– Никакого пивка, – зажлобилась трубка.

– Помру же, – привычно соврал Леков.

– Слушай меня, – голос в трубке посуровел. – Подними правую руку.

– Не могу, – жалобно отозвался Леков.

– Водки хочешь? – спросила трубка. Леков встрепенулся. Еще бы спросил пилота самолета, у которого не выходят шасси, хочет ли он благополучно приземлиться.

– Ты должен встать, – продолжала трубка.

Леков почувствовал себя коброй, перед которой сидит человек с дудочкой. Черт бы побрал тебя, Стадникова, с твоими издевательствами! Это каждый дурак знает, что кобра ничего не слышит. А реагирует на движения дудочки лишь потому, что этой самой дудочкой ее каждый божий день лупят по треугольной башке.

Извиваясь, расплетая кольца, Леков начал подниматься, раскачиваясь и тихо шипя.

– Молодец, – сказала трубка. – Теперь аккуратненько правой рукой назад. Осторожно, водки мало. Там полочка такая, на ней стопка. В стопке – водка.

Человеческий взгляд не успевает уследить за стремительным броском кобры. Трубка еще договаривала: «...одка» – как кобра нанесла удар. Пораженная стопка выпала из вялых пальцев.

Леков облегченно выдохнул. Откинулся назад. Снова нащупал трубку.

– Еще есть? Трубка ответила короткими гудками.

Суля положил трубку. Так, процесс пошел.

Из рок-клуба они с Митькой повезли пьяного Лекова прямо на дачу. Еще в машине, прежде чем тронуться с места, Сулим влил в Лекова полбутылки коньяка, после чего выдающийся рок-музыкант еще минут пять матерился, а потом вырубился окончательно.

По дороге пришлось сделать лишь одну остановку: спешно вытаскивать Лекова, чтобы не заблевал салон машины. После чего Сулим велел Митьке влить в певца оставшиеся полбутылки, чтобы угомонить. Остаток пути преодолели без приключений.

План действий у Сулима сложился еще по дороге. Дача находится в стороне от шоссе и от железной дороги. Оказавшись там впервые, да еще с жуткого похмелья, просто так дорогу к городу не найдешь. Да и не до города будет Лекову после пробуждения. Он лишь об опохмелке думать будет.

На даче они уложили Лекова на диван. Еще два часа ушло на «минирование местности» – на расстановку стопок с водкой, которые предстояло обнаружить Ваське.

Леков спал беспробудным сном. Сулим оглядел напоследок помещение. Должно сработать. Метод проверенный – постепенный выход из запоя: каждые три часа – по пятьдесят граммов. К вечеру похмелье сойдет на нет, клиент уснет, а еще через сутки с ним можно будет разговаривать.

Все вокруг плыло и кружилось. С утра наползли облака. Сделалось пасмурно. Временами снаружи начинал накрапывать мелкий дождь.

Леков уже не верил трубке. Все она врет. Он сам, сам найдет следующую стопку. А Стадниковой не жить. Что за издевательство, в самом деле. Позвонить в три утра и предложить пятьдесят граммов. Потом позвонить снова, в шесть, и опять заставлять разгадывать идиотские ребусы. Мол, по лестнице вниз – на этой лестнице Леков чуть шею себе не свернул – и там, мол, под нижней ступенькой очередная порция. Порция-то, положим, нашлась, а вот как себя чувствовал Леков с трех до шести, то есть, между первой и второй – о том лучше не вспоминать.

И снова из-под лестницы нужно было спешить назад – в страхе, что не услышит телефонного звонка. А потом ждать, ждать.

Леков перерыл все комнаты, заглянул даже под древний комод, пошарил рукой в хлопьях пыли. Стопки там не было. Не было ее и на кухне. И на веранде – там в полу подозрительная доска была, вроде выступала; Леков ее отодрал, срывая ногти, – пусто.

Телефон зазвонил в девять. Нужно было подняться на второй этаж, подойти к книжному шкафу, где стояла пыльная «Малая советская энциклопедия», вытащить том на «Д» и найти заветную стопку.

Леков, не доверяя трубке, вытащил все, что было в шкафу. Больше стопок с водкой за книгами не хранилось.

С одиннадцати до полудня Леков сидел и неотрывно смотрел, как медленно-медленно ползет часовая стрелка.

