Юлиан попросил мальчика рассказывать о том, как протекают его беседы с матерью. Генри, с печалью в голосе, сообщал, всё по — прежнему. Они, к сожалению обоих, были вынуждены признать, больших изменений в состоянии матери не было. Она была всё так же безучастна. Состояние матери так расстраивало Генри, что о разговоре и странном путешествии с Юлианом, он почти не вспоминал. А доктор, в свою очередь, был терпелив и тактичен, чувствуя, сейчас не самое лучшее время для штудирования основных законов мироздания с юным, но бесспорно талантливым, мальчиком.

А когда каникулы Генри подошли к концу, он зашёл к матери в комнату.

— Маменька, мне пора, уже подали карету. Я буду писать, как можно чаще, а Виолетта будет читать вам мои письма, — он встал на колени и припал к руке матери.

Почувствовав прикосновение её руки, Генри поднял голову. Мать смотрела на него полными слёз глазами. Ни слова не говоря, она погладила его по голове, поцеловала в щёку и снова уставилась в окно немигающим взглядом.

— Мамочка, голубушка моя! Ты очнулась! Но почему так долго ты не узнавала меня? — от радости Генри стал целовать её руки и когда снова поднял на неё глаза, то к отчаянию заметил, этот мимолётный эмоциональный жест матери ничего не изменил в ней.

Он встал и, вытирая слёзы, вышел из комнаты. Отец с доктором провожали его на ступенях. Герцог пожал сыну руку, приобнял за плечи и пожелал удачной дороги. А Юлиан спустился с Генри к карете. Они обнялись, и мальчик прошептал ему:

— Мама сейчас погладила меня по голове и посмотрела на меня. Доктор, мне кажется, она скоро очнётся и придёт в себя. Умоляю, будьте с ней рядом как можно чаще, помогите своими чудотворными лекарствами. И неприменно, пишите мне о том, что здесь происходит. Вы единственный, кому я могу доверять.

— Я обещаю вам это, мой мальчик, постараюсь сделать всё, что в моих силах. Крепитесь, мой друг, и да прибудет с вами могущественные силы. Поверьте, впереди вас ждёт много трудностей и испытаний. Надеюсь, наши первые уроки не прошли даром, и вы смогли почерпнуть многие необходимые знания из наших бесед. В добрый путь, юноша, в добрый путь.

Юлиан обнял мальчика. Генри бросил взгляд на окно спальни матери. Он заметил лёгкое движение за шторой, но отец приказал отправляться и карета тронулась в путь. Конечно, мальчик уже не смог увидеть то, что произошло за окном. Несчастная герцогиня Эдель Яровская, заливаясь слезами, перекрестила удалявшуюся карету, потом вытерла слёзы и снова застывшим взглядом стала смотреть вникуда.

Весь обратный путь мысли не давали Генри покоя. Он страшно переживал из-за происшедшего с матерью. Он, где-то в глубине души чувствовал, что никогда больше не увидит её. Слова доктора о том, что уже ничего исправить нельзя, болью отзывались в его сердце. «Но как же так? Ведь он говорил мы можем перешагивать дорогу! А почему же нельзя исправить это? И что значит всё остальное? Как разобраться во всём?».

Приезд в училище в первый же день только добавил Генри душевных переживаний. Все мальчишки радостно встречали своего друга. Только Влад Загорвович был необычайно бледен и замкнут. Генри бросился к нему, обнял.

— Здравствуй, мой друг, как я рад встрече. Но что с тобой, почему ты так изменился? Что произошло, пока меня не было?

— Нет, нет, ничего, всё в порядке, Генри. Я тоже очень рад, что ты вернулся. Я после тебе расскажу. Пойдём, пойдём расскажешь мне, как дома, как матушка? Ведь, помнится, ты переживал о её здоровье.

Влад, как-то, суетливо, обнял друга и, отворачивая лицо, потащил Генри в комнату для отдыха кадетов. Там Генри поведал ему о домашних проблемах.

— Ну, вот такие дела, — печально сказал Генри, — а ты, что случилось с тобой?

— Да у меня тоже беда, — заплакал Влад, и немного успокоившись, продолжал, — умер мой отец, я два дня назад получил известие из дома. Семья осталась без средств. Моих младших сестёр забрала в деревню сестра матери. Моя старшая сестрица Анна ушла в монастырь. Представляешь? Ведь она такая молодая и красивая! Она больше всех остальных любила меня. Это она написала письмо, прощалась со мной, просила прилежно учиться. Ну вот, я остался совсем один.

