— Месть — чувство, недостойное борца, — спокойно сказал Эрик. — Направленная против изверга-одиночки, она, к сожалению, ничего или почти ничего не даст для общего дела… А главное — это общее дело. Дело, ради которого мы живем, за которое боремся!

— Боюсь, что борца из меня не получится, — с грустной улыбкой сказала Агата.

— Получится! — уверенно воскликнул молчавший все это время Ивенс. — Надо только хорошенько захотеть… Для начала мы вам найдем работу переводчицы. Хотите быть переводчицей у нас?

— Я должна прежде посоветоваться с отцом, — робко возразила Агата.

— Да, кстати, а кто ваш отец? — спросил Эрик.

— Капитан Эриксон.

— Не тот, что ходил на старушке «Агнессе»?

— Да.

— Ах старая уключина! Какую дочку красавицу вырастил!

— Вы знаете моего отца?

— Я с ним когда-то вместе плавал. Передайте ему привет от Эрика Тронхейма. Он сразу вспомнит… И скорее возвращайтесь к нам. Придете?

Агата вдруг почувствовала себя сильной-сильной.

— Непременно приду!

— А вашего Франца мы будем искать, — сказал Ивенс. — Был бы он только жив.

— Был бы он только жив… — машинально повторила Агата. Она опять стала грустной.

Прошло пять дней. Франц так и не показывался. Агата узнала у отца адрес Акселя и поехала к нему — может быть, он что-нибудь знает о судьбе Франца? Соседи сказали, что господина Акселя нет дома.

А на шестой день рыбаки, промышлявшие в шхерах, заметили труп молодого человека в кожаной куртке, прибитый к одному из мелких островков. Затылок утопленника был проломлен.

— Сорвался с утеса, — предположил один из рыбаков.

— А может, столкнули? — сказал другой.

Никаких документов при утопленнике не оказалось. Только в одном из его карманов рыбаки нашли маленький, похожий на игрушку, компас. Морская вода не попала внутрь. Компас взяли в руки, стрелка качнулась и застыла, как всегда.

По странной случайности лодка в это время занимала такое положение относительно берега, что северный конец стрелки показывал прямо на виллу господина Антона.

Впрочем, это длилось не более двух-трех секунд.

Пароход «Панама» стоял в Амстердамском порту. Ветреный августовский день был на исходе. Как правило, оживление на всех судах, стоявших под погрузкой, к вечеру прекращалось. Но на борту «Панамы» не умолкали веселые голоса матросов, слышался скрип судовых лебедок, над раскрытыми трюмами в сине-сером небе проплывали черные ажурные тени подъемных кранов…

Из Амстердама пароход направлялся в один из портов Советской Прибалтики. А для команды каждый рейс в эту страну был радостным событием. Среди моряков судна насчитывалось немало голландцев — они помнили о бескорыстной материальной помощи, которую оказал Советский Союз их родине, пострадавшей от наводнения; на устах у многих были воспоминания о героическом экипаже судна «Смоленск», который во время страшного шторма 1951 года спасал в Северном море гибнущие суда. Даже те, кто не питал особых симпатий к Советской стране, были довольны предстоящим рейсом: они знали, что в том порту, куда они идут, «Панаму» не задержат под разгрузкой, там работать умеют.

Капитан тоже имел все основания быть довольным: в советском порту не надо давать взяток местному начальству за то, чтобы твое судно поскорее обработали.

Но капитан хмурился. Он сидел в своей каюте в обществе полного, седого как лунь человека с широким лицом и прищуренными бегающими глазами. Капитан в третий или четвертый раз прочитал письмо, которое передал ему этот человек от имени владельцев парохода «Панама». Потом, пожав плечами в знак примирения с жестокой необходимостью, послал одного из матросов за судовым буфетчиком. Когда тот явился, знаком пригласил его сесть и, не глядя в глаза, проговорил хмуро:

— Ты знаешь, Дан, что мы проплавали вместе с тобою десять лет.

— Одиннадцать, — поправил Дай, суровый моряк с обветренным лицом.

— Даже одиннадцать… Ну вот!.. А теперь, старина, нам пришла пора расстаться… Нет-нет, ты не подумай, что это я, — быстро добавил капитан, увидев, что в глазах буфетчика сверкнула обида и с языка уже было готово сорваться резкое слово упрека. — Я бы плавал с тобой до самой смерти, но владельцы «Панамы» рассудили иначе… Вот это — новый буфетчик, Христиан Рюкки, — с плохо скрытой неприязнью закончил капитан, указывая на седого человека. — Ты должен ему немедленно сдать свое хозяйство. В Советский Союз с нами пойдет он…

Новый буфетчик оказался сухопутным человеком. Три дня он привыкал к морю, валяясь и охая на своей койке. Все три дня капитан, его помощники и оба механика в часы приема пищи обслуживали себя сами. В это время буфетчику в своей каюте, наверное, здорово икалось, потому что в кают-компании его честили так, как это умеют делать только бывалые моряки.

По дороге «Панама» остановилась в одном из польских портов. К этому дню новый буфетчик уже освоился с морем. Подавая капитану завтрак, он спросил, кивнув на иллюминатор, за которым виднелась серая линия причала:

— А что, у причала глубоко?

— Смотря в каком порту, — ответил слегка удивленный капитан. — В военных, например, бывает и по пятнадцати метров.

— Нет, я не о военных, — подобострастно улыбнулся буфетчик, приняв, очевидно, за шутку последние слова капитана. — Я спрашиваю вообще… ну, например, там, куда мы идем?

— Не знаю, не мерил, — холодно ответил капитан. — Метров семь, пожалуй…

— Господин капитан, — не отставал буфетчик, — если позволите, я в свободное время похожу по судну, познакомлюсь с ним… У меня, признаться, опыт в этом деле небольшой…

«Вижу», — хотел было сказать капитан, но вспомнив, что этот человек пришел на судно с письмом от самих хозяев «Панамы», буркнул, стараясь быть вежливым:

— Ходите, сколько влезет… У нас секретов нет… Только изучать здесь особенно нечего, старая коробка допотопной конструкции… Вы бы у хозяев на лайнер попросились, там бы вот нагляделись, — не утерпел капитан, чтоб не съязвить.

Пользуясь разрешением, буфетчик облазил весь корабль. Особенное его внимание привлекли небольшие камеры у обоих бортов в центральной части судна. Когда-то, много лет назад, в них находился пожарный инвентарь. В бортах имелись завинчиваемые крышкой бранд-люки, через которые опускался в воду шланг. Теперь в камерах хранился разный хлам, а сами крышки бранд-люков заржавели и с трудом поворачивались в своих пазах. Буфетчик тайком от команды сбил ржавчину молотком и добился того, что оба люка, наконец, можно было открыть.

В советский порт прибыли на рассвете. Было первое сентября. Низкое солнце стелило по зеленой воде розовые лучи. В этих лучах чернели фантастические портовые сооружения. Машины застопорили. Загремел в клюзах опускаемый в воду якорь. Разбрасывая носом радужные брызги, к «Панаме» спешил бойкий маленький катерок с зеленым флагом, в углу которого был изображен советский герб, а по всему остальному полю вышиты два золотых скрещенных жезла Меркурия.

— Катер с комиссией по правому борту! — крикнул боцман вахтенному помощнику.

— Спустить трап! — скомандовал помощник.

Члены досмотровой комиссии поднялись на борт «Панамы».

Проверка судна заняла очень немного времени, потому что все грузовые документы были приготовлены заранее; заранее был составлен и список членов команды, желавших выйти на берег. Больных на судне не имелось.

По-военному отдав честь капитану, один из членов комиссии, щеголеватый лейтенант-пограничник первым покинул борт «Панамы». За ним спустились на катер и остальные. К «Панаме» подошли два маленьких пузатых портовых буксира и потащили судно к причалам, до которых было еще около мили.

В то время, пока члены советской таможенной комиссии сидели вместе с капитаном в кают-компании, проверяя документы, новый буфетчик вертелся тут же. По распоряжению капитана, он подал на стол большую бутылку дорогого французского вина, фрукты и поставил перед каждым из сидевших за столом по маленькому хрустальному стаканчику. Действовал он очень расторопно, и капитан, заметив это, одобрительно кивнул головой.