— Но отодвинуть финальную партию может каждый умный и умелый игрок, в чьих руках белые фигуры. Нам пора расставаться. Помните, мой дом для вас открыт всегда. В любое время буду искренне рад нашим встречам.

Шалтир поднялся и поклонился Генри. Тот ответил ему тем же и вышел из дома. Радужные Адепты расстались на неопределённый срок.

Прошло чуть больше полугода. Несколько раз Генри чувствовал непреодолимое желание вновь встретиться с Шалтиром, но решил не беспокоить старшего. «Я сам должен проходить свои университеты. Я обязан самостоятельно идти по своей дороге и учиться анализировать всё, что вижу. Конечно, с подсказками жить гораздо легче, но тогда в чём же будет моё самосовершенствование? Нет, если я зайду в тупик в своих размышлениях, тогда и прибегну к помощи учителей,» — думал Генри. И случай не заставил себя ждать.

Среди солдат своего полка, Генри обратил внимание на одного. Это был очень жизнерадостный, весёлый человек. Он поднимал дух солдат, которые тосковали по родным. И когда возле консульства был тот инцидент и в глазах остальных был страх и тревога, в его глазах была твёрдая решимость не отступать ни на шаг. Он тихо перешёптывался с солдатами и после его слов выражения лиц людей стали серьёзными и страх улетучился. Его звали Януш Дробыч.

Однажды вечером, обходя посты охраны, Генри был ошарашен. Януш стоял, сжимая ствол ружья, невидящим взором уставившись в темноту ночи. Его голову окружал капюшон, сотканный из фиолетовой нематериальной энергии. Генри был поражён до самой глубины своей души. «Как? Почему? Ведь оптимизму этого человека может позавидовать каждый! Что гложет его?» Он подошёл к Янушу и попытался, как можно аккуратнее, сформулировать свой вопрос.

— Я давно хотел поговорить с вами о том инциденте, тогда у консульства и поблагодарить за вашу неоценимую поддержку, как вы, непостижимым образом, благотворно повлияли на солдат. Что вы говорили им, я не мог услышать, но видел, как они становились мужественнее и твёрже.

— Господин капрал, я уже и не припомню всех слов, в такие моменты слова рождаются сами по себе и льются, как вода в реке, — улыбнулся солдат.

— Я понимаю вас, мой друг и не требую ответа. Просто спасибо за то, что вы были таким мужественным и смелым. Но хочу задать вам личный вопрос. Скажите, что сейчас тревожит вас, почему в ваших глазах столько тоски? Вы беспокоитесь за своих родных?

— Да какое там мужество, я просто устал бояться смерти и стал опять звать её, чтобы покончить с этим страхом, — Януш махнул рукой.

— Но как же так может быть? — Генри сильно удивился, — вы противоречите сами себе.

— В том то и дело, господин капрал. Когда-то, очень давно, уже не помню где и как, я услышал одно выражение «страшна не смерть, а мысль о ней». Вот я и устал жить в ожидании смерти. Она может прийти в любой момент, когда ты не будешь готов к ней. А какой смысл жить в ожидании своего смертного часа?

— А может надо просто жить и не думать о конце? Оглядываясь на прожитое, обдумывать каждый свой поступок, радоваться всему большому и печалиться от малости? Так ли уж тяжело жить, зная, что финал неизбежен? А может жизнь — это не начало, а смерть — это не конец и за горизонтом жизни есть другая жизнь?

— Я видел много смертей на своём веку и каждая отзывалась во мне болью. Мои родные, кто раньше, кто позже, уже покинули этот мир, я остался один на всём белом свете. Если можно, я поведаю вам историю моей жизни, — и получив утвердительный кивок Генри, начал рассказ.

Я был маленьким, когда умер мой отец. Однажды он просто лёг спать и не проснулся. Моя бедная мать, оставшись одна с шестью детьми, была на грани отчаяния. Она пошла работать в услужение к одному пожилому человеку, который хорошо к ней относился. Жить стало немного полегче, мы уже не засыпали голодными, глотая слёзы. Но тот мужчина умер и нас выгнали на улицу. Мать скиталась с нами от дома к дому, но приюта нам нигде небыло. Один за другим, от болезней, холода и голода умирали мои братья и сёстры. Я был самым старшим и здоровьем меня бог не обидел, может по этому, выжил. И вот мы остался с матерью вдвоём. В далёкой глухой деревушке жил брат отца и мы отправились к нему. От лишений и горя мать медленно угасла, я остался один. Семья дяди была для меня не в счёт, они жили бедно и меня это не устраивало. Я ушёл от них в поисках лучшей доли. Бродя из города в город, я был зол на всех и на каждого. Меня раздражало роскошь жизни одних и нищета и убогость существования других. Я начал ненавидеть людей, одних за их удачливость и богатство, других за нищету и глупость, из-за которой они, мне казалось, и живут так плохо. Разуверился в боге, видя, как одни пухнут от обжорства, скармливая хлеб свиньям и бездельничают, а другие, пухнут от голода и мрут, как мухи, хотя и трудятся от рассвета до заката. Я стал грабить и убивать богатых, отдавая награбленное бедным. Но это не принесло желаемых результатов. Бедные, получив деньги, не могли распорядиться ими с умом. А может просто деньги, доставшиеся неправедными путями, не приносили им пользы? Я понял, что не могу обогреть весь мир и впал во все тяжкие. Начал топить свою злобу в вине. Сначала мне это нравилось, ведь молодое вино, в малых дозах, игриво, появилась ещё большая удаль и разухабистость. Я сделался ещё более изощрённым и умелым в своих деяниях. Но у вина есть ещё один талант, с годами оно становится старым и мудрым и требует увеличения своего присутствия в желудке. Тем, кто хотел меня урезонить, я отвечал одной полюбившейся фразой, услышанной из уст спившегося помещика: «не будьте смешными, обвиняя человека в пьянстве лишь за то, что он любит виноград».

Напиваясь до бесчувствия, я стал ещё злее и отчаяние совсем захлестнуло меня. Но если бы только это. В хмельном бреду я начал видеть призраки убиенных мной людей. Они пугали меня и тянули за собой в чёрную, ледяную бездну постоянного кошмара. Я потерял чувство реальности, видения переходили в явь, а явь в видения. Ужас стал моим вечным спутником. Не в силах бороться с ним, я сам стал искать смерти. Лез на рожон в драках, несколько раз пытался наложить на себя руки. Но всё было тщетно. Смерть, которую я нёс на своих руках другим, отвернулась от меня, будто спряталась и не хотела встречаться со своим верным вассалом.

Я стал пить ещё больше, уже не останавливаясь. Свои разбои я прекратил, потому что сил на них уже не оставалось. Да и бессмысленность всего была очевидна. Мои чудовищные деяния, которые я совершал с именем господа на устах, во имя справедливости для всех, оказались полным бредом полусумашедшего пьяницы, т. е. меня.

Однажды, в каком-то захолустье я несколько дней подряд напивался в маленьком кабаке. Засыпал и просыпался за одним и тем же столом, только менялись собутыльники. Выпивая чарку за чаркой, я надеялся, что каждая будет последним шагом к смерти. В очередной раз открыв, мутные от пьянки, глаза, я увидел перед собой старика. Он сидел напротив меня и пил что-то из кружки, вытирая рукой аккуратную бородку.

— Что же ты сделал с собой? Посмотри, в кого ты превратился, — тихо сказал мне старик.

— Чего тебе надо, старик? Кто ты такой, чтобы учить меня? — я едва ворочал языком, но попытался стукнуть кулаком по столу.

— Не шуми, я тебя не боюсь. Ты превратился в жалкое подобие человека, который собственными руками выкорчёвывет из себя остатки жизни. Посмотри, что ты теперь из себя представляешь.

Старик посмотрел на меня жгуче-пронзительно и тут я словно раздвоился. Одна моя половина осталась сидеть за столом, а другая оказалась чуть в стороне. Я ужаснулся. На той стороне стола, где сидел я, мотыляясь из стороны в сторону, сидело чудовище: спутанные волосы, всклокоченная борода, худой, с бездумными пустыми глазами, в жалких, грязных лохмотьях.

— Ну, как впечатление? — хитро прищурившись, улыбнулся старик.

Мой затуманенный похмельем разум с трудом понимал, что происходит. Не могу сказать, что я остался равнодушным, но и осмысление не наступило.