Паланкин, везший вдову и наложницу Макино, остановился у «Янагия», магазина в торговом районе Нихомбаси. Фонари с нарисованными ивовыми кронами украшали карнизы магазина. Женщины рассматривали товары, выставленные на прилавках снаружи у открытой витрины. Их яркие разноцветные плащи оживляли тусклое серое утро. Продавцы описывали достоинства товара и соблазняли женщин на покупки.

— Как прекрасно выбраться куда-нибудь на люди! — воскликнула Окицу, когда носильщики поставили паланкин. — Что за приятная смена обстановки!

—Ты говоришь это в сотый раз, — заметила Агэмаки. — Не стоит повторяться. Небольшое разнообразие пойдет на пользу твоему умению вести беседу.

Как обычно, Агэмаки скрыла неприязнь к Окицу под фальшивой любящей улыбкой. Окицу, всегда легко поддающаяся обману, не обиделась на выговор.

— Спасибо за совет, — ответила она с искренней признательностью. — И спасибо, что пригласила с собой по магазинам.

Они выбрались из паланкина, Агэмаки сдержала порыв напомнить Окицу, что ее не приглашали. Агэмаки задумала этот выезд, чтобы сбежать из мрачной атмосферы мужниного поместья и отвлечься от неприятных событий, последовавших за убийством. Еще она хотела избавиться от других обитателей личных покоев, которые постоянно действовали ей на нервы. Но в последний момент ее заметила Окицу.

— Куда ты? — спросила наложница. Когда Агэмаки ответила, она побежала следом. — Я с тобой!

Агэмаки пришлось взять девчонку, ведь надо было делать вид, что ей нравится глупая маленькая шлюшка. Она притворялась с тех пор, как главный старейшина Макино привел Окицу в дом. И должна была продолжать в том же духе ради собственного блага.

Они зашли в «Янагия». Служанки последовали за ними в большой зал, полный болтающих покупателей. На полках стояли прелестные керамические флаконы с пудрой, румянами и ароматическими маслами, благодаря которым «Янагия» пользовался такой популярностью у женщин Эдо. Продавцы носились сломя голову, обслуживая клиентов и подсчитывая стоимость на косточках соробан. В воздухе витали ароматы жасмина, цветка апельсина и имбиря. Владелец, лощеный мужчина, поклонился, с раболепной улыбкой приветствуя Агэмаки.

— Покажите мне новинки, — велела Агэмаки.

— Конечно, досточтимая госпожа Макино.

Владелец проводил ее и Окицу в небольшую комнатку для важных клиентов и усадил за туалетный столик перед зеркалом. Занавеска отделила их от суматохи магазина. Владелец с продавцом принялись стирать краску с лиц Агэмаки и Окицу, подготавливая их к демонстрации новой косметики. Агэмаки смотрела в зеркало на их с Окицу чистые лица. Ее кожа была желтоватой и сухой, чуть впалой под скулами. Молодое личико Окицу сияло свежестью и совершенством. Окицу улыбалась их отражениям, Агэмаки кипела от зависти.

Весь свой брак с главным старейшиной Макино она провела в страхе, что наскучит мужу, который нуждался в новизне ощущений, чтобы тешить свою гордость и поддерживать возбуждение. И он предпочитал молоденьких. Агэмаки никогда не любила Макино, зато любила статус, который ей обеспечивал брак с ним, и вещи, которые можно было купить на его деньги. Она изо всех сил пыталась сберечь молодость и красоту, которые привлекли мужа, но Макино начал искать забавы в квартале увеселений, а не в ее спальне. Попытки соблазнить его и вернуть обратно ни к чему не приводили. В день, когда Окицу стала наложницей Макино, Агэмаки поняла, что ей недолго осталось быть женой главного старейшины. У нее не было ни семьи, ни политических связей, которые бы привязали к ней Макино. Но Агэмаки не собиралась отдавать мужа за просто так.

Владелец накладывал на ее лицо новую краску.

— Это мельчайшая, белейшая рисовая пудра, смешанная с воском камелии наилучшего качества, — похвастал он.

Окицу, которой занимался продавец, воскликнула:

Смотри, Агэмаки-сан, она почти скрыла эти ужасные морщины вокруг твоих глаз и рта!

Агэмаки взвилась от ревнивой ярости на беззаботное оскорбление Окицу. Она почти видела, как в глазах ее отражения полыхает огонь. Не в первый раз ей захотелось ударить Окицу. Но вместо этого Агэмаки улыбнулась.

—    Жаль, что пудра не маскирует бескультурье и глупость, — ответила она самым ласковым голосом, на который была способна.

Окицу, не заметив колкости, радостно засмеялась, словно Агэмаки пошутила. Агэмаки никогда не позволяла себе выплескивать злобу на Окицу каким-либо другим способом. Она знала, что безобразные сцены лишь вызовут у ее мужа отвращение, поэтому оказала Окицу радушный прием в их доме. Она подружилась с девчонкой и молча страдала, слушая, как ее муж играет с наложницей и презренным актером в сексуальные игры. Более того, она ничем не выдала свою ненависть к Макино, который предпочел ей новую женщину, и страх, что он ее выгонит. Она выжидала, строя планы мести. Теперь прошлое самообладание принесло ей такие плоды, о которых она и не подозревала.

Сёсакан-сама сёгуна допросил ее после убийства, явно полагая, что она могла прикончить мужа. Но Агэмаки не боялась, хоть была в личных покоях той ночью и занимала положение жены, которую потеснила молодая соперница. Ее поведение говорило, что она не против Окицу. Никто не мог сказать сёсакану-сама другое. Чтобы уберечься от подозрений, ей надо было всего-то и дальше изображать скромную, безутешную вдову.

Владелец и продавец накрасили Окицу и Агэмаки щеки и губы.

— Как вам? — спросил владелец.

Окицу взглянула на свое отражение и восторженно ахнула:

—    Я прекрасна! — Посмотрев на Агэмаки, она добавила: — Ты выглядишь лучше, чем обычно.

Агэмаки выдавила мрачную улыбку.

- У нас есть новые снадобья для смягчения мозолей, — сообщил владелец. — Хотите попробовать?

Когда женщины согласились, он погрузил их ноги и руки и панночки с ароматическим маслом. Потом они с продавцом удалились к другим посетителям.

—    Я так волнуюсь за наши отношения с Кохэйдзи, — вздохнула Окицу.

Агэмаки приготовилась к новому утомительному обсуждению амурных дел Окицу. Ее всегда поражало, что девчонка рассказывает о них всем, кто согласен слушать. В ней нет и доли той скрытности, которая присуща Агэмаки. Она-то знает, что компрометировать себя нельзя ни перед кем.

—Я так люблю Кохэйдзи, — призналась Окицу. — Иногда мне кажется, что и он меня любит, а иногда я сомневаюсь. — Она взглянула на отражение Агэмаки в зеркале. — Думаешь, он меня любит?

—  Настолько, насколько вообще способен кого-то любить. — Кроме себя, самодовольного осла, подумала Агэмаки. — Ты доставляешь ему неземное удовольствие. — «И только поэтому он терпит такую плаксивую прилипалу как ты». — Прими то, что он может дать. Не ожидай большего.

«Потому что если ты будешь изводить его нытьем, он тебя бросит, вот тогда я посмеюсь над твоими слезами!»

Окицу глубоко вздохнула.

—    Вероятно, ты права, — нерешительно проговорила она — Но как ты думаешь, он женится на мне?

— Если ты совершишь паломничество в храм Канней — возможно.

И возможно, обезьяны научатся летать.

Приободрившаяся Окицу улыбнулась:

—Я так рада, что могу с тобой поговорить. Ты такая мудрая, хотя тебе, наверное, трудно понять, каково это быть молодой и влюбленной.

Агэмаки заскрежетала зубами, пальцы в ванночке с маслом скрючились. Она представила кровавые царапины на лице Окицу.

—Однажды ты поймешь, что в молодости знала гораздо меньше, чем думала. Если доживешь.

Пропустив скрытую угрозу Агэмаки мимо ушей, Окицу воскликнула:

—О, я забыла — ты была влюблена! В главного старейшину Макино. Но я не понимаю, как можно любить такого мерзкого, уродливого старика?!

Окицу выразительно передернулась от отвращения.

Агэмаки пожалела, что здесь нет сёсакана-сама. Он бы увидел, как Окицу ненавидит Макино, и арестовал бы ее за убийство, к вящей радости Агэмаки.

— Я любила мужа за его великолепные качества, — ответила Агэмаки. За деньги и власть прощают многое.