«Платформа большевиков-ленинцев» выдвигала программу улучшения материального положения рабочих, в которой ведущее место занимали следующие требования: «Держать курс на систематическое повышение реальной заработной платы параллельно с ростом производительности труда. Необходимо провести большее сближение в зарплате разных групп рабочих путём систематического поднятия нижеоплачиваемых слоёв, отнюдь не за счёт снижения вышеоплачиваемых групп»[724]. Оппозиция требовала «пересмотреть всю систему статистики труда, которая в нынешнем своём виде даёт неправильное, явно подкрашенное представление об экономическом и бытовом положении рабочего класса и тем самым крайне затрудняет работу в области защиты экономических и бытовых интересов рабочего класса»[725].

В сфере производственной демократии и деятельности профсоюзов «Платформа» требовала обеспечить за рабочими, непосредственно занятыми на производстве, большинство на профсоюзных съездах (вплоть до всесоюзных) и во всех выборных профсоюзных органах, вплоть до ВЦСПС; увеличить в этих органах долю беспартийных рабочих не менее чем до 1/3. Она требовала также ввести в Уголовный кодекс статью, карающую «как тяжкое государственное преступление, всякое прямое или косвенное, открытое или замаскированное гонение на рабочего за критику, за самостоятельное предложение, за голосование»[726].

Оппозиция подчёркивала опасность усиления социального расслоения в советском обществе, в том числе внутри рабочего класса, в результате расширения рыночных механизмов и роста бюрократизма. Она предлагала нейтрализовать эти процессы путём проведения политики увеличения и систематического выравнивания зарплат, ликвидации безработицы в результате ускорения индустриализации, развития производственной демократии, позволяющей установить реальный рабочий контроль над управлением экономикой.

Эти констатации и предложения оппозиции трактовались правящей фракцией таким образом, будто оппозиция призывает перейти от диктатуры пролетариата к буржуазной демократии. Особое рвение в такого рода обвинениях по адресу оппозиции проявлял Бухарин, взгляды которого, как мы знаем, в середине 20-х годов претерпели существенные изменения по сравнению с той позицией, которую он отстаивал в первые годы революции. Если в «Азбуке коммунизма» он говорил об опасности «возрождения бюрократизма внутри советского строя», которую можно преодолеть лишь «постепенным вовлечением в работу по управлению государством всего трудящегося населения поголовно», то когда оппозиция заострила внимание уже не на абстрактной возможности, а на конкретных проявлениях бюрократического перерождения рабочего государства, Бухарин во фракционном ослеплении обвинял её в стремлении низвергнуть Советскую власть. «Мы, в простоте душевной, — заявлял он, — думаем, что наша партия есть пролетарский авангард — оказывается, что это есть совершенно оторвавшаяся от масс бюрократическая клика; мы думаем, что у нас советская власть существует, как форма диктатуры пролетариата, — оказывается, что у нас далеко не пролетарское государство, а руководит им совершенно переродившаяся каста. При логическом продолжении этих вещей необходимо рано или поздно прийти к идее ниспровержения советской власти — ни больше, ни меньше»[727].

Хотя Бухарин спустя год, сам оказавшись в очередной «оппозиции», вернулся к своим взглядам первых послереволюционных лет, его работы 1925 — 1927 годов внесли немалый вклад в утверждение и закрепление апологетического тезиса о якобы уже достигнутой «ведущей роли рабочего класса», маскирующего экономическое и политическое подавление последнего бюрократической кастой.

В период, когда борьба правящей фракции против «объединённой оппозиции» достигла своей последней фазы, наглядно обнаружилась уязвимость плюралистической модели нэпа, отвечавшей периодическими кризисами на попытки усилить регулирующее воздействие государства на экономику. Нэп в том виде, в каком он родился, и тем более в той модификации, какую он принял в 1925 году, был рассчитан на период восстановления народного хозяйства, он не мог полностью, без существенных корректив в социально-экономической политике совмещаться с индустриализацией.

Между тем Сталин, подчинивший социально-экономическую линию своей главной политической цели — окончательной дискредитации оппозиции и изгнанию её из партии, — по-прежнему изображал экономическое и политическое положение страны в самых радужных тонах. Как он, так и другие лидеры правящей фракции, прежде всего Бухарин, игнорировали предостережение оппозиции об опасности кризиса и хозяйственных потрясений, которые неизбежно вытекали из укрепления позиций частного капитала в городе и деревне. В целом правящая фракция, настраивавшая верхушечные слои деревни на фермерско-капиталистический лад, объективно подготавливала драматическое, а затем и трагическое развитие событий на рубеже 30-х годов.

Как отмечает С. Коэн, «для Бухарина и правых в Политбюро 1927 год начался как год оптимистической переоценки перспектив, а закончился серией взаимозависимых кризисов, подорвавших их экономическую политику и потрясших их политическое будущее»[728]. В этом году резко ухудшилась международная обстановка. Разрыв английским правительством дипломатических отношений с СССР, многочисленные нападения на советских представителей за рубежом ставили в повестку дня, как отмечали лидеры и правящей, и оппозиционной фракций, опасность войны. Эта опасность подчёркивала «ещё сильнее, чем прежде, необходимость существенного расширения сектора производства средств производства, особенно тех отраслей промышленности, от которых зависела безопасность страны, в результате чего лозунг партии «Догнать и перегнать!» стал неотложным и грозным велением времени»[729]. Задача «в относительно минимальный срок нагнать, а затем и превзойти уровень индустриального развития передовых капиталистических стран» была впервые выдвинута в резолюции XV конференции. В связи с этим резолюция подчёркивала, что на начальном этапе индустриализации «затраты на капитальное строительство потребуют значительного напряжения народного хозяйства»[730]. Таким образом, разговоры о «черепашьем шаге» и «предельно-минимальных» темпах индустриального роста сдавались в архив.

Характеризуя эклектические метания правящей фракции на фоне усложнявшейся социально-экономической обстановки в стране, «Платформа большевиков-ленинцев» указывала, что «известный рост враждебных нам сил кулака, нэпмана, бюрократа — при нэпе неизбежен. Эти силы нельзя уничтожить какими-либо административными распоряжениями или простым экономическим нажимом. Введя нэп и проводя его, мы сами создали известное место для капиталистических отношений в нашей стране и ещё на продолжительный срок должны признать их существование неизбежным»[731]. Опасности, вытекающие из роста капиталистических элементов города и деревни и из роста бюрократизма, можно побороть лишь путём правильной, планомерной политики, включающей и маневрирование, и метод частичных уступок мелкобуржуазным слоям, и временные отступления для того, чтобы затем вернее двинуться вперёд. Однако группа Сталина «ссылками на ленинское маневрирование… прикрывает беспринципные метания из стороны в сторону, неожиданные для партии, непонятные ей, разлагающие её… После двух лет, в течение которых группа Сталина фактически определяла политику центральных учреждений партии, можно считать совершенно доказанным, что политика этой группы оказалась бессильной предотвратить: 1) непомерный рост тех сил, которые хотят повернуть развитие нашей страны на капиталистический путь; 2) ослабление положения рабочего класса и беднейшего крестьянства против растущей силы кулака, нэпмана и бюрократа; 3) ослабление общего положения рабочего государства в борьбе с мировым капитализмом, ухудшение международного положения СССР»[732].