Отец Генки был врачом-терапевтом и придерживался теории, что успеха в жизни добиваются лишь те люди, которые рано ложатся спать и рано встают. Генке эта теория была очень не по нутру: он любил утром поваляться в кровати, а ночью тайком почитать книжку, особенно если о рыцарях.
Конечно, Генкин отец был посвящен в трагическую историю Янки. И если бы он знал в эту минуту, что его сын принимает участие в очень важной поездке, связанной именно с этой историей, он бы, конечно, не сердился и, тем более, не волновался.
Но беда в том, что он ничего не знал и мог превратно истолковать длительное Генкино отсутствие. «Ведь я еще не обедал, — с ужасом подумал Генка. — Мои тарелки стоят на столе, а папа ходит мимо них и нервничает еще больше».
Генка с замиранием сердца глянул на освещенный циферблат автомобильных часов, и страх его усилился. Было без двадцати десять. Так поздно, не предупредив родных, он еще никогда домой не возвращался. Он уже начал подумывать о том, не выйти ли ему, не отправиться ли домой, но решил, что не стоит — все равно теперь бесполезно.
— Товарищ водитель, а у вас точные часы? — с деланным равнодушием спросил Генка.
— До сих пор были точными, — сухо ответил пожилой шофер. Он не привык катать мальчишек в такси, да еще в поздний час. — А ты что, сомневаешься?
— Нет, — смущенно протянул Генка и умолк. Ему было обидно, что Янка не поддержал разговора. Он уже собрался было обратиться к другу за поддержкой, но в эту минуту машина остановилась.
— Приехали, — сказала Янкина мать.
Генка сам открыл дверцу и выпрыгнул первым. Янка тоже хотел открыть свою дверцу, но у него ничего не получилось. Тогда Генка нажал ручку снаружи. Дверца открылась. Янка, который давил изнутри плечом, чуть не вывалился в снег.
— Никто не просил тебя… — недовольно сказал он. — Я бы и сам оправился.
Мама расплатилась с шофером и вылезла тоже. Машина уехала. Все трое остались на тротуаре возле двухэтажного, очень красивого дома. К входной двери вели три ступеньки. Справа висела табличка с надписью на двух языках — латышском и русском: «Республиканский военный комиссариат».
— Пошли, — сказала мама, подталкивая ребят к двери. Они поднялись по ступенькам, вошли в просторный вестибюль, где сидел дежурный.
Когда все трое проходили мимо дежурного, толстого сержанта, сидевшего за маленьким столиком, Янкина мама сказала, что они к военкому, и назвала свою фамилию.
Толстый сержант вопросительно посмотрел на ребят и спросил:
— Все по одному делу?
— Все, — не спросясь, выпалил Янка.
Кабинет военкома находился на втором этаже. Дверь была приоткрыта. В полуосвещенный коридор падал свет. Никаких стульев для ожидания Генка в коридоре не заметил. Мама постучала и спросила:
— Можно?
— Войдите, — ответили из кабинета.
Мама вошла. Янка за ней. Оставаться в полутемном коридоре, да еще в таком, где не видно ни одного стула, было очевидной нелепостью. Генка набрался духу и храбро шагнул вслед за Янкой.
Республиканский военком, седой, широкоплечий полковник, встав из-за стола, тепло поздоровался с Янкиной мамой. Он уже знал ее. Потом посмотрел на ребят и сказал:
— А я думал, что у вас только один…
— Один и есть, — ответила Янкина мама. — Вот этот. — Она показала на Янку. Генка замер. Сейчас его выпроводят в темный коридор, а то и еще подальше. Но Янкина мама продолжала ласково: — А второй — его друг, Гена.
— Генрих Полянский, — уточнил Янка.
— Я могу подождать в коридоре… — неуверенно промолвил Генка и фальшиво улыбнулся.
— Нет, зачем же в коридоре, — ответил военком. — Оставайся, раз ты друг. Дружбу надо ценить… Дружба — это, брат, великое дело. Стульев в кабинете хватит. Размещайтесь… Вон там… А вас, Анна Карловна, я прошу вот сюда, поближе.
Янкина мама села возле стола. Друзья скромно заняли два местечка в сторонке и не отрываясь смотрели на военкома.
Приближался ответственный момент. Все понимали это. И Анна Карловна, и ее сын, и Генка, и сам военком.
Лицо полковника стало серьезным. Сидя напротив своей гостьи, в зеленоватом свете настольной лампы, он напоминал одного из тех добрых шотландских танов, которым, как знал Генка, очень трудно жилось из-за их любви к людям и прямодушия. Слегка откашлявшись, военком вытащил из ящика желтую картонную папку. Положил ее перед собой.
Янка не отрывал глаз от этой папки. Сейчас она расскажет о судьбе отца. Янка вдруг услышал, как бьется его сердце. Он слышал каждый удар.
«Жив, жив, жив», — стучало Янкино сердце.
Военком раскрыл папку, вынул оттуда какую-то очень маленькую, как показалось Янке, бумажку и посмотрел на Янкину маму.
— Анна Карловна, — сказал военком, — вы сообщили нам, что в Минске живет фронтовой товарищ вашего мужа, Мацкевич Александр Степанович, который может дать необходимые показания для оформления вам пенсии, как вдове партизанского командира.
«Умер! — вдруг молнией прорезало Янкино сознание. — Вдове!.. Значит, все-таки умер…»
Анна Карловна была не в силах ответить что-либо. Она лишь слегка кивнула головой, давая знать, что слышит и понимает все, что говорит ей военком.
На Генку никто не обращал внимания. Он вытянул шею вперед, стараясь не пропустить ни одного слова. И не потому, что его мучило любопытство, — нет, он понимал, он чувствовал, что в эти минуты происходит что-то очень-очень важное в жизни Янки. И если бы Янка взглянул сейчас на своего друга, он бы удивился: Генка совсем не был похож на того обычного парнишку с насмешливо прищуренными глазами, каким его знали в школе. Глаза Генки были грустными, и дышал он тяжело.
— Мы немедленно послали запрос в Минск, — продолжал военком, — и вот сегодня получили ответ. Прочтите… — Он протянул бумажку маме, но она слабо оттолкнула ее:
— Нет, нет, уж вы сами…
Тогда военком еще раз откашлялся и медленно начал читать:
«На ваш запрос сообщаем, что с гр-ном Мацкевичем А. С. побеседовать не удалось, так как за четыре дня до получения запроса гр-н Мацкевич А. С. скончался в Минской городской больнице в результате застарелого тяжелого сердечного заболевания. Военком города Минска, подпись».
Полковник вздохнул. Стало тихо. Янка ничего не мог понять. Он с нетерпением ожидал, что же будет дальше? Неужели это все? А как же его отец? Из этой бумажки совершенно неясно, жив он или умер?
Но мама поняла. Она опустила голову и просидела так с полминуты. Все молчали. Это молчание, возможно, продлилось бы еще, но военком прервал его.
— Итак, ответ очень неутешительный, — сказал он. — Я знал, что вам будет тяжело, и поэтому решил сам сообщить обо всем… Решил и потому, что хочу добавить от себя: не отчаивайтесь, Анна Карловна. Наверняка еще отыщутся боевые друзья вашего мужа, которые остались в живых. Они дадут необходимые показания, и вы получите пенсию, на что, по моему глубокому убеждению, имеете полное право.
«При чем тут пенсия! — вдруг захотелось крикнуть Янке. — Я хочу знать, что с моим отцом? Что с моим папой?»
Он с трудом удержался, чтобы не сказать это вслух.
Мама поднялась со стула и протянула военкому руку.
— Спасибо, товарищ полковник. Ну, пойдем, Янка!
Она держалась твердо.
— Никуда вы не пойдете… Я прикажу вас всех развезти по домам, — возразил военком. Сняв телефонную трубку, он коротко бросил: — Мою машину к подъезду! Идемте, я вас провожу… А ты что приуныл, герой? — обратился военком к Янке. — Это не дело!.. Я уверен, что мы добудем необходимые документы, и все будет в порядке.
— Он потому расстроился, что говорят — его отец жив, — неожиданно брякнул долго молчавший Генка и, смутившись, что его могут не так понять, добавил: — Жив и находится в Америке… Конечно, мы этому не верим, — опять добавил он.
Казалось, что сообщение Генки не произвело на военкома никакого впечатления. По крайней мере, он ничем не выдал себя. Он довольно спокойно хлопнул Янку по плечу и сказал:
