«Мне весьма приятно ваше приглашение, я с удовольствием совершу с вами прогулку. Скажу вам откровенно, сама я бы не решилась предложить вам это, когда мне кто-то симпатичен, я немного теряюсь, а сейчас, тем более. Вы такой обятельный, может быть, я покажусь вам легкомысленной, но уверяю вас, я ещё ни разу так открыто не говорила с мужчиной. Сама не понимаю, как это произошло, что толкнуло меня на такую откровенность».
«Давайте будем разбираться в своих чувствах по дороге, наше время тут не так уж и безгранично. Если бы сейчас у меня была рука, я бы предложил вам взять меня под руку и в путь».
«Представьте, что так и есть, нашим воображениям всё подвластно».
«Ой, тогда можно, я попытаюсь нарисовать ваш нынешний земной облик, поправьте меня, если я ошибусь. Вы молодая, можно сказать юная девушка, возможно, вам не больше двадцати. Так-так-так, подождите, о, боги, у меня ничего дальше не получается! Передо мной промелькнули миллионы обликов, но ни в одном из них я не почувствовал вас! Почему, почему так?».
«Наверно потому, что вы ошиблись в самом начале. Увы, мне, в этой жизни, уже далеко за двадцать, но и далеко до пятидесяти. Самый расцвет сознания и души. Я не могу похвастать красотой, в её привычном понимании. Обыкновенная женщина, с достоинствами и недостатками. Вот послушайте, как я сама о себе говорю»:
Среди огромного числа людей,
на мне не каждый остановит взгляд,
живу я, вообщем, тихо, без затей,
в моей пассивности никто не виноват.
Порой навалиться такая грусть и скука,
Что хоть на стену лезь иль волком вой
О, господи, ну в чём же тут наука,
Прожить всю жизнь в борьбе с самим собой.
А есть ли после смерти снова жизнь?
Насколько это правда, вот вопрос,
Уйдя за горизонт, вернёмся ль вновь,
А стоит ли? Зачем? Душа вразнос.
Идти по жизни широко иль мелкими шагами,
Как выбрать правильную скорость бытия,
Я думаю о том, что будет с нами,
С такими, полными сомненья, как и я.
«Голубушка, я вас совершенно не понимаю. Судя по тому, что мы с вами можем общаться на таком уровне, в вас не так уж и много сомнений. Достижение такого уровня невозможно без умения и знаний. Почему же так мечется ваша душа?!»
Меня поставила в тупик тирада ваша,
Признаться, удивлён я и смущён,
Вы здесь, а в голове такая каша,
Разброд мышленья для меня смешон.
Уже одно, что вы — создателя творенье,
Должно быть доказательством того,
Что замысел его велик и без сомненья,
Душа бессмертна и она важней всего.
«О, вы тоже любите стихи! Прекрасно! Эти строки ваши? Они так уместны к нашей беседе».
«Они сами собой сложились в моей голове только что. А то, что прочитали вы, чьему перу принадлежат они? В них слышиться истинное переживание».
«Вы знаете, ко мне иногда приходит муза и рифмы складываются сами собой».
Спасибо господу за светлый дар,
Уменье рифмовать любые мысли,
Ведь поэтично-сладостный угар,
Пьянит сильней, чем проза жизни.
«Голубушка, как я рад, что муза поэзии знакома нам обоим. Я тоже частенько берусь за стихосложение. Давайте совершим прогулку и почитаем друг другу свои творения».
Если можно было бы разглядеть в океане света этих двоих людей, то взорам предстала бы полная идиллия. Молодая женщина, бальзаковского возраста, держала под руку мужчину лет пятидесяти с небольшим и мило улыбалась ему. А мужчина, с весёлым блеском в глазах, молодцевато выпрямившись и почти пританцовывая, всем своим видом давал понять, что хочет понравиться своей спутнице. Оставим наедине этих двоих, чей разговор мог бы рассказать нам о том, что два одиноких сердца были явно благодарны своей неожиданной встрече.
А что же Генри? Где же путешествовал девятый Радужный Адепт, став частичкой воды? Он вливался в океаны, моря и реки, поднимался паром в небо и проливался дождём. Обойдя всю землю, наслаждался свободой и чувствовал, как его жизненная энергия обретает ещё большую силу. В неё словно вливались новые, сильные токи. «Нам пора» Генри не услышал, а скорее почувствовал присутствие энергии Шалтира. Как было жаль уходить из этого чудного состояния! «Двенадцатый дом, спасибо тебе, это были самые прекрасные минуты моей жизни» с восторгом хотелось крикнуть Генри. «Пора, мой мальчик, пора».
Все трое путешественников очнулись снова в пещере, сидя за столом, обретя свои земные тела. На их лицах блуждали улыбки, глаза светились счастьем. Несколько минут все молчали, наслаждаясь той лёгкостью и блаженством, которое они обрели. Шалтир первым нарушил молчание и тишину:
— Ну, как, друзья мои? Как впечатление?
— Я просто в восторге, у меня нет слов, это так восхитительно! Это ощущение полного счастья, несравнимое ни с чем. Хотя, пожалуй, так воздушно-лёгко я чувствовал себя рядом с моей любимой Виолой, — Генри улыбнулся.
— А вы, Юлиан, друг мой, как прошёл ваш отдых? — Шалтир повернулся к Юлиану.
Но тот молчал, словно не слышал ничего. Выражение лица Юлиана было как у кота, наевшегося не только самой лучшей рыбы в мире, но и щедро полившего морепродукт сметаной и сливками. Он сидел, уставившись в одну точку широко раскрытыми глазами. Генри тронул его за руку. Медленно повернув голову, Юлиан посмотрел на него, но во взгляде отсутствовало осознание окружающей обстановки. Юлиан помолчал, а потом почти прошептал несколько слов:
— Друзья мои, хочу признаться вам, я влюбился, влюбился, как желторотый юнец, страстно, пылко и на век.
— Да что вы, как же это возможно?! Где вы могли встретить ту, которая ещё ни разу не попадалась вам в обычной жизни, — несказанно удивился Генри.
— Представьте себе, я сам ошеломлён, но это факт, — Юлиан посмотрел на своих спутников, — Она появилась из луча света, сама свет, яркий, наполненный палитрой радуги. О, она просто чудо! Восхитительная, нежная, страстная, с душой непорочного младенца и разумом зрелой женщины. О, небеса, как я счастлив!
— Вот так да. Поздравляю своего давнего друга, я рад за вас, очень рад, — Шалтир пожал обе руки Юлиана. — Господи, я восторжен и весел, как мальчишка, первый раз испытавший пылкую, чистую страсть, даже без всякого секса, а именно духовную, — Юлиан вскачил и запрыгал на одной ноге, и подбежав к выходу из пещеры, прокричал последнюю фразу, глядя в небо, — создатель, я бла-го-да-рен тебе!
Генри, с восхищением и удивлением, смотрел на своего учителя, который прыгал, пританцовывал и что-то мурлыкал себе под нос, выражая тем самый чувство великого счастья. Генри никогда не видел Юлиана таким. Так удивительно было смотреть на этого уже немолодого человека, который не мог скрывать свои чувства, выплёскивал их наружу, нисколько не стесняясь. Он был искренен до безумия, казалось, что сейчас, в очередном прыжке, он просто взлетит к потолку пещеры и начнёт парить, как птица. Это было настолько заразительно, что Генри почувствовал, как в груди разлилось тепло и стало так радостно, как никогда раньше.
— Дорогой мой учитель, мне стало так тепло на душе от вашего счастливого вида. Скажите, вы обронили какое-то слово, которое я раньше не слышал, «секс», что это значит?
Юлиан ещё немного покрутился в ритме вальса, остановился и, посмотрев на Шалтира, перевёл взгляд на Генри.
— Вот, Шалтир, и вылезли наши просчёты. Мы рассказывали нашему мальчику обо всём, буквально обо всём, а эту сторону человеческой жизни, кстати, немаловажную, не затронули ни разу, — Юлиан опустил плечи, погрустнел, сел на стул и хлопнул себя по коленкам, — Два старых учёных мужа, которым, в силу их возраста, уже не приходится и думать о физическом наслаждении обладания объектом своей любви. Ай-ай-ай, какая незадача.
