парень с солянкой повел себя странно. Он внимательно посмотрел на Григоровича, на бутылку и вдруг по щекам его потекли слезы. Он оттолкнул металлический судок с солянкой, встал и, покачиваясь в такт колебаниям вагона, вышел из ресторана.

– Эх! – понимающе произнес Арнольд, побарабанил пальцами по столу и печально посмотрел в окно. – Эх, – сказал он еще раз, взял свой стакан и протянул Григоровичу. – Ну-у-у?

– Странный какой-то, – заметил Зайцев. – Не в себе, по-моему. Чего это он заплакал?

– Думаю, клиент в завязке, – отозвался многоопытный Григорович. – Ну, каждому свое.

– Ну-у-у?! – нетерпеливо перебил его Арнольд, продолжая держать в руке пустой стакан.