Влад уже не сдерживал слёз и разрыдался во весь голос. Генри подошёл к другу, обнял его. Постарался, как мог, утешить:

— Ну что ты, что ты. Ты совсем не одинок. Ведь я с тобой, у нас много друзей. Не надо слёз. Мы вместе, а значит, мы сила.

— Я тоже так думал, но пока тебя не было, здесь произошло очень много такого, что изменило моё мнение о дружбе. Каждый сам за себя, при встрече с опасностью помощи ни от кого не будет.

— Да что случилось, в конце концов, ты можешь мне объяснить? — Генри начал сердиться, не понимая друга.

— Могу. Дело вот в чём, пока тебя не было, Стас Вышневский много успел тут наворотить. Ты же помнишь, он, последнее время, связался со старшекурсником, Людвигом Юшкевичем. Так вот, уж не знаю, что их связывает, но Стас сильно изменился. Он стал каким-то услужливым и чрезмерно ласковым. Пристаёт к каждому с разговорами, словно пытается залезть в душу. Стоит только мальчишкам собраться где нибудь, ну сам знаешь, посидеть, поговорить, он тут как тут, очень внимательно слушает, а вечером исчезает на время. Ребята видели, он встречается с Людвигом. Наверно доносит ему то, что за день успел услышать и увидеть. И что интересно, если на душе у кого — нибудь тяжело и грустно, у Стаса находятся такие слова, что становиться ещё хуже. Он, словно специально находит болезненные точки и давит на них с невероятной силой, но делает это так искусно, что никто, кроме меня, не замечает этого. Он словно сеет вокруг себя семена вражды, и стравливает ребят друг с другом. Многие ребята стали нервозными и злобными, часто вспыхивают ссоры и драки. В нашем корпусе стало твориться что-то неописуемое. Все словно с цепи сорвались, обстановка накалена до такой степени, кажется, скоро произойдёт взрыв. Я пытался поговорить с ребятами, но меня никто не слушал, просто подняли на смех. Все в один голос твердят, Стас тут ни причём, а просто у них открылись глаза на мир, в котором должны править только сильные личности, способные подавить слабых, в плоть, до физического уничтожения. И кто победит в борьбе, тот и будет властвовать. Когда в очередной раз Стас шушукался с двумя мальчиками, я подошёл и высказал ему всё, что думаю о нём, что он негодяй и мерзавец. Он, нагло ухмыляясь, смотрел на меня и сказал, какое я ничтожество, слабак и недоумок. Я набросился на него с кулаками, но ты же знаешь, он сильнее меня, поэтому ему стоило только рукой махнуть, и я отлетел в сторону. Так больно ударился, аж слёзы выступили, я крикнул, что когда ты приедешь, то ему не поздоровиться. Он подошёл ко мне, взял за грудки, тряхнул так, я думал у меня голова оторвётся. Генри, если бы ты только мог видеть его глаза! В них, словно пламя горело, ни белка, ни зрачка не было, они были ярко красными, дьявольскими! Мне стало так страшно, душа в комок сжалась. Показалась, если он подольше на меня посмотрит, то я сгорю! Потом, он усмехнулся, глаза стали снова обычными, в них было столько ненависти и злости. Он прошептал мне на ухо: «Мне плевать на твоего дружка. Теперь со мной никто не справится». Засмеялся и ушёл. Никто из ребят не вмешался, все стояли в стороне и молча смотрели. Генри, надо что-то делать, у меня страшное предчувствие. Мне кажется, что произойдёт что-то ужасное и непоправимое.

— Ничего не бойся, мой друг, немедленно пойдём и найдём этого негодяя, — Генри сжал кулаки, — никто не имеет права сеять раздор между людьми.

Генри выскочил из корпуса и бросился искать Стаса. Слух о том, что Генри вернулся, уже разошёлся по училищу. Очевидно, Вышневского он не застал врасплох. Он спокойно сидел на скамейке в парке, нога на ногу, жевал травинку и улыбался своим мыслям. Генри подошёл к нему.

— Послушай, говорят ты тут почувствовал себя королём, ребят стравливаешь, после твоих разговоров, они ссорятся и дерутся. Как это понимать? Что происходит?