— Мой бедный Морган. Можно подумать, ты его не знаешь! Его ответ был таков: главнокомандующий лучше математика разбирается, кто трус, а кто — нет.

— Он имел в виду тебя?

— Очевидно, ибо, по его мнению, именно трусы — сторонники крайних мер, а я высказался в их пользу.

— Вот наконец вопрос, в котором я не согласен с Бонапартом.

— В чем? — спросил меня Орфей.

— Если посмотреть, как твои руки рассекают воздух, ты не трус.

Он улыбнулся, что случалось с ним крайне редко, но был явно разочарован. Чтобы он встряхнулся, я предложил ему пойти погулять в саду возле Института. Мы были одни. И тогда Форжюри снова заговорил. В тот день, благодаря этому доверительному разговору, мы стали друзьями, и я хочу рассказать, как это произошло.

— Бонапарт меня не послушал, — повторил он. — Я едва заговорил о необходимых санкциях, как он меня оборвал и завел какую-то странную речь, где гуманизм мешался с политическим смыслом. Он высказывался, как великодушный регент!

— Иногда он кажется ближе к Египту, чем к Франции, — прошептал я.

— Уж не хочет ли он обосноваться здесь навсегда?

— Я сам плохо понимаю, чего он хочет…

— Ты молчишь, чтобы его защитить, — неуверенно возразил Форжюри.

— Я говорю, мой друг, то, что знаю. Верь мне, и теперь уже раз и навсегда, когда я утверждаю, что не понимаю его намерений. Да, Египет притягивает его. Да, фараоны его очаровывают. Но следствие, которое мы ведем с Фаросом, на этом и останавливается.

— Откуда она, эта его страсть? — спросил Орфей. — Завоевание Востока?

— Хочешь присоединиться к нам? Попытаемся вместе раскрыть эту тайну.

— Ничто не смогло бы доставить мне большего удовольствия. Но Фарос — согласится ли он?

— Он быстрее меня сможет тебя понять. Он и так уже почти считает тебя своим братом, а Фарос — он, в некоторой степени, мой сын…

Орфей остановился. Он повернулся ко мне, и взгляд его был полон волнения.

— Спасибо, — прошептал он. — Спасибо, дорогой Морган. Хоть нам и случается иногда быть в оппозиции, я обещаю тебе свою дружбу, я не желаю соперничать с Фаросом, и ты всегда найдешь с моей стороны такую же верную поддержку, как и от него.

Мы обнялись, и этого стало достаточно для оформления своеобразного договора, который ничто и никто уже не могло разбить. Мне стало легче, я был счастлив. Я знал, что и Фарос почувствует нечто подобное.

— Начнем с того, что подвергнем тебя испытанию, — строго сказал я. — Что ты скажешь о сложившейся ситуации?

— Я не люблю Бонапарта, но признаю его гений. Он лучше других знает, что мы в опасности. Если на Каир надавить, грянет восстание. Оно и так может начаться в любой момент.

Без флота, без подкреплений, без связи с Францией мы не продержимся долго, и Египет ускользнет от нас. На юге мамелюки бегут от Дезэ, но, убежав, вновь собираются с силами.

Армии Великой Порты угрожают нам на востоке. На севере, в районе Александрии, англичане готовы взять нас в клещи.

Надо смотреть правде в глаза: экспедиция уже провалилась.

— Твои заключения слишком поспешны, гражданин. Бонапарт — отличный стратег и бесподобный политический деятель.

— Ты осмеливаешься сказать, что мы вне опасности?

Этого я сказать не мог, а потому замолчал. Орфей продолжал:

— Чтобы выиграть или по крайней мере не потерять лица, ему надо было бы разбить противника. Как в Италии! Но что он делает здесь?.. Он медлит. А это, сам видишь, я отказываюсь признавать.

— Я тоже. Ты прав. А я слеп и глух…

— Однако ты один можешь поднять пелену такой страшной тайны, как тайна фараонов. Ты находишься в окружении Бонапарта, но ты не солдат. Он признается тебе в том, что скрывает от своих генералов из опасения, что они откажутся от войны, проигранной с самого начала. Спроси его. Я правда думаю, что ты заставишь его сказать, что же на самом деле он здесь ищет.

Фарос согласился со всем. И наше расследование возобновилось.

Много раз я пытался поговорить на эту тему с Бонапартом. Но он уходил от моих вопросов. Со своей стороны, он не прекращал спрашивать меня о наших открытиях, касающихся фараонов.

— Когда у нас будет достаточно данных, чтобы приступить к расшифровке иероглифов?

Я не имел ни малейшего понятия. Пыхтя от досады, я информировал его о состоянии наших работ. Приблизительно двадцать молодых ученых, находившихся в Верхнем Египте в составе войск генерала Дезэ, обходили храмы и памятники.

Виван Денон принимал в этом участие. Я рассказывал о достижениях Жоллуа[91] и Терража, неразлучных друзей, о которых мы еще поговорим. Терража мы знали. Он был на борту «Франклина», и он скучал. Он также был со мной на вершине Большой Пирамиды. Я с трудом верил, что он отличится в Фиваиде,[92] в южной части Египта, где самым многообещающим городом были Фивы. Донесения сообщали, что оба инженера напали на след святилищ, воздвигнутых последовательно в честь двадцати пяти фараонов. Больше я об этом ничего не знал. Обмен информацией между группами ученых был осложнен, и к сотням километров, которые надо было преодолеть, добавлялась опасность, исходящая от мамелюков, всегда готовых броситься на нас. Виван Денону приходилось работать под огнем. Иногда он продолжал вгрызаться в какой-нибудь барельеф, когда бой шел в двадцати шагах от него. Египетская эпопея питалась подобными картинами, которые, впрочем, не приносили никакого конкретного ответа на имевшиеся вопросы.

— Вы добились не больше антикваров, которые пришли сюда задолго до нас и над которыми вы так иронизировали, Морган де Спаг, — высмеивал меня будущий император.

Бонапарт был прав. Мы лишь собирали изображения, а значит, выполняли только функции копировщиков. Но что означали эти бесконечные символы, которыми были покрыты стены и колонны храмов?

Человек сидит (отдых?). Ниже него птица (свобода?) располагается напротив постели или гроба (смерть?).

Еще ниже находится треугольник (или пирамида), прямо над которым висит солнце (или какая-то звезда)?

Эта была копия, дошедшая до меня с последней корреспонденцией от Жоллуа и Терража; как ее следовало читать — сверху вниз или слева направо? Лист выскользнул у меня из рук. Тайны, в которых мы пытались разобраться, утекали сквозь пальцы, словно песок.

— Нам нужно больше времени, — повторял я Бонапарту.

— Время наш враг! Экспедиция будет напрасной, если вы его не победите.

Затем он сменил тему и стал расспрашивать меня о работах и достижениях Института Египта в научно-технических областях. Модернизация страны, казалось, увлекала его не меньше, чем расшифровка.

— Контэ усердно работает над строительством пороховых заводов, а еще мы значительно продвинулись в деле создания хлебопекарных печей.

— Вот меры, которые порадуют армию.

— Скоро мы осуществим новые испытания воздушного шара в небе Каира.

— Превосходно! Только бы, падая, он не напугал каирцев…

— Бертолле приглашает нас посмотреть на его химические опыты по белению хлором, из которых он надеется извлечь практическую пользу для наших красок. Ботаники и зоологи готовы продемонстрировать свои достижения в классификации насекомых, растений и млекопитающих Египта.

— Что еще?

— Есть также отчет по миражам, который я только что закончил…

— Попрошу вас, господин де Спаг! Армия постоянно жалуется на ученых, посвящающих свое время искусствам. Меня обвиняют в том, что я им покровительствую и кормлю слишком много дармоедов. Идите только туда, где содержится что-то важное: здоровье людей, например. В Александрии вновь появилась чума.

— Деженетт над этим работает.

— Будем надеяться, что этого достаточно. Что нового относительно канала, который должен соединить Красное море со Средиземным?

— Экспедиция к Суэцу состоится, как и было предусмотрено, в декабре.