Называя участие Бухарина в «гражданской казни» левых «ещё одной ошибкой», С. Коэн пишет: «Это было не только неблагоразумное политическое решение, оно также свидетельствовало о том, что он не проявил такие свойственные ему качества, как сдержанность и простая порядочность… Бухарин согласился на исключение из партии, арест, а затем высылку двух своих старейших друзей — Владимира Смирнова и Преображенского, близкого друга и соратника по ссылке Михаила Фишелева, нескольких бывших «левых коммунистов», которыми он руководил в 1918 г., а также десятков других большевиков, с которыми, по его выражению, он «ходил в бой». Как интеллектуал и человек, чувствительный к произволу, Бухарин должен был бы поступать иначе»[761].
Ещё в письме к Бухарину от 8 января 1926 года Троцкий предупреждал его, что «система аппаратного террора не может остановиться только на так называемых идейных уклонах, реальных или вымышленных, а неизбежно должна распространиться на всю вообще жизнь и деятельность организации»[762]. В ноябре 1927 года Бухарин получил второе предупреждение — от своего бывшего товарища, называвшего его «тюремщиком лучших коммунистов» и заканчивавшего письмо к нему словами: «Осторожнее, т. Бухарин. Вы частенько спорили в нашей партии. Вам, вероятно, придётся ещё не раз поспорить. Как бы Вам нынешние тт. тоже когда-нибудь не дали в качестве арбитра т. Агранова (одного из руководителей ГПУ, возглавлявшего отдел по слежке и преследованию членов внутрипартийных оппозиций. — В. Р.). Примеры бывают заразительны»[763]. Однако эти предостережения никак не повлияли на Бухарина, принимавшего самое активное участие в тщательной отработке «методики» проведения партийных съездов и пленумов ЦК, ставших выражением предельной нелояльности и разнузданности.
Уже на XIV съезде партии на первые ряды были посажены некоторые провинциальные делегаты типа Моисеенко, спустя год изгнанного из партии за моральное разложение и злоупотребление властью, которые прерывали выступления лидеров оппозиции хулиганскими репликами. На последующих партийных форумах эту задачу брали на себя уже члены президиумов, лидеры правящей фракции. Под их улюлюканье и оскорбительные реплики шли все выступления оппозиционеров на пленумах ЦК и на XV съезде. Вспоминая впоследствии о том, что в 1927 году «официальные заседания ЦК превратились в поистине отвратительные зрелища», Троцкий писал, что целью этих заседаний «была травля оппозиции заранее распределенными ролями и речами. Тон этой травли становился всё более необузданным. Наиболее наглые члены высших учреждений, введённые только исключительно в награду за свою наглость по отношению к оппозиции, непрерывно прерывали речи опытных лиц сперва бессмысленными повторениями обвинений, выкриками, а затем руганью, площадными ругательствами. Режиссером этого был Сталин. Он ходил за спиной президиума, поглядывая на тех, кому намечены выступления, и не скрывал своей радости, когда ругательства по адресу оппозиционеров принимали совершенно бесстыдный характер. Было трудно представить себе, что мы находимся на заседании Центрального Комитета большевистской партии»[764].
Направляя в Секретариат ЦК текст своей речи на октябрьском пленуме (1927 года), которую ему не дали закончить, Троцкий писал: «Работа стенографисток протекала в очень трудных условиях. Целый ряд реплик отмечен, но отмечены далеко не все. Возможно, что стенографистки избегали записи некоторых реплик из чувства брезгливости»[765]. Троцкий отмечал также, что в стенограмме не указано, что с трибуны президиума ему систематически мешали говорить, что во время его выступлений некоторые участники пленума (Ярославский, Шверник и другие) швыряли в него книги, стакан, пытались стащить его с трибуны и т. д. Называя эти методы «фашистско-хулиганскими», Троцкий писал, что «нельзя рассматривать разыгравшиеся на Объединённом пленуме сцены иначе, как директивные указания наиболее ответственного органа всем партийным организациям относительно того, какими методами надлежит проводить предсъездовскую дискуссию»[766].
Октябрьский пленум постановил исключить Троцкого и Зиновьева из состава ЦК. Вместе с тем пленум вынужден был разрешить предсъездовскую дискуссию с публикацией в ходе её оппозиционных документов, за исключением «Платформы большевиков-ленинцев». Сталин объяснил это тем, что резолюция X съезда о единстве объявила наличие платформы одним из признаков фракционности, и представил дело таким образом, будто это решение означало запрет на все времена выдвижения каких-либо идейных платформ, помимо платформы ЦК. Поэтому, по его словам, разрешение опубликовать «Платформу» оппозиции воспринималось бы как легализация фракционности и «раскольнический шаг ЦК и ЦКК».
Октябрьский пленум в резолюции «О дискуссии» постановил опубликовать тезисы ЦК к съезду не позднее чем за месяц до его начала и тогда же начать выпускать «Дискуссионный листок» при «Правде», в котором «печатать контртезисы, поправки к тезисам ЦК, конкретные предложения по тезисам, критические статьи и т. д.»[767]. «Контртезисы» оппозиции были опубликованы лишь за три недели до съезда, после того, как по всей стране прошли местные конференции с выбором делегатов на съезд.
Обсуждение этих документов по партийным организациям фактически вылилось в голосование по платформам. За тезисы ЦК проголосовало 738 тыс. человек, за «Контртезисы» оппозиции — более 4 тыс. человек. Этот факт Сталин с торжеством представил как доказательство ничтожности сил оппозиции и её изоляции в рядах партии Однако при оценке итогов дискуссии нужно учитывать, что с XIV съезда по 15 ноября 1927 года контрольными комиссиями за фракционную деятельность было «привлечено» 2034 человека, а за последующий месяц — с 15 ноября по 15 декабря- 1197 человек; из числа «привлечённых» было исключено из партии соответственно 970 и 794 человека. Непрекращающиеся репрессии против оппозиции означали, что любой голосующий за её тезисы, совершал акт исключительного личного мужества, поскольку он должен был быть готов к немедленной расправе за этот акт (исключению из партии, лишению работы и т. д.).
Ещё в июне 1927 года Троцкий говорил по поводу сталинской характеристики оппозиции как «небольшой кучки» пессимистов и маловеров: «…Карьерист, т. е. человек, который домогается личных успехов, войдет ли сейчас в оппозицию?.. Шкурник пойдет ли в настоящих условиях в оппозицию, когда за оппозиционность выгоняют с фабрик и заводов в ряды безработных?.. А многосемейные, уставшие рабочие, разочарованные в революции, по инерции остающиеся в партии, пойдут они в оппозицию? Нет, не пойдут. Они скажут: режим, конечно, плохой, но пускай их делают, что хотят, я соваться не буду. А какие качества нужны для того, чтобы при нынешних условиях войти в оппозицию? Нужна очень крепкая вера в своё дело, т. е. в дело пролетарской революции, настоящая революционная вера. А вы требуете только веры защитного цвета, — голосовать по начальству, отождествлять социалистическое отечество с Райкомом и равняться по секретарю»[768].
К этому можно прибавить, что внесение в дискуссию элементов схоластики, начётничества, цитатничества затемняло в глазах многих рядовых коммунистов действительную суть разногласий между оппозицией и большинством ЦК.
Конечно, начавшаяся расправа с оппозицией не могла не вызывать резкого протеста среди оппозиционеров, многие из которых прошли через подполье и испытания гражданской войны. «В 1927 г. во время исключения оппозиции красный генерал Шмидт, прибывший в Москву с Украины, при встрече со Сталиным в Кремле наскочил на него с издевательствами и даже сделал вид, что хочет вынуть из ножен свою кривую саблю, чтобы отрезать генеральному секретарю уши… Сталин, который выслушал всё, храня хладнокровие, но бледный и со стиснутыми губами, выслушав, как его называют негодяем, вспомнил, несомненно, десять лет спустя об этой «террористической» угрозе»[769]. «Гениальный дозировщик» и в данном случае вынужден был затаить свою месть и оттянуть её почти на десятилетие. Шмидт оставался в должности комдива до 1936 года, когда он стал первым из высшего командного состава, кто был арестован для конструирования «троцкистской организации» в армии. Следующими стали участники оппозиции 1926—1927 годов Примаков и Путна, спустя несколько месяцев посаженные на скамью подсудимых вместе с Тухачевским и Якиром, арестованными позже.