Телефонный звонок раздался в три минуты первого. Вот ведь сволочь!

На этот раз нужно было идти на улицу, обойти дом, найти беседку, отсчитать направо второй куст шиповника и, обдираясь о колючки, вытащить заветную стопку, нещадно разведенную дождевой водой. Последнее особенно обидело Лекова. Могли бы и прикрыть чем-нибудь.

Леков уже не был уверен, что звонит именно Стадникова. Слишком хитроумно для нее. Стадниковой до такого никогда не додуматься. И вообще, в мужчину он могла обратиться только ранним утром.

Нет, это, очевидно, кто-то похитрее. Тот, кто стоит за Стадниковой. Но Стадниковой не жить все равно.

В девять вечера Леков, который уже и не представлял себе, как смог прожить этот страшный и бесконечный день (правда, выпил в три – у колодца, и в шесть – на чердаке), приняв в сараюшке очередные пятьдесят граммов, махнул на все рукой и улегся спать.

Утром Леков проснулся оттого, что кто-то потряс его за плечо. Он перевернулся на другой бок. Перед ним стоял человек, которого Леков никогда прежде не видел. А может быть, и видел, но не помнил.

– Вставай, – хмуро буркнул незнакомец. – Хорош прохлаждаться.

– А ты кто? – спросил Леков, не вполне еще пришедший в себя. Всю ночь снилась какая-то муть.

– Сулим меня звать. В рок-клубе с тобой познакомились. Позавчера. Помнишь, про звезды ты мне пел?

Леков ни про какие звезды не помнил.

– А что я тебе пел? – вяло поинтересовался он.

– Разное пел. – Сулим оглядел разгромленное помещение.

– Который час? – спросил Леков и жадно посмотрел на телефонный аппарат.

Суля проследил за его взглядом.

– Не надейся, больше водки нет, – усмехнулся он. – Это я звонил тебе вчера, если ты не врубился.

Леков сник.

– Ладно, не кисни, – подбодрил его Суля. – Не конец света еще. Все у тебя будет. Только перетерпеть надо. Ну, и потрудиться маленько. Как мы с тобой договорились.

Леков попытался вспомнить, о чем таком они договаривались с этим парнем. Бесполезно. Он не помнил даже, как доиграл этот злосчастный концерт в рок-клубе. Начали-то они с утра. У ларька, возле здания Ленконцерта на Фонтанке. Ну, а потом продолжили.

В рок-клуб Лекова, что называется, ввели. Потом он немного очухался, обрел способность самостоятельно передвигаться. Вышел на сцену. Это последнее, о чем он, хоть смутно, но еще помнил.

А окончательно его развезло на «Кобелиной любви». На ней Лекова всегда развозило, даже когда не пил перед этим, – в организме все равно находились какие-то следы алкоголя, которые били в голову, и Лекова развозило. Но что интересно: когда слушал себя в записи – не развозило ни разу. Должно быть, обертоны какие-нибудь пленка не фиксировала. Пленка-то говно.

– Все у тебя будет, – повторил Суля.

Толик ждал звонка Сулима три дня, потом не выдержал: вот-вот нужно было улетать в Новороссийск с большой концертной бригадой – Лукашина, пара юмористов одесских из театра Райкина, хор имени Русской Пляски, московский певец Отрадный в качестве довеска – много денег он не просил, декларировал, что, мол, чистым искусством живет. Судя по его внешнему виду, чистое искусство было продуктом достаточно калорийным и нажористым.

После Новороссийска сразу, без перерыва даже в один день, следовал тур с медленно и верно выходившими в тираж белорусскими «Запевалами» в компании с «Хризолитами» и «Нарциссами».

Толик хотел выехать в провинцию со спокойным сердцем, ибо знал уже, что прелести гастрольной жизни с такими людьми, как Лукашина и «Нарциссы», несмотря на все заработанные деньги, изматывают физически и разрушают морально так, что порой хочется все бросить и вернуться в свою москонцертовскую конурку, в которой Толик еще год назад спокойно торговал билетами на тех же Лукашиных и «Нарциссов». Зарабатывал он тогда по нынешним масштабам полную ерунду – в ресторане за вечер они с одесскими юмористами теперь больше оставляли, чем Толик в своем Москонцерте за месяц наваривал, зато покой был, нервы в порядке и сон глубокий по ночам